ТЕКСТЫ КНИГ ПРИНАДЛЕЖАТ ИХ АВТОРАМ И РАЗМЕЩЕНЫ ДЛЯ ОЗНАКОМЛЕНИЯ
Южная Азия и проблемы политической культуры
.
Южная Азия и проблемы политической культуры
Страны региона, о котором идет речь, различны. Они
достаточно очевидно распадаются на две группы — группу индо-буддийскую (Индия,
Шри-Ланка, Непал, Бутан) и группу исламскую ( Пакистан и Бангладеш). Хотя у
обеих групп общие этногенетические и цивилизационные корни (пусть не совсем
общие, ибо исламизация принесла кое-что свое там, где она одержала верх, т. е.
в Пакистане и Бангладеш), разница между упомянутыми группами стран бросается в
глаза. Индо-буддийская группа демонстрирует завидную политическую стабильность.
Там, где с помощью англичан была взята за основу вестминстерская модель
парламентарной демократии (Индия и Шри-Ланка), правительства приходят на смену
друг другу в цивилизованном порядке в ррзутае гвпбгунызс многенартийных
выборов. И пусть эти выборы не вполне адекватны европейским, главная их идея
реализуется достаточно убедительно. В малых странах (Непал, Бутан), где
цивилизационный уровень ниже, а парламентарная демократия пока еще развита
недостаточно, тогда как позиции монархов весомы, ситуация несколько иная, но
тоже отличается стабильностью. Зато в группе исламских стран политическая
нестабильность является фактически нормой.
Почему так? Ведь в конечном счете и пакистанцы, и тем более
бенгальцы Бангладеша — это те же индийцы, разве что исламизированные за
последние несколько столетий. Однако, если рассмотреть указанную странность на
фоне всех остальных, в основном уже охарактеризованных выше исламских
республик, нельзя не обратить внимание на то, что в подавляющем большинстве
случаев нормой здесь является именно политическая нестабильность. Монархии —
Марокко, Иордания, страны Аравии — напротив, демонстрируют собой стабильность.
Создается впечатление, что республиканский строй исламским странам как бы противопоказан.
Существует некая четко фиксируемая историей несовместимость ислама и
республиканской демократии. Не то чтобы исламские страны и народы были в
принципе против республики. Но коль скоро есть республика — есть и перевороты.
Это, конечно, не означает, что переворотов не бывает и не бывало в прошлом в
монархиях. Бывали, и не раз. Ими насыщена история практически любой исламской
страны в прошлом. Тем не менее факт остается фактом: современная история мира
ислама жестко фиксирует политическую нестабильность именно в республиках.
Монархии по сравнению с ними стабильны.
Этот факт заслуживает особого внимания в нашем случае, когда
речь идет о сопоставлении исламских и неисламских политических структур в рамках
одного достаточно гомогенного в цивилизационном плане региона Южной Азии.
Условия сопоставления делают анализ достаточно чистым в логическом плане и
заставляют прийти к выводу, что политическая культура ислама относится к
республиканскому строю как к своего рода нелегитимной или не вполне легитимной
системе власти. Или, говоря проще, того, кто пришел к власти, опираясь не на
силу (силу в мире ислама всегда уважали, уважают и, видимо, долго еще будут
уважать, что и делает в глазах правоверных опирающихся на нее правителей
легитимными), а на некую комбинацию чисел, на голоса избирателей, не за что
уважать. Поэтому-то голоса и парламентарные демократические нормы не могут
служить препятствием тому, кто ощущает за собой какую-то силу, чаще всего
военную,— и совершает переворот.
В то же время для политической культуры, воспитанной на иных
принципах, в частности религиозно-общинных и религиозно-кастовых на
индо-буддийский манер, ситуация выглядит и расценивается совершенно иначе: кто
почитается народом и заслуживает почитания, тот и достоин власти, тем более что
на социально-политическом верху, в числе правящей элиты обычно оказываются (и
баллотируются) прежде всего выходцы из высших каст, из традиционной правящей
верхушки. Соответственно традиционная политическая культура здесь оказалась
функционально и духовно близкой традициям парламентарной культуры англичан, что
и сыграло свою роль в усвоении странами Южной Азии этих чуждых ей
западноевропейских традиций. Правда, англичане сумели навязать свои вестминстерские
нормы и другим бывшим колониям, например Египту, где парламент на
многопартийной основе функционирует давно и устойчиво. Но при всем том
парламент в Египте не столь уважаемый политический институт, как в Южной Азии.
Поэтому и перевороты в Египте еще в недавнем прошлом были достаточно часты. В
этом смысле нет принципиальной разницы между Египтом и Пакистаном, равно и
давно знакомыми с демократией по-британски.
Напрашивается еще один вывод, вытекающий из уже сделанного.
Современные исламские монархии стабильнее республиканских исламских режимов не
потому, что в них нет парламентов,— они могут быть и часто бывают.
Монархические режимы сильнее парламентарных потому, что опираются не только и
не столько на закон, на по-европейски понимаемое право, источником которого
считается и должен быть народ, сколько на волю правящего лица. А это и есть то,
о чем уже шла речь: в исламской традиционной структуре уважается сила и ее
носитель, будь то марокканский король или иракский диктатор. И хотя силе
монарха или диктатора при случае тоже может быть противопоставлена сила
рвущегося к власти кандидата в монархи или диктаторы, свергнуть его, как
правило, много труднее, чем опирающееся на парламент правительство. Отсюда и
результаты.
.
