ТЕКСТЫ КНИГ ПРИНАДЛЕЖАТ ИХ АВТОРАМ И РАЗМЕЩЕНЫ ДЛЯ ОЗНАКОМЛЕНИЯ
III ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНАЯ ФИЗИОЛОГИЯ
.
III ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНАЯ ФИЗИОЛОГИЯ
Название «Трансцендентальная анатомия»
употребляется для обозначения того отдела биологической науки, который трактует
не о строении отдельных организмов, а об основных началах строения, которые
общи обширным и разнообразным группам организмов, — о единстве плана, замечаемого
во всех многочисленных, значительно различных между собой родах и порядках. И
здесь, под заглавием «Трансцендентальной физиологии», мы постараемся
представить свод разных законов развития и отправлений, применимых не к
отдельным родам или классам, а ко всем вообще организмам, законов, из которых
некоторые, как мы полагаем, не были еще до сих пор указаны.
Постараемся, не утомляя обыкновенного читателя, познакомить
его с этим высшим разрядом биологических истин, для чего и начнем с краткого
разбора одной или двух, с которыми он успел уже освоиться. Возьмем сперва
отношение между деятельностью органа и его развитием. Отношение это всеобще.
Оно существует не только для кости, мускула, нерва, органа чувства,
мыслительной способности, но для каждой железы, каждой внутренности, каждого
элемента тела. Оно заметно не только в человеке, но и в каждом из известных нам
животных, не только в животных, но и в растениях. Закон организованных тел
постоянно предупреждает такое течение отправлений, которое могло бы произвести
расстройство или превзойти восстанавливающую силу целой ли системы или особых
агентов, питающих орган, и состоит в том, что, при равенстве всех других
условий, развитие этих тел изменяется сообразно их отправлениям. На этом законе
основываются все положения и методы правильного воспитания умственного,
нравственного и физического. И когда государственные люди будут достаточно
прозорливы, чтобы заметить его, он станет опорою всякого правильного
законодательства.
Другая же из этих истин, распространяющихся на все
органическое творение, относится к наследственной передаче. Несправедливо
думают обыкновенно, будто наследственная передача проявляется только в
сохранении родовых особенностей, замечаемых у непосредственных или отдаленных
потомков. Закон наследственной передачи заключается не в одних только более
общих фактах вроде того, что измененные растения или животные становятся
родоначальниками постоянных разновидностей, вследствие чего и произошли новые
виды картофеля, новые породы овец и новые расы людей. Это еще ничтожные примеры
подтверждения закона. Понимаемый в своей целости, закон говорит, что каждое
растение или животное производят другие подобного себе рода; родовое сходство
состоит не столько в повторении индивидуальных черт, сколько в усвоении одного и
того же родового строения. Эта истина так обыкновенна, благодаря повседневным
подтверждениям, что почти теряет свое значение. Что пшеница производит пшеницу,
что существующие быки произошли от быков-предков, что каждый возникающий
организм принимает впоследствии форму класса, порядка, рода и вида, от которого
произошел, — это факт, который вследствие повторения приобрел в нашем уме
характер необходимости. В этом-то главным образом и выразился закон
наследственной передачи: факты относились к нему как совершенно подчиненные
проявления. И закон этот, понимаемый таким образом, всеобщ. Не упуская из виду
кажущихся и только кажущихся исключений, представляемых странным отделом
явлений «попеременной генерации», истину, что подобное производит
подобное, нужно распространить на все роды организмов.
Возьмем теперь менее выдающийся общий физиологический закон,
один из недавно установленных. Обыкновенному наблюдателю кажется, что
размножение организмов происходит различными путями. Он видит, что детеныш у
высших животных родится похожим в общем на своих родителей, что птицы кладут
яйца, которые берегут и насиживают, что рыбы мечут икру и оставляют ее. Между
растениями он находит, что в одних случаях новые неделимые развиваются только
из зерна, в других, как в картофеле, из клубневого глазка, что от некоторых
растений отделяются отпрыски, которые пускают корни и дают новые особи, и что
многие из растений появляются из черенков.
Далее, в плесени, являющейся на застоявшейся пище, и между
инфузориями, которые быстро развиваются в воде, подверженной действию воздуха и
света, он замечает способ размножения, по-видимому, необъяснимый; он готов
считать его «самопроизвольным». Масса читателей считает способы
размножения еще более разнообразными. Она видит, что целый отдел творений
размножается почкованием, развитием из тела родителей маленьких отпрысков,
почек, которые после перехода в форму родителя отделяются и ведут независимую
жизнь. Она узнает, что между микроскопическими формами, как животными, так и
растительными, обыкновенный способ размножения есть размножение посредством
самопроизвольного деления, распадения первого индивида на два или более новых
индивидов, из которых каждый повторяет тот же самый процесс. Еще более
замечательны случаи, когда, как у тли (Aphis), яйцо производит несовершенную
самку, от которой родятся другие несовершенные самки живыми, растут и в свою
очередь рождают несовершенных самок, что продолжается, у восьми, десяти или
более поколений, пока наконец не будут произведены на свет живыми совершенные самцы
и самки. Но опередивший массу читателей физиолог находит в основных чертах
между всеми этими различными способами размножения полное однообразие. Исходным
пунктом не только для каждого из высших растений или животных, но для каждого
отдела организмов, образовавшихся распадением или почкованием простого
организма, служит всегда спора, почка или яйцо. Миллионы инфузорий, или афид
(травяные вши), происшедших от одного индивида посредством дробления или
почкования, бесчисленные растения, народившиеся последовательно от одного из
первичных растений, черенков или почек, так же как и самые высшие творения,
произошли из оплодотворенного зародыша. И во всех случаях — как в ничтожнейших
водорослях, так и в дубах, как у простейших инфузорий, так и у млекопитающих — этот
оплодотворенный зародыш происходит от соединения содержимого двух клеточек.
Кажутся ли эти две клеточки тождественными по натуре, как в самых низких формах
жизни, или разделяющимися на семенную и зародышевую, как у высших форм. —
верно, что от соединения их получается масса, из которой развивается новый
организм или новый ряд организмов. Сказать, что этот закон не имеет исключений,
мы не решаемся, потому что некоторые опыты над тлею заставляют подозревать, что
при особенных условиях неделимые, происшедшие от первоначального индивида,
могут продолжать размножение без дальнейшего оплодотворения. Но мы не знаем в
природе случая, где бы это действительно было. Хотя и существуют некоторые
растения, семян которых никто еще не видел; но надо дать больше вероятия тому
предположению, что наши наблюдения неудовлетворительны, нежели тому, что и
растения составляют исключения. И пока мы не найдем несомненных исключений,
установленная выше индукция должна оставаться в полной силе. Итак, мы знаем
теперь и другую истину из трансцендентальной физиологии, — истину, которая,
насколько известно, (трансцендирует) переходит за всякие отличия рода, порядка,
класса, семейства и приложима ко всему живущему.
Есть еще одно обобщение подобного же универсального
характера, формулирующее процесс органического развития. Непосвященному процесс
развития представляется изменяющимся. Нет никакого очевидного сходства между
развитием растения и развитием животного. Развитие млекопитающего, которое
совершается безостановочно, без переломов, от первого до последнего фазиса, и
развитие насекомого, которое разделяется на резко отличающиеся степени — яйцо,
личинку, куколку, полное насекомое, — по-видимому, не походят друг на друга. А
между тем все организмы развиваются по одному общему методу: это теперь уже
известный факт. Вначале зародыш каждого растения или животного однороден, и
всякий переход к зрелости есть вместе с тем переход и к большей разнородности.
