ТЕКСТЫ КНИГ ПРИНАДЛЕЖАТ ИХ АВТОРАМ И РАЗМЕЩЕНЫ ДЛЯ ОЗНАКОМЛЕНИЯ
Современный Китай: проблемы развития
.
Современный Китай: проблемы развития
Убедившись в том, что экономические принципы марксистского
социализма с его отрицанием частной собственности и лишением людей заинтересованности
в труде ведут к тупику,— а это наглядно и неоспоримо проявилось в ходе
гигантских социальных экспериментов Мао, начиная с большого скачка 1958 г.,— руководство страны
буквально вынуждено было предпринять радикальные реформы с тем, чтобы возродить
интерес людей к труду, к его результатам. В этом и была суть реформ, наделивших
крестьян собственными участками земли и предоставивших возможность каждому
завести собственное дело или принять участие в работе приватизированного
предприятия, основанного на так называемой коллективной собственности и
получившего права юридического лица.
Реформа быстро дала необходимый эффект, особенно в деревне.
Но реализация ее означала крах маоистского, а по большому счету —
марксистско-социалистического режима в Китае. Практически Китай достаточно
быстрыми темпами возвращался к тем отношениям, которые в нем господствовали до
Мао. Структура такого рода уже не раз характеризовалась в предшествующих главах
применительно к разным странам и даже в разное время (XIX и XX вв.). Это была
переходная структура, которая хранила в себе мощный пласт традиционных форм
хозяйства, основанных на привычной восточно-деспотической
командно-административной системе отношений с существенной ролью
государственного сектора в экономике, и которая в то же время была уже хорошо
знакома с рыночно-частнособственническим хозяйством. Впчниучя пня д Китае ршк в
конце XIX в. и благополучно просуществовала, пережив ряд модификаций, до
середины XX в., когда и начала гнуться и ломаться под нажимом экспериментов
Мао, целью которых было изжить в этой структуре ее
рыночно-частнособственнический пласт, оставив лишь модернизованный в сталинском
духе традиционный восточно-деспотический. Крах маоистских экспериментов и всей
сталинской модели в ее китайско-маоистской интерпретации как раз и означал
возврат к смешанной домаоистской структуре, еще хорошо знакомой массе
переживших маоизм китайских тружеников. Возврат, собственно, и обеспечил тот
экономический эффект, которому не устают удивляться наблюдатели со стороны: измученный
десятилетиями бесплодного труда на обезличенных огосударствленных предприятиях
в городе и деревне китайский труженик с охотой взялся за производительный труд
на себя. Но у импульса, о котором идет речь, были свои естественные пределы
действия, причем очень скоро стало ясно, что пределы уже достигнуты.
Речь о том, что при смешанной экономике с преобладающими еще
государственным сектором и командно-административной системой нет условий для
подлинного расцвета рынка. И отнюдь не только потому, что в Китае нет
демократических свобод.
Такого рода свобод долгие десятилетия не было и на Тайване,
они вообще не свойственны традиционной китайской культуре. На Тайване после 1949 г. была достаточно
деспотическая власть, по сути та же традиционная командно-административная
система. Но коренным отличием ее от пекинской было то, что эта власть —
наподобие, скажем, современной турецкой — изначально ориентировалась на
еврокапиталистическую модель и потому активно поддерживала процесс становления
частного капитала, собственности, предпринимательства. Пекинские власти в ходе
реформ после Мао не могли себе позволить открыто взять курс на капитализм, даже
если бы захотели. С 1989 г.
они отчетливо видели не внушающий оптимизма пример СССР, вступившего на путь
структурной перестройки и быстрыми темпами обретавшего состояние
нестабильности. Впрочем они и до этого вполне адекватно ощущали, что любое
послабление в сфере социально-политической и идеологической, любая уступка
требующим демократических реформ студентам и интеллигентам означали бы не
просто дестабилизацию жесткой коммунистической структуры, но и быстрый развал
страны. Не забывали они и об ответственности, которую каждый из причастных к
власти после этого должен был бы нести.
Собственно, к этому и сводится основная проблема развития
страны после успешной реформы и убедительно проявивших себя первых ее
результатов. Все дело в том, что у экономического развития по
рыночно-частнособственническому пути есть своя жесткая внутренняя логика. Цены
отпущены, значительная часть ресурсов и предприятий приватизирована, рынок
заработал и набирает обороты. Обороты раскручивают гигантский механизм, который
грозит —серьезными осложнениями. Любому специалисту понятно) что сколько-нибудь
развитый рынок несовместим с авторитарным режимом и с
командно-административными формами контроля над страной. Всюду, где упомянутый
рыночный механизм раскручивался, командно-административные структуры, до того
энергично и целенаправленно его поддерживавшие, должны были уйти, сойти с
политической сцены. Так было на Тайване, в Южной Корее, Турции. Необычность
Китая в том, что механизм раскрутился, а представляющие
командно-административную структуру коммунистические руководители уходить не
хотят, да и не могут. В результате возникает эффект перегретого котла, вот-вот
готового взорваться.