Каждая организованная вещь представляет сначала массу почти без всяких
признаков строения и подвигается к окончательной своей сложности установлением
отличия за отличием, отделением одной ткани от другой, одного органа от
другого. Итак, мы имеем, следовательно, еще один биологический закон
трансцендентальной всеобщности.
Обозначив, таким образом, границы трансцендентальной
физиологии ознакомлением с ее главнейшими истинами, мы приготовили путь к
последующим рассуждениям.
Прежде всего, возвращаясь к последнему из приведенных выше
обобщений, постараемся исследовать точнее, как совершается этот переход от
однородного к разнородному. Обыкновенно говорят, что это происходит путем
последовательных дифференцирований. Но, как мы понимаем дело, это не
представляет полного описания процесса. В период развития организма происходит,
как известно каждому физиологу, не только обособление частей, но и слитие их.
Тут происходит не только отделение частей, но и агрегация их. Сердце, вначале
широкий, длинный бьющийся кровяной сосуд, мало-помалу стягивается и
интегрируется. Желчные клеточки, составляющие зачаточную печень, не только
отделяются от поверхности кишок, на которой они сначала лежат, но одновременно
сливаются в определенный орган. И постепенная концентрация, замечаемая в этих и
других случаях, составляет часть процесса развития, — часть, которая, хотя и исследована
в большей или меньшей степени Мильн-Эдвардсом и другими, не была, кажется,
включена как существенный элемент в понятие о процессе развития.
Эту последовательную интеграцию, представляющуюся сходною
как в разных стадиях, проходимых каждым зародышем, так и в восхождении от
низших органических форм к высшим, удобнее изучать под несколькими рубриками.
Рассмотрим сперва то, что называют продольной интеграцией.
Низшие суставчатые (Annulosa), черви, многоножки и пр.
характеризуются большим числом составляющих их сегментов, доходящих в некоторых
случаях до нескольких сот; но по мере того как станем передвигаться к высшим
суставчатым — стоножкам, ракам, насекомым, паукам, мы найдем число это
значительно уменьшившимся — до двадцати двух, тринадцати и даже еще менее, и
уменьшение это сопровождается укорачиванием или интеграцией целого тела,
которые достигают у крабов и пауков крайнего предела. То же самое заметим, если
проследим развитие особи ракообразного или насекомого. Грудная полость морского
рака, которая в период зрелости составляет с головою одно вместилище,
содержащее внутренности, составилась соединением сегментов, которые в зародыше
были отдельны. Тринадцать отдельных частей, замечаемых в теле гусеницы,
интегрируются впоследствии в бабочку: некоторые сегменты соединяются, чтобы
образовать грудную полость, брюшные же сегменты сближаются теснее прежнего. То
же заметим, перейдя и к внутренним органам. В низших суставчатых формах и
личинках высший пищевой канал состоит или из однообразной от одного конца до
другого трубки, или из выпуклых частей вроде последовательных желудков, по
одной у каждого сегмента; у развитых же форм встречается один хорошо
определенный желудок. В нервной, сосудистой и дыхательной системе можно
проследить подобную же концентрацию. В развитии позвоночных мы встречаем разные
примеры продольной интеграции. Соединение нескольких позвонков для образования
черепа — один из таких примеров. То же встречается и в копчиковой кости,
происшедшей от слияния нескольких хвостовых позвонков; хороший пример
представляет также слияние крестцовых позвонков птицы.
То, что называют поперечной интеграцией, встречается у
суставчатых в развитии нервной системы. Замечено, что характеристическую
особенность низших суставчатых животных и личинок высших — за исключением тех
по большей части несовершенных форм, у которых нет явственных узелков, —
составляет двойная цепь нервных узелков, идущих от одного конца тела к другому;
между тем как у более совершенно сформированных суставчатых эта двойная цепь
сливается в большей или меньшей степени в одну. Ньюпорт описал ход этой
концентрации у насекомых, а Ратке проследил ее у ракообразных. В ранней стадии
развития у Astacus fluviatilis, или обыкновенного (речного) рака, встречается
пара отдельных узелков в каждом кольце. Из четырнадцати пар, принадлежащих
голове и груди, три пары сливаются впереди рта в одну массу, образуя мозг или
головной узелок. Между тем из остальных первые шесть пар соединяются особо по
средней линии, прочие же остаются более или менее раздельными. Из шести парных
узелков, формирующихся таким образом, передние четыре сливаются в одну массу,
остальные два в другую, и затем эти две массы соединяются уже в одну. Здесь мы
видим поперечную и продольную интеграции, совершающиеся одновременно; у высших
раков обе они идут еще далее. Позвоночные представляют явственную поперечную
интеграцию в развитии детородной системы. Самые низшие из млекопитающих —
Monotremata { Напр., утконосы, муравьиные ежи и т. д.} вместе с птицами, с
которыми они во многих отношениях сходны, имеют яичники, расширяющиеся к
нижнему концу в полость, исполняющую роль несовершенной матки. «У сумчатых
(Marsupiaha) находим более плотное сближение двух боковых частей по средней
линии, яичники приближаются один к другому и встречаются (не сливаясь) на
средней линии, так что их маточные расширения соприкасаются друг с другом,
образуя настоящую «двойную матку».. Поднимаясь выше и выше в ряду
«плацентных» млекопитающих, мы заметим, что это слитие становится все
полнее и полнее.. У многих из грызунов (Rodentia) матка остается еще вполне
разделенною на две половины, между тем как у других половины эти сливаются в
нижних частях, образуя начало настоящего «тела» матки у человеческого
субъекта. Эта часть у высших травоядных и плотоядных увеличивается за счет
боковых «отростков», однако же даже у низших четырехруких матка
представляет сверху нечто вроде раздвоения» {Carpenter. «Princ. of
Сотр. Phys.», p. 617.}. И этот процесс поперечной интеграции, которая еще
более поразительна, когда рассматривается во всех ее подробностях,
сопровождается сходными, хотя менее важными, изменениями и у противоположного
пола. В возрастающем сплочении мозговых полушарий, которые, будучи разделенными
у низших позвоночных, становятся у высших все более и более сросшимся, видим другой
пример. Примеры иного характера, но приводящие к подобному же общему
заключению, представляются и сосудистой системой.
Нам кажется теперь, что разные формы интеграции, примеры
которых приведены здесь, должны быть обобщены и подведены под формулу, выражающую
весь процесс развития. Факт, что у взрослого краба несколько пар узелков,
сначала отдельных, слились в одну массу, имеет только второстепенное значение в
сравнении с дифференцированием его пищевого канала на желудок и кишки. Истина,
что у высших суставчатых одно сердце заменяет ряд зачаточных сердец,
составляющих у низших суставчатых спинной кровяной сосуд и доходящих у одного
вида до ста шестидесяти, должна иметь такое же место в истории развития, как и
образование дыхательной поверхности особым усложнением кожи. Истинное понятие о
зарождении позвоночного столба включает не только дифференцирования, вследствие
которых является спинная струна (chorda dorsahs) и укрепленные на ней
позвонковые отростки, но столько же, если не более, и слитие отростков с
соответственным телом позвонка. Изменения, в силу которых многие вещи
становятся одною, должны быть известны настолько же, насколько и перемены, в
силу которых одна вещь раздробляется на несколько. Очевидно, следовательно, что
принятое положение, приписывающее процесс развития одним только
дифференциациям, не полно. Чтобы представить факты в настоящем виде, мы должны
сказать, что переход от однородного к разнородному совершается посредством
дифференцирований и соответственных интеграций.
Не мешает спросить здесь каков же смысл этих интеграций?
Очевидность показывает, кажется, что они зависят в некоторой степени от
общности отправлений. Восемь сегментов, сливающихся для образования головы
стоножки, защищают головные узелки и доставляют твердую опору челюстям и пр.,
точно так же соединяются многие кости, образуя позвоночный канал для мозга.
Отвердение нескольких частей, составляющих таз млекопитающего, и сращение от
десяти до девятнадцати позвонков в крестцовой кости птицы представляют сходные
примеры интеграции частей, перемещающей тяжесть тела к ногам. Более или менее
полное слияние большой берцовой кости с малою берцовою и лучевой с локтевою у
копытных млекопитающих, телосложение которых не требует коловращения
конечностей, — факт подобного же характера И все приведенные примеры —
концентрация нервных узлов, уменьшение числа пульсирующих кровяных сумок и
замена их, наконец, одною, слияние двух маток в одну — имеют точно то же
значение. Составляет ли интеграция только следствие непрерывного возрастания,
неминуемо приводящего в соприкосновение смежные части, исполняющие одинаковые
роли, будет ли, как в других случаях, действительное сближение, прежде
соединения их, или же явится интеграция того косвенного вида, когда из числа
сходных органов один или целая группа их постоянно растет вследствие принятия
на себя большей части общей деятельности, между тем как остальные органы
уменьшаются и исчезают, — общий факт, что здесь существует стремление к
объединению частей с одинаковой деятельностью, остается неизменным.
Стремление это имеет, однако ж, ограничивающие условия,
исследование которых объяснит нам некоторые кажущиеся исключения. Приведем
примеры. У зародыша человека, как у низших позвоночных, глаза размещены по
одному на каждой стороне головы. С течением развития они сближаются и при
рождении находятся уже на передней части лица, хотя у дитяти-европейца, как у
взрослого монгола, расходятся в стороны сравнительно более, нежели
впоследствии. Но это сближение не идет дальше. Две причины этого представляются
сами собою. Настолько, насколько глаза направлены на один и тот же предмет, они
исполняют общее отправление и стремятся стать единицей, но когда они направлены
на разные стороны того же предмета, они совершают различные отправления и
стремятся к раздвоению: окончательное их расположение зависит, может быть, от
равновесия противоположных стремлений. Вероятнее же, что промежуточные строения
не допускают дальнейшего сближения, потому что сближение глазных орбит повело
бы к уменьшению обонятельных камер, а так как последние, по всей вероятности,
не шире, чем это требуется их настоящею функционною деятельностью, то подобное
уменьшение и не может иметь места. Если проследить последовательно наружные
органы обоняния у рыб {За исключением, может быть, рыб Myximoides, у которых
принимают одно носовое отверстие, расположенное на средней линии. Но
необыкновенное расположение этого отверстия заставляет подозревать истинность
его соответствия ноздрям.}, пресмыкающихся, копытных и коготных млекопитающих
до человека, мы заметим общее стремление этих органов к соединению по средней
линии, и, сравнивая дикаря с цивилизованным или ребенка со взрослым, заметим,
что сближение ноздрей у наиболее совершенных видов идет чрезвычайно далеко. Но
так как разделяющая их перегородка служит для слезных отделений и для
разветвления нервов обоняния, то она и не исчезает совершенно: интеграция
остается неполною. Эти и другие подобные им примеры не противоречат, однако же,
гипотезе. Они указывают только на то, что стремление встречает иногда противодействие
со стороны других стремлений. Подобно тому как дифференцирование частей связано
с разницею отправлений, интеграция частей находится в связи с уподоблением
отправлений.
С общей истиной, что развитие всех организмов порождается
совокупностью дифференцирований и интеграции, тесно связана другая общая
истина, которую физиологи, кажется, не признали еще. При рассмотрении
органического мира в его целом, замечается, что, переходя от низших форм к
высшим, мы переходим вместе с тем к формам, которые не только характеризуются
большим дифференцированием частей, но в то же самое время и большим
дифференцированием от окружающей их среды. Истина эта может быть рассмотрена с
разных сторон.
Прежде всего она выказывается в строении. Переход от
однородного к разнородному заключает в себе возрастающее отличие от мира
неорганического. У самых низших простейших (Protozoa), каковы корненожки, мы
встречаем однородность, близкую к однородности воздуха, воды или земли;
восхождение к организмам все более и более сложного строения есть вместе с тем
и восхождение к организмам, представляющим все более и более резкий контраст с
бесстройным окружающим.
В форме мы замечаем тот же факт. Общую характеристическую черту
неорганических веществ составляет неопределенность формы, то же самое
характеризует низшие организмы по отношению к высшим. Говоря вообще, растения
менее определенны, нежели животные, и по форме, и по величине, и допускают
большие изменения от перемены положения и пищи. Amoeba и подобные им животные
не только бесстройны, но и аморфны, у них нет специфической формы, она
постоянно меняется. Между организмами, происходящими от соединения организмов,
сходных с Amoeba, мы находим некоторую определенность формы, по крайней мере
хоть в панцире, другие же, как, например, губки, очень неправильны. В зоофитах
и Polyzoa (мшанки) мы видим сложные организмы, у большей части которых рост
ничуть не определеннее роста растений. У высших же животных не только форма каждого
рода вполне определенна, но даже и особи в каждом виде очень мало отличаются
размерами.
Подобное же увеличение контраста заметно и в химическом
составе. За немногими исключениями, низшие животные и растительные формы
обитают в воде; вода является почти исключительной составной их частью.
Высушенные Protophyta и Protozoa обращаются в пыль, а у акалеф (морские
крапивы) на фунт воды приходится несколько гранов твердого вещества. Высшие
водные растения и животные, обладая большею стойкостью вещества, содержат
больше органических элементов и, следовательно, больше разнятся по химическому
составу своему от окружающей их среды. Переходя к самым высшим классам
организмов — растениям и животным, населяющим сушу, мы заметим, что по
химическому составу у них очень мало общего и с землей, на которой они живут, и
с воздухом, который их окружает.
То же замечается и в удельном весе. Самые простейшие формы
вместе со спорами и почечками высших форм имеют удельный вес, чрезвычайно
близкий к удельному весу воды, в которой они плавают. И хотя нельзя сказать,
чтобы водяные организмы, обладающие высшим удельным весом, были выше и в других
отношениях, однако же мы утверждаем, что высшие порядки, освобожденные от
примесей, регулирующих их удельный вес, по удельному весу своему больше
отличаются от воды, нежели низшие. В земных организмах контраст чрезвычайно
заметен. Деревья и растения, насекомые, пресмыкающиеся, млекопитающие, птицы —
все имеют удельный вес, значительно меньший против удельного веса земли и
несравненно больший против удельного веса воздуха.
Далее мы видим, что закон этот подтверждается и по отношению
к температуре. Растения развивают чрезвычайно малое количество тепла, которое
может быть открыто только самыми тонкими опытами, и на практике можно считать
их температуру одинаковой с температурой окружающей среды. Температура водяных
животных чуть-чуть выше температуры окружающей воды, водяные беспозвоночные
превышают ее менее чем на градус, а рыбы превосходят на два, на три градуса, не
более, за исключением больших краснокровных рыб, как, например, тунец,
температура которого выше температуры воды градусов на десять. Температура
насекомых, смотря по степени их деятельности, превышает температуру воздуха от
двух до десяти градусов. Температура пресмыкающихся превышает от четырех до
пятнадцати градусов температуру окружающей их среды. Между тем как
млекопитающие и птицы сохраняют температуру, почти не изменяющуюся от внешних
перемен и часто превышающую температуру воздуха на 70,80,90 и даже 100
градусов.