Стоит напомнить читателю, что «перегрев экономики» как
термин вошел в официальную лексику Китая еще в середине 80-х. И термин вполне
соответствовал реалиям. Экономика развивалась быстрыми темпами, а
административно-политическая структура за ними не поспевала и сознательно
делала все, что от нее зависело, дабы умерить темпы развития, грозившие снести
все преграды. Создавалась явственная ситуация перенапряжения, рождавшая эффект
массового дискомфорта. Производители напирали, управители с трудом сдерживали
напор, а отражавшая интеллектуальный потенциал нации интеллигенция начинала все
громче требовать демократизации, что на практике означало завуалированные
требования к коммунистическому руководству уйти от власти. Требования эти в
конце 80-х годов звучали год от года все громче, причем к ним прислушивались
влиятельные лица в руководстве, включая генсека КПК Ху Яо-бана и сменившего его
на этом посту Чжао Цзы-яна. Беда была в том, что у обоих генсеков не было той
власти, что в других коммунистических странах обычно бывала у генеральных
секретарей правящей партии. В Китае реальная власть продолжала оставаться в
руках формально отошедшего от нее архитектора реформ Дэн Сяо-пина. И именно к
нему, к Дэну, апеллировали недовольные партаппаратчики, вполне справедливо
видевшие в возможных уступках демократическому напору начало конца режима.
Дэн Сяо-пин, насколько можно понять по ситуации, достаточно
долго колебался. Он не мог не сознавать, что требование политических реформ
разумно и справедливо, что без них, т. е. без приведения политической,
социальной, правовой структуры общества в соответствие с энергичным движением
по рыночно-частнособственническому пути, упомянутое движение застопорится, а
«перегрев» внутри страны будет спосооствовать стагнации. Но он не менее четко
сознавал — имея к тому же перед глазами то, что происходило в конце 80-х годов
в СССР и Восточной Европе,— что согласие на радикальные политические реформы
быстро приведет режим к краху с непредсказуемыми последствиями для страны.
Выбор между Сциллой и Харибдой был сделан в пользу меньшего, как его понимали
коммунистические руководители Китая, зла. Демократическое д-вйжение_студентов,
выплеснувшееся летом 1989 г.
на улицы и площади Пекина, было раздавлено проехавшимися по живому на площади
Тяньаньмынь танками. Студентов направили по вузам на идеологическое
перевоспитание. Снова подняли голову махровые коммунистические реакционеры.
Главным козырем обвинителей стали упреки демократам в том, что они — сторонники
буржуазного либерализма, какими они в действительности и были (стоит заметить,
что сам этот термин, будучи использован в соответствующем контексте, стал в
Китае на рубеже 90-х годов не только идеологическим клеймом, но прямо-таки
чем-то вроде ругательства).
Экономика Китая после 1989 г. продолжала развиваться, хотя и более
сдержанными темпами. Все чаще сталкивалось это развитие с невидимыми преградами
и очевидным противодействием, связанным с сохранением правящей однопартийной
структуры и административно-командного режима, отнюдь не отказавшихся от своих
лозунгов и принципов. Более того, требование сохранения и усовершенствования
«социализма с китайской спецификой» стало привычной нормой официальной лексики,
как целиком сохранилась и соответствующая этой лексике манера поведения
правящих верхов. А после крушения СССР коммунистические верхи явно с
облегчением вздохнули, поздравляя друг друга с их выбором в 1989 г. Впрочем, уже весной 1992 г. все тот же
неутомимый Дэн Сяо-пин снова повернул руль в сторону продолжения радикальных
реформ. Капитализм и буржуазный либерализм, похоже, скоро уже не будут
клеймиться в Китае. Напротив, они станут маяком, ориентиром в пути. Это вполне
ясно уже сегодня, в 1993 г.
Совершенно очевидно, что об успехах в движении по пути
марксистского социализма не может быть и речи. Что же тогда такое «социализм с
китайской спецификой»? Если кто-либо в современном Китае все еще полагает, что
это и есть движение страны к светлому будущему в стиле Маркса и Мао, то он
ошибается. Сегодня Китай в пути. Конечно, путь может продлиться еще долго —
страна огромная и не спешит, даже нарочито тормозит. Но путь уже совершенно
определен. Это общий для всего развивающегося мира путь, давно уже
реализованный передовыми странами Дальнего Востока с его конфуцианскими
цивилизационными ценностями, установками и традиционной моделью поведения. Это
путь Японии и Тайваня, Южной Кореи и Сингапура. И разговоры о «социализме с
китайской спецификой» в этой связи не более, чем камуфляж. Смысл же лозунга в
том, чтобы выиграть время и предотвратить взрывчатый процесс.что так наглядно
проявил себя в ходе детоталитаризации иных марксистско-социалистических режимов
прежде всего СССР.
Китай идет по пути того самого буржуазного либерализма, с
которым всех в этой стране еще призывают бороться. Иного пути у него нет по той
простой причине, что без норм и институтов буржуазного либерализма (разумеется,
в дальневосточной их модификации — японской, тайваньской и т. п.) не может быть
простора для активной рыночно-частнособственнической экономики, а без такой
экономики, как показал собственный столь дорого обошедшийся стране опыт
последних десятилетий, нет выхода из нищеты и отсталости, нет и не может быть
успехов в развитии. Но — с точки зрения руководства, от которого это прежде
всего и зависит,— пусть страна идет по этому пути как можно медленнее и
плавнее. Пусть уйдет в небытие поколение ветеранов войн и революций и займет
свое место у руля правления страной следующее, более прагматичное поколение,
все еще, как показывает опыт, приверженное коммунистическим идейным ценностям.
За ним вскоре придут новые люди, для которых эти ценности будут уже
относительными и которые не будут нести на себе груз ответственности за
содеянное в ходе экспериментов. Вот им и карты в руки. Именно они и начнут поворачивать
руль политических реформ, приводя административную практику в соответствие с
требованиями рынка. По сравнению с сильно обогнавшими его соседями, Южной
Кореей, Гонконгом или Тайванем, Китай запаздывает. Он слишком много времени и
сил отдал не оправдавшим себя экспериментам. Но он уже идет по единственно
верному пути и рано или поздно окончательно покончит с марксистским
социализмом.
.