Прогрессивное дифференцирование можно проследить и в большей
самоподвижности. Особенно характеристической чертой, отличающей мертвую
материю, служит ее инертность, некоторое подобие независимого движения
составляет для нас наиболее общий признак жизни. Переходя неопределенную
пограничную область между растительным и животным царствами, мы можем грубо
определить растения как организмы, которые, обнаруживая вид движения,
предполагаемый в явлениях роста, не только лишены силы передвижения с места на
место, но, за некоторыми незначительными исключениями, лишены и силы
передвигать свои части одну относительно другой, и, таким образом, они менее
дифференцированы от неорганического мира, нежели животные. Хотя в
микроскопических Protophyta и Protozoa, населяющих воду (споры водорослей,
почечки губок и вообще инфузории), мы замечаем передвижение, производимое
ресничками, передвижение это, быстрое по отношению к размерам животного,
безусловно медленно. Большая часть Coelenterata (кишечнополостных) или прочно
прикреплены, или стоят неподвижно и едва ли обладают какой-либо
самоподвижностью, кроме той, которая определяется относительным движением
частей, между тем как остальные имеют большею частью весьма малую способность
двигаться в воде. Высшие водяные беспозвоночные — каракатицы и морские раки,
например, — обладают очень значительной силой передвижения, а водные
позвоночные, рассматриваемые в совокупности, гораздо более деятельны в своих
движениях, нежели остальные обитатели воды. Но, переходя к животным воздушной
среды, мы встречаем высшую степень самоподвижности. Летающие насекомые,
млекопитающие, птицы передвигаются с быстротой, далеко превосходящей быстроту
какого-либо из низших классов животных, и представляют, таким образом, более
резкий контраст с неподвижным окружающим.
Итак, при обзоре различных отделов организмов в восходящем
порядке мы находим их все более и более отличающимися от безжизненной
окружающей их среды по строению, форме, химическому составу, удельному весу,
температуре и самоподвижности. Обобщение это, без сомнения, не проявляется
всюду с безусловной правильностью. Организмы, представляющие в некоторых
отношениях наиболее резкий контраст с окружающим их неорганическим миром, в
других отношениях обнаруживают этот контраст в меньшей степени, чем низшие
организмы. Млекопитающие, как класс, выше птиц, между тем температура их ниже
температуры птиц и сила перемещения слабее. Неподвижная устрица по организации
стоит выше свободно плавающей медузы, а холоднокровная и менее разнородная рыба
живее в своих движениях, чем теплокровный и более разнородный тихоход. Но
признание, что разные стороны, в которых обнаруживался этот возрастающий
контраст, имеют различное отношение между собою, не противоречит общей истине.
Рассматривая факты в массе, нельзя отрицать, что последовательно высшие степени
организмов характеризуются не только большим дифференцированием в частях, но и
большим дифференцированием своим от окружающей среды по всем физическим
свойствам. Казалось бы, что эта особенность имеет некоторую необходимую связь с
высшими жизненными проявлениями. Какая-нибудь низшая слизистая форма,
прозрачная и бесцветная настолько, что ее трудно отличить от воды, в которой
она плавает, столь же сходна со своею средою в химических, механических,
оптических, термических и других свойствах, сколько и в пассивности, с которой
подчиняется всем влияниям, приходящим с нею в соприкосновение, между тем как
млекопитающие отличаются в этих свойствах от безжизненных предметов настолько
же, насколько отличаются деятельностью, с которой встречают окружающие перемены
соответственными переменами в самих себе. И в промежутке между этими двумя
пределами замечается постоянное отношение этих родов противоположности одного к
другому. Следовательно, мы можем сказать, что организм остается пассивным
участником происходящих вокруг него изменений пропорционально сходству своему с
окружающей средой и что несходство с окружающей средой сопровождается
пропорциональным возрастанием силы противодействия этим изменениям.
До сих пор, сообразно установившемуся обыкновению, мы
придерживались индуктивного метода, но мы того мнения, что многое может быть
сделано как в этом, так и в других отделах биологических исследований
применением дедуктивного метода. Обобщения, составляющие в настоящее время
физиологическую науку, как общую, так и специальную, достигнуты были a
posteriori; но теперь открыты уже некоторые основные данные, от которых мы
можем прийти a priori не только к истинам, подтвержденным уже наблюдением и
опытом, но и к некоторым другим. Возможность и состоятельность подобного рода
априористических заключений будет признана тотчас же по рассмотрении нескольких
общеизвестных вопросов.
Химики показали, что необходимое условие жизненной
деятельности у животных составляет окисление известных веществ, входящих в
состав тела. Кислород, потребный для этого окисления, заключается в окружающей
среде в воде или воздухе. Если организм — какое-нибудь мелкое простейшее, то
уже одно соприкосновение его наружной поверхности со средой, содержащей
кислород, достаточно обеспечивает необходимое ему окисление; если же организм
объемист и представляет малую поверхность сравнительно с массою, то таким путем
ему нельзя обеспечить сколько-нибудь значительного окисления. Нужно
предположить что-нибудь из двух: или этот объемистый организм, получая кислород
только через оболочку, должен обладать ничтожной жизненной деятельностью; или
же, если он обладает большой жизненной деятельностью, то должна быть
какая-нибудь обширная, разветвляющаяся поверхность, внутренняя или наружная, к
которой воздух имел бы соответственный доступ, — должен быть дыхательный
аппарат. Следовательно, существование легких, жабр или их эквивалентов может
быть предсказано a priori во всех деятельных существах какой бы то ни было
величины.
То же видно относительно питания. Entozoa, паразиты, живущие
во внутренностях других животных и постоянно обливаемые питательными
жидкостями, поглощают их в достаточном количестве внешней своей поверхностью и,
таким образом, не нуждаются в желудке и могут не иметь его. Все же другие
животные, населяющие среды, не заключающие в себе питательных веществ, а только
вмещающие кое-где массы пищи, должны иметь приспособления, необходимые для
того, чтобы массы этой пищи могли быть употреблены в дело. Очевидно, простое
внешнее соприкосновение твердого организма с твердым питательным веществом не
может привести к усвоению этого вещества в сколько-нибудь короткий срок, если
даже усвоение этим путем и возможно. Чтобы оно совершилось, должно быть и
растворяющее и смачивающее действие, и широкая поверхность, приспособленная для
удержания и всасывания растворенных продуктов, т. е. должна быть
пищеварительная полость. Таким образом, при данных условиях животной жизни
присутствие желудка у всех созданий, живущих при этих условиях, может быть
выведено дедуктивным путем.
Продолжая нить рассуждений, мы можем вывести присутствие
сосудистой системы или чего-нибудь равносильного ей, у всех созданий каких бы
то ни было размеров и деятельности. Сравнительно малое инертное животное, как
гидра, например, которая состоит почти только из мешочка с двумя стенками
(внешним рядом клеточек, образующим кожу, и внутренним, образующим всасывающую
поверхность), не нуждается в особых аппаратах, разносящих поглощенную пищу по
телу, потому что тело ее немногим отличается от оболочки для пищи,
заключающейся в ней. Но когда объем значителен или когда деятельность такова,
что требует большой потраты в организме и возобновления потраченного, или же,
наконец, когда оба условия совпадают, является очевидная необходимость в
системе кровеносных сосудов. Мало того что существует надлежащего размера
поверхность, всасывающая пищу и воздух, при отсутствии известных способов
передачи поглощенных элементов целому организму или вовсе не будет пользы, или
будет слишком мало ее. Ясно, что тут должны быть переносящие каналы. Если, как,
например, у медуз, проводники эти состоят просто из разветвленных протоков,
расходящихся от желудка к поверхности, то мы можем заключить a priori, что
такие организмы сравнительно бездеятельны: пища, распространяющаяся таким образом
по организму, не обработана; она только растворена; для поддержания ее в
движении нет надлежащего аппарата. Наоборот, когда встречаем организм
значительных размеров, обнаруживающий много живости, мы можем заключить a
priori, что у него есть аппараты для беспрестанной доставки сконцентрированной
пищи и кислорода каждому органу, т. е. есть пульсирующая сосудистая система.
Ясно, следовательно, что, исходя из некоторых известных
основных условий жизненной деятельности, мы можем определить главные
характеристические черты организованных тел. Без сомнения, эти известные
основные условия были определены путем индукции. Мы хотим доказать только, что
из данных основных физиологических фактов, утвержденных путем индукции, можно
сделать, без всякого опасения, несколько общих выводов. И действительно,
законность таких дедукций, хотя и не признанная формально, на практике
подтверждается убеждениями каждого физиолога; это легко доказать несколькими
примерами. Положим, физиолог нашел организм со сложными и разнообразно устроенными
движениями, но без нервной системы; он был бы менее поражен нарушением
эмпирического обобщения, что все подобного рода организмы имеют нервную
систему, нежели опровержением бессознательной его дедукции, что все организмы
со сложными и разнообразно устроенными движениями должны иметь
«посредствующий» аппарат, который производил бы это устройство
движений. Или если бы он отыскал организм с быстрым кровообращением и быстрым
дыханием, но с низкой температурой, то факт, что деятельные перемены вещества
вопреки выводу, сделанному им из химии, не произвели животной теплоты, изумил
бы его более, чем исключение из постоянно наблюдаемых отношений этих
характеристических признаков. Ясно, следовательно, что априористический метод
играет уже роль в физиологических рассуждениях; если он не употребляется как
общее средство для открытия новых истин, то прилагается, по крайней мере, как
частное средство для подтверждения истин, добытых a posteriori.
Мы думаем, что вышеприведенные примеры достаточно указали,
что этот метод может быть употреблен как независимое орудие исследования.
Необходимость питательной, дыхательной и сосудистой систем у всех животных
какой бы то ни было величины и живости представляется нам законно выведенной из
условий непрерывной жизненной деятельности. Как только химические и физические
данные определены, эти особенности устройства выведутся с такой же точностью,
как выводится заключение о пустоте железного шара — из его способности плавать
на воде.
Не следует, однако же, думать, будто мы утверждаем, что и
более специальные физиологические истины могут быть добыты путем дедукции. Наша
аргументация вовсе не предполагает этого. Законная дедукция предполагает
достаточные данные; а относительно всех специальных явлений роста, строения и
отправлений эти достаточные данные не достигнуты, да едва ли будут достигнуты.
Только относительно более общих физиологических истин, вроде упомянутых выше,
есть у нас достаточные данные для того, чтобы сделать дедуктивные рассуждения
возможными.
Здесь мы достигаем пункта, которому предыдущие соображения
служили введением. Мы намерены теперь показать, что существуют некоторые еще
более общие свойства организованных тел, которые выводятся из некоторых еще
более общих свойств вещей.
В опыте Прогресс, его закон и причина {Напечатан в
апрельской книжке «Westminster Review» в 1857 г. и перепечатан в этом
томе.} мы старались показать, что переход однородного в разнородное,
составляющий сущность всякого прогресса, органического или иного, вытекает из
произведения нескольких действий одной причиной и нескольких перемен одной
силой. Указав, что таков всеобщий закон, мы принялись доказывать путем
дедукции, что разнообразные развития однородного в разнородное —
астрономические, геологические, этнологические, социальные и т. д. — объясняются
как следствия этого закона. И хотя по отношению к органическому развитию
недостаток данных не позволял нам проследить в частностях зависимость
последовательных усложнений от помянутого закона, но нам удалось все-таки
собрать различные косвенные доказательства в пользу нашего положения. Вывод,
что органическое развитие порождается разложением каждой затраченной силы на
несколько сил, насколько он основывается на указанном прежде общем законе,
составляет положение дедуктивной физиологии. Частное было выведено из общего.
Здесь мы намерены показать прежде всего, что есть другая
общая истина, находящаяся в непосредственной связи с вышеприведенною и вместе с
нею лежащая в основе всякого вида прогресса, а следовательно, и прогресса
организмов, — истина, которую можно даже считать занимающею первое место, если
не относительно общности, то относительно времени. Истина эта состоит в том,
что условия однородности суть условия неустойчивого равновесия.
Выражение неустойчивое равновесие употребляется в механике для
обозначения такого равновесия сил, при котором введение какой-нибудь хотя бы и
ничтожной силы нарушает прежний порядок и приводит к совершенно иному Так.
палка, поставленная на нижний конец, находится в неустойчивом равновесии как бы
тщательно ни придали мы ей отвесное положение, но, предоставленная самой себе,
она начинает сначала незаметно наклоняться на одну сторону и затем с
возрастающей быстротой переходит в новое положение. Наоборот, палка, повешенная
за верхний конец, находится в устойчивом равновесии сколько бы мы ни выводили
ее из этого положения, она снова возвращается к нему. Мнение наше состоит,
следовательно, в том, что состояние однородности, подобно устойчивости палки,
поставленной на нижний ее конец, не может сохраниться и что из этого должен
неминуемо последовать первый шаг в тяготении к разнородному. Приведем несколько
пояснений.
Из пояснений механики наиболее знакомое представляется
чашками весов. Как бы верно они ни были сделаны и как бы ни были чисты и
предохранены от ржавчины, невозможно удержать обе чашки в совершенном
равновесии одна будет опускаться, другая подниматься — они будут усваивать
разнородное отношение. Другое пояснение если мы бросим на поверхность жидкости
несколько равных по размерам тел, притягивающих друг друга, — как бы мы
единообразно ни разместили их — они мало-помалу сконцентрируются в одну или
несколько неправильных групп. Далее, если бы можно было привести массу воды в
состояние совершенной однородности — состояние полного покоя и строго
одинаковой повсюду плотности, — все-таки лучеиспускание теплоты соседними
телами, действуя различно на разные ее части, произвело бы неминуемо различия в
ее плотностях, а следовательно, и течения и привело бы массу к разнородности.
Кусок раскаленного вещества, нагретый сначала равномерно, скоро теряет
равномерность температуры: наружные слои, охлаждающиеся быстрее внутренних,
будут отличаться от последних И переход к разнородности температур, столь
очевидный в этом крайнем случае, имеет место в большей или меньшей степени и во
всех других случаях. Действие химических сил доставляет другие пояснения.
Подвергнем кусок металла действию воздуха или воды: с течением времени он
покроется пленкой окиси, углекислой соли или иного соединения, т. е. его
наружные части будут отличаться от внутренних. Словом, каждая однородная
агрегация вещества стремится тем или иным путем нарушить свое равновесие —
химическим ли, механическим, термическим или электрическим; и быстрота, с какою
тело переходит к состоянию неоднородности, составляет только вопрос времени и
обстоятельств. Социальные тела обнаруживают закон этот с таким же постоянством.
Сообщите членам какого-нибудь общества одинаковые свойства, положения, силы, и
они тотчас же станут стремиться к неравенству. Это одинаково справедливо и для
представительного собрания, и для управления железной дороги, и для частной
промышленной компании-, однородность, хотя бы она и продолжалась с виду, в
действительности неминуемо исчезнет.
Неустойчивость, поясненная этими разнообразными примерами,
становится еще более очевидною, если мы рассмотрим рациональное ее основание.
Неустойчивость эта представляет следствие факта, что разные части какой-нибудь
однородной агрегации подвергаются действию различных сил, — сил, которые
отличаются или по роду своему, или по своим размерам. Будучи же подвергнуты
действию разных сил, они по необходимости будут и изменяться различным образом.
Отношения внешнего и внутреннего положения и сравнительной близости к соседним
источникам влияний предполагают восприятия этих влияний, разнящиеся по
количеству, или по качеству, или по тому и по другому вместе, а из закона
«сохранения силы» следует вывод, что в частях, подвергнутых различным
действиям, должны произойти и несходные изменения. Итак, неустойчивость
равновесия какой бы то ни было однородной агрегации может быть доказана как
индуктивным, так и дедуктивным путем.
Теперь рассмотрим отношение этой общей истины к развитию
организмов. Зародыш растения или животного представляет одну из таких
однородных агрегаций, равновесие которых неустойчиво. Но это не обыкновенная
только неустойчивость однородных агрегаций, а нечто большее. Агрегация состоит
тут из единиц, которые сами имеют специальной чертой неустойчивость. Составные
атомы органического вещества отличаются слабостью сродства, удерживающего в
связи основные их элементы: они чрезвычайно чувствительны к жару, свету,
электричеству и химическому действию посторонних элементов, т. е. они особенно
способны изменяться под влиянием возмущающих сил. Отсюда следует a priori, что
однородное сочетание подобных непостоянных атомов будет иметь сильное
стремление утратить свое равновесие. У него будет как бы особая способность
становиться неоднородным. Оно станет быстро стремиться к разнородности.
Сверх того, процесс должен повториться в каждой из последовательных
групп органической единицы, дифференцировавшихся от влияния изменяющих сил.
Каждая из таких последовательных групп, подобно главной группе, должна
постепенно, в силу действующих на нее влияний, нарушить равновесие своих
частей, — должна перейти от состояния единообразия к состоянию разнообразия.
Так должно идти и далее.
Поэтому, исходя из общего для всех вещей закона и
основываясь на химических свойствах органического вещества, мы можем вывести
путем дедукции, что однородные зародыши организмов обладают особым стремлением
к состоянию неоднородности, которое может принять или вид того, что мы называем
разложением, или вид того, что мы называем организацией.
Рассуждение наше привело нас пока к заключению самого общего
характера. Мы открыли только, что некоторая разнородность неизбежна; но покуда
ничего еще не говорили, какая именно эта разнородность. Кроме стройной
разнородности, какою отличаются организмы, есть еще нестройная или хаотическая
разнородность, свойственная бессвязным массам неорганического вещества; и мы не
видели еще причин, по которым однородный растительный или животный зародыш
переходит к стройной, а не к нестройной разнородности. Посмотрим, нельзя ли
будет, продолжая нить прежней аргументации, бросить хоть некоторый свет на этот
вопрос.
Мы видели, что непостоянство однородных агрегаций вообще и
органических в особенности зависит от разницы в степени и способах действия
возмущающих сил, приходящих в соприкосновение с составными частями агрегации:
подвергаясь различному действию, эти части становятся различными. Ясно,
следовательно, что оснований особых изменений, претерпеваемых зародышем, нужно
искать в особенности отношений разных частей между собою и к окружающей их
среде. Как бы ни было это скрыто от нас, мы все-таки можем принять за основное
начало организации, что многочисленные сходные единицы, образующие зародыш,
приобретают тот вид и ту степень несходства, какие определяются их
относительным расположением.
Возьмем массу вещества неорганизованного, но способного
организоваться, — тело одной из низших живых форм или зародыш какой-нибудь из
высших. Рассмотрим его обстановку. Оно помещается в воде, воздухе или организме
родича. Где бы оно ни помещалось, во всяком случае наружные и внутренние части
его будут находиться в различных отношениях к окружающим деятелям — пище,
кислороду и различным жизненным стимулам. Но это еще не все. Покоится ли оно
под водою, движется ли по воде, сохраняя некоторое определенное положение, или
же помещается внутри взрослого организма, — некоторые части его поверхности
будут более других подвержены влиянию окружающих деятелей; в одних случаях они
будут подвержены большему действию света, теплоты, кислорода, в других —
материнских тканей и их содержимого. Поэтому нарушение его первоначального
равновесия несомненно. Оно может совершиться двумя путями: или возмущающие силы
преодолеют сродство органических элементов, и тогда произойдет хаотическая
разнородность, известная под именем разложения; или же, как это случается
обыкновенно, перемены не разрушат органических соединений, а только видоизменят
их, причем части, более подверженные действию изменяющих сил, больше и
изменятся. Так происходят первые дифференцирования, составляющие рождающуюся
организацию. С достигнутой таким образом точки зрения мы намерены взглянуть на
несколько случаев, оставляя покуда в стороне все соображения о стремлении
организма усвоить наследственный тип.
Обратим сначала внимание на кажущиеся исключения, которые
представляют Amoeba, например: у этого существа, как и сходных с ним, студенистое
тело остается неорганизованным в течение всей жизни, не претерпевает никаких
постоянных дифференцирований. Но факт этот, повидимому прямо противоречащий
нашему заключению, в сущности, наиболее подтверждает его. Какова особенность
этого отдела простейших? Члены его испытывают беспрестанные и неправильные
изменения в форме — они не обнаруживают постоянного отношения частей; то, что
впоследствии составит внутреннюю часть, выходит теперь наружу и, как временный
член, прилипает к какому-нибудь предмету, которого случайно коснулось. То, что
теперь составляет часть поверхности, скоро будет втянуто, вместе с прилипшим к
ней атомом пищи, внутрь массы. Таким образом происходит безостановочный обмен
мест, и отношение внутреннего и наружного непостоянно. Но по принятой гипотезе,
сходные в начале единицы живой массы стали несходными только вследствие
несходства их положений относительно изменяющих сил. Нечего, следовательно,
ждать какого-нибудь определенного дифференцирования частей в существах, не
обнаруживающих никакой определенной разницы в положении своих частей.
Отрицательное доказательство это подтверждается обилием
положительных. Когда мы перейдем от этих протееобразных комков живой слизи к
организмам, обладающим неизменным распределением вещества, мы найдем разницу в
тканях, соответствующую разнице в относительном положении. У всех высших
Protozoa, как и у Protophyta, встречается основное дифференцирование на
клеточную оболочку и содержимое клеточки, соответственно основной
противоположности условий, заключающихся в терминах, — внутреннее и внешнее.
Переходя от организмов, относимых к классу одноклеточных, к самым низшим из
составляющихся сочетанием клеточек, мы заметим всюду связь между различием в
устройстве и различием в окружающих обстоятельствах. Отсутствие определенной
организации в губках, пропускающих повсюду струи морской воды, соответствует
отсутствию определенного несходства в условиях. У Thalassicolla профессора
Гексли — прозрачное, бесцветное тело, пассивно плавающее по поверхности моря и
состоящее главным образом из «массы клеточек, соединенных слизью», —
замечается грубое строение, очевидно подчиненное основным отношениям центра к
поверхности: при всем многочисленном и значительном разнообразии своем части
представляют тут более или менее концентрическое расположение.
После этого первоначального изменения, которым внешние ткани
дифференцируются от внутренних, ближайшим по постоянству и значению является
то, вследствие которого известная часть наружных тканей дифференцируется от
остальных; и это соответствует почти всеобщему факту, что одна часть наружных
тканей подвергается более других окружающим влияниям. Здесь, как и раньше,
кажущиеся исключения чрезвычайно важны. Некоторые из низших растительных
организмов, Hematococci и Protococci, — помещены ли они в массе слизи, или же
рассеяны по арктическому снегу — не обнаруживают никаких дифференцирований
поверхности, разные части поверхности не подвергаются никакому определенному
различию условий. Упомянутая выше Thalassicolla, свободно плавающая по воде и
пассивно перекатываемая волнами, последовательно представляет влиянию известных
деятелей все свои стороны, — и все ее стороны сходны. Усаженные ресничками
шары, как Volcox, например, не имеют на своей поверхности частей, несходных
одна с другой; и нельзя рассчитывать, чтобы у них были такие части, когда
видишь, как они передвигаются по воде во всех направлениях, не подвергая
какой-либо части особенным усилиям. Но если мы перейдем к существам, которые
или прикреплены где-либо, или, двигаясь, сохраняют определенное положение, мы
не встретим более единообразия поверхности. Почечка зоофита, у которой в
продолжение периода движения можно отличить только внутреннюю и внешнюю
оболочку, пускает корни только тогда, когда верхний ее конец начнет усваивать
строение, отличное от нижнего. Свободно плавающий зародыш водяного кольчатого
червя, яйцеобразный и не усаженный по всей поверхности волосками, движется
одним концом вперед, согласно этому различию обстоятельств происходят в нем и
дифференцирования.
Начала, проявляющиеся таким образом в низших жизненных
формах, замечаются и в развитии высших форм, хотя здесь и нельзя проследить их
так далеко, как там, потому что они затемняются усвоением наследственного типа.
Так, «имеющая вид тутовой ягоды» масса клеточек, в которую обращается
оплодотворенное яйцо позвоночного, начинает скоро обнаруживать разницу между
наружной и внутренней частями своими, соответственно основной разнице в
окружающих обстоятельствах. Клеточки периферии, достигнув большего развития,
нежели внутренние клеточки, сливаются в оболочку, замыкающую остальное,
клеточки, лежащие ближе к наружным, соединяются с этими последними и
увеличивают густоту зародышевой оболочки, между тем как центральные клеточки
становятся жидкими. Сверх того, часть зародышевой оболочки становится скоро
зародышевым пятном, и, не утверждая, чтобы причина этого заключалась в
несходстве отношений различных частей зародышевой оболочки к окружающим
влияниям, мы все-таки ясно видим, что в этих несходных отношениях заключается
возмущающий элемент, стремящийся расстроить первоначальную однородность
зародышевой оболочки. Далее зародышевая оболочка мало-помалу разделяется на два
слоя — внутренний и наружный, один находится в соприкосновении с жидкой частью
желтка, другой — с окружающими жидкостями: это различие обстоятельств находится
в явном соответствии с последующим различием в строении. Появление сосудистого
слоя между этими слизистым и серозным слоями, как их называют, допускает
подобное же толкование. Как в этих, так и в разнообразных сочетаниях, которые
начинают затем обнаруживаться, мы замечаем действие общего закона размножения
последствий, вытекающих из одной причины — закона, которому было приписано
усиление разнородности {См. статью’ Прогресс, его закон и причина.}.
Ограничив наши замечания наиболее общими фактами развития,
мы думаем, что успели уяснить их до некоторой степени. Что неустойчивое
равновесие однородного зародыша должно нарушиться вследствие несходного
действия окружающих влияний на разные его части, — это заключение
априористическое. Столь же априористическим кажется и то заключение, что разные
единицы, подвергшиеся различным влияниям, должны или разложиться, или
претерпеть изменения, которые приведут их к жизни в соответствующих
обстоятельствах: что, иными словами, они должны приспособиться к своим
условиям. Но мы можем сделать почти такой же вывод и помимо ряда предыдущих
рассуждений. Наружные органические единицы (будут ли это клеточки массы,
«имеющей вид тутовой ягоды», или наружные частицы отдельной клеточки)
должны усваивать функции, требуемые их положением, а усваивая эти функции, они
должны принять характер, обусловленный их подправлением. Слой органических
единиц, прилегающих к желтку, должен служить для ассимилирования (уподобления)
желтка и, таким образом, должен быть приспособлен к ассимилирующим
отправлениям. Процесс организации становится возможным только при этих
условиях. Можно сказать, что как первые породы животных, размножившихся и
распространившихся по разным странам земли, дифференцировались на несколько
различных пород — вследствие приспособления к условиям жизни, точно так же и
первоначально единообразное население клеточек, образовавших оплодотворенную
зародышевую клеточку, распадается на несколько различных населений клеточек,
развивающихся несходно в силу несходства окружающих их обстоятельств.
Кроме всего этого, для доказательства нашего положения надо
заметить, что оно находит самые ясные и обильные подтверждения там, где условия
наиболее просты и общи, где явления менее запутаны, — в образовании
обособленных клеточек Строения, возникшие вокруг ядер в бластеме и
определяющиеся ядрами, как центрами влияний, видимо, сообразуются с этим
законом; части бластемы, соприкасающиеся с ядрами, иначе обставлены, чем те,
которые не находятся с ними в соприкосновении. Образование оболочки вокруг
каждой из масс зернышек, на которые распадается содержимое клеточки водоросли,
— пример подобного же рода. И если бы возвещенный недавно факт, что клеточки
могут образоваться около пустот в массе вещества, способного организоваться,
подтвердился, — мы приобрели бы другой хороший пример, потому что части
вещества, ограничивающие эти пустые пространства, подчиняются влияниям,
несходным с теми, которым подчинены остальные части. Если, следовательно, мы
можем с такой отчетливостью проследить закон изменения в этих первоначальных
процессах и в тех более сложных, но аналогичных им, которые проявляются в
первых изменениях яйца, то у нас есть сильный повод предполагать, что закон
этот — закон основной.
Но начало это, как не раз уже было замечено понятное в
представленных здесь простых формах, не дает ключа к подробностям органического
развития. Оно совершенно недостаточно для объяснения родовых и специфических
особенностей и оставляет темными для нас более важные отличия семейств и
порядков. Почему из двух яиц, брошенных в один и тот же пруд, из одного выходит
рыба, а из другого пресмыкающееся — этого оно не может объяснить нам. Что из
двух различных яиц, помещенных под одну и ту же курицу, могут выйти цыпленок и
утенок — такой факт не может быть соглашен с развитой выше гипотезой. Нам не
остается здесь иного исхода, как ссылаться на необъяснимый принцип
наследственной передачи. Способность неорганизованного зародыша развиваться в
сложный взрослый организм, в котором повторяются до мельчайших подробностей
черты предков даже и тогда, когда зародыш был обставлен иными условиями, нежели
предки, составляет способность недоступную нашему пониманию. Что
микроскопической частицей бесстройного, по-видимому, вещества усвоено влияние,
в силу которого происшедший из нее человек, спустя пятьдесят лет, станет
подагриком или сумасшедшим, — это истина, которая была бы невероятною, если б
не подтверждалась ежедневными примерами. Но хотя способ, каким передается
наследственное сходство во всех его усложнениях, составляет тайну, превышающую
понимание наше, однако можно принять, что оно передается согласно
вышеизъясненному закону приспособляемости, — и мы не лишены оснований
предполагать, что это верно. Что приобретенные особенности, происходящие от
приспособления известной организации к окружающим условиям передаются потомству
— это факт утвержденный. Приобретаемые таким образом особенности заключаются в
различии строения или состава одной или нескольких тканей. Это значит, что в
агрегации подобных органических единиц, составляющих зародыш, группа, служащая
для образования особых тканей, принимает специальный характер, который вызван
был в родиче приспособлением его тканей к новым обстоятельствам. Мы знаем, что
это общий закон органических видоизменений. Далее, это единственный закон
органических изменений, для которого у нас есть какие-нибудь доказательства
{Это было написано еще до выхода в свет Происхождения видов. Я оставил все это
без изменений потому, что тут виден ход мыслей, приведший меня к таким
выводам.}. Нет ничего невозможного, чтобы закон этот был и всеобщим законом,
распространяющимся не только на те маловажные изменения, которые наследуются
потомками от ближайших предков, но даже и на те обширные изменения, которыми
отличаются виды, роды, порядки и которые наследуются от предшествовавших рас
организмов. И таким образом может быть, что закон приспособляемости —
единственный закон, управляющий не только дифференцированиями какой-либо расы
организмов на несколько рас, но и дифференцированиями расы органических единиц,
составляющих зародыш, на несколько рас органических единиц, составляющих
взрослый субъект. Понимаемый таким образом процесс развития каждого организма
будет состоять частью из прямого приспособления его элементов к разным
окружающим обстоятельствам частью же из усвоения свойств, происшедших от
аналогичных приспособлений элементов всех организмов-предков.
Однако ж наши аргументы не уполномочивают нас к такому
широкому умозрению, мы привели его только как внушаемое, а не как выведенное.
Все, что мы хотели показать здесь, состоит в том, что дедуктивный метод
содействует истолкованию некоторых из наиболее общих явлений развития, — и это,
надеемся, нам удалось показать. Что все однородные агрегации находятся в
состоянии неустойчивого равновесия — это истина всеобщая, из которой выводится
и непостоянство всякого органического зародыша. Из известной чувствительности
органических соединений к химическим, термическим и другим возмущающим силам мы
вывели необыкновенное непостоянство каждого органического зародыша —
наклонность переходить к разнородности, далеко превосходящую подобную же
наклонность других однородных сочетаний. Тем же самым путем рассуждения пришли
мы к дополнительному выводу, что самые первые части, на которые распадается
зародыш, находясь порознь в состоянии неустойчивого равновесия, обладают точно
такою же склонностью к дальнейшим изменениям и т. д. Кроме того, мы нашли a
priori, что во всех других случаях утрата однородности есть следствие различия
в характере и размерах силы, приходящей в соприкосновения с различными частями;
следовательно, и в этом случае различие обстоятельств составляет первоначальную
причину дифференцирований. Мы прибавили к этому, что так как изменение частей,
испытывающих различное действие, не расстраивает жизненной их деятельности, то
они должны согласовать эту жизненную деятельность с влияющими силами, т. е.
должны быть приспособлениями; то же относится и ко всем последующим изменениям.
Итак, путем дедуктивного рассуждения мы значительно проникаем в метод
организации. Хотя мы и не в состоянии — и вероятно, всегда будем не в состоянии
— понять, каким образом зародыш принимает особую форму своей расы, мы можем
все-таки понять общие начала, управляющие самыми первыми изменениями его, и,
помня единство плана, всюду очевидное в природе, мы можем подозревать, что эти
же начала управляют и всеми последующими изменениями.
Спор между современными зоологами открывает еще иное поле
применению дедуктивного метода. Мы думаем, что вопрос о том, существует или не
существует необходимое соотношение между разными частями какого-нибудь
организма, решается a priori.
Кювье, первый из провозгласивших это необходимое
соотношение, основывал на нем свои восстановления вымерших животных. Жоффруа
Сент-Илер и де Бленвиль с разных точек зрения оспаривали гипотезу Кювье, и
чрезвычайно интересный спор этот, опиравшийся на палеонтологию, возобновлен
недавно в несколько измененной форме: профессор Гексли и Овэн являются один
противником, другой защитником этой гипотезы.
Кювье говорит: «В сравнительной анатомии есть принцип,
верного развития которого достаточно, чтобы рассеять все затруднения: это —
соотношение форм в организованных существах, с помощью которого можно, строго
говоря, определить всякое организованное существо по куску какой-нибудь его
части. Каждое организованное существо составляет целое, единую и совершенную
систему, части которой соответствуют друг другу и своими взаимными реакциями
содействуют одной и той же окончательной цели. Ни одна из этих частей не может
быть изменена без изменения других, и, следовательно, каждая взятая отдельно
определяет все остальные». Кювье приводит при этом разные пояснения: он
доказывает, что форма плотоядного зуба, обусловливая известное действие
челюсти, предполагает особенную форму мыщелков, предполагает члены,
приспособленные для схватывания и удерживания добычи, и, следовательно, когти,
известное устройство когтей лапы, известную форму лопатки, и заканчивает,
говоря: «Коготь, лопатка, мыщелок, бедро и все другие кости, взятые отдельно,
определяют зуб или какую-нибудь иную часть, и человек, основательно знающий
закон органической экономии, мог бы по одной из них воссоздать целое
животное».
Очевидно, что защищаемый здесь метод восстановления основан
на принятии физиологически необходимой связи между этими разными особенностями.
Употребленный здесь аргумент состоит не в том, что лопатку известной формы
можно считать принадлежностью плотоядного млекопитающего, потому что мы
постоянно видим, что оно имеет подобную лопатку, — а в том, что лопатка должна
быть у этих животных: без нее были бы невозможны плотоядные свойства. Кювье
утверждает, что необходимое соотношение, которое он находит столь очевидным в
этих случаях, существует между всеми частями системы; однако ж он допускает,
что вследствие ограниченности наших физиологических знаний мы во многих случаях
не в состоянии заметить этого необходимого соотношения и вынуждены основывать
свои заключения на наблюдаемых нами сосуществованиях, причин которых мы не
понимаем, но которые оказываются неизменными.
Профессор Гексли показал недавно: 1) что этот эмпирический
метод, который ввел Кювье как совершенно подчиненный, назначенный только в
помощь рациональному методу, есть в действительности тот самый, который Кювье
употреблял обыкновенно; так называемый рациональный оставался мертвой буквой;
2) что сам Кювье во многих местах признавал настолько неприменимость
рационального метода, что, в сущности, отказался от него, как от метода. Мало
того: Гексли утверждает, что принимаемый закон необходимого соотношения
неверен. Вполне признавая физиологическую зависимость одной части от другой, он
отрицает неизменяемость этой зависимости. «Таким образом, зубы льва и его
желудок состоят в таком отношении, что желудок переваривает пищу, которую зубы
раздирают; они соотносятся физиологически, но нет основания утверждать, чтобы
это было необходимое физиологическое соотношение, в том смысле, что не могло бы
быть других зубов и другого желудка, столь же пригодных для животного,
питающегося живым мясом. Число и форма зубов могли бы быть совершенно отличными
от нынешних, устройство желудка могло бы быть значительно иное, и отправления
этих органов могли бы совершаться так ж
