ТЕКСТЫ КНИГ ПРИНАДЛЕЖАТ ИХ АВТОРАМ И РАЗМЕЩЕНЫ ДЛЯ ОЗНАКОМЛЕНИЯ
3. Другие представители школы
.
3. Другие представители школы
Другой представитель расово-антропологической школы Хаустон
Чемберлен (1855–1927), был английским аристократом, возненавидевшим родную
Англию и возлюбившим Германию. Будучи поклонником и зятем Рихарда Вагнера, он последнюю
часть жизни прожил в Германии, где уже после смерти, в период третьего рейха
был провозглашен “народным мыслителем”, несмотря на свое английское
происхождение. В национал-социалистической Германии очень нравились позиции
Чемберлена: его антисемитизм, рассуждения об арийцах, восхваление германизма,
выступление против государств Антанты во время первой мировой войны.
Главный труд Чемберлена – “Основы девятнадцатого столетия”
(2 тома, 1899) – в донацистской и нацистской Германии многократно переиздавался
[4]. В этом труде дается поверхностный, противоречивый и в высшей степени
тенденциозный обзор европейской истории. Наивысшее достижение Европы, по
Чемберлену, – создание “тевтонской” культуры, самой “высокой” из культур.
“Тевтонская” раса – наследница “арийской”, дух которой он призывал возродить
[5]. Немцев он восхвалял как воплощение наиболее ценного “западно-арийского”
расового типа. Концепции Чемберлена так же далеки от реальной истории как и
концепции Гобино, но они гораздо более примитивны и ближе к идеологии немецкого
национал-социализма.
Более честной и серьезной попыткой истолкования европейской
истории, впрочем, также на основе сомнительных теоретических принципов, был
труд американского биолога и историка Мэдисона Гранта (1865–1937) “Конец
великой расы” (1916). Автор исходит из положения о том, что наследственность и
расовая предрасположенность в истории являются более мощным фактором, чем среда
и воспитание. Грант утверждает существование тесной связи между
психологическими и социальными признаками, с одной стороны, и расовыми – с
другой. Вместе с тем, ссылаясь на данные антропологии, он решительно отрицает
связь расовых черт с национальной и языковой принадлежностью [6, XV].
Население Европы, по Гранту, сформировалось в результате
трех последовательных волн вторжений трех основных рас: нордической, альпийской
и средиземноморской. В отличие от других представителей рассматриваемой школы
автор признает достоинства и способности каждой из этих рас.
“Средиземноморская” раса превосходит остальные в области умственных достижений
и искусства. “Альпийская” раса – это раса хороших земледельцев. “Нордики”
составляют расу воинов, моряков, путешественников и, главное, правителей,
организаторов, аристократов. Но все-таки “высшей”, “лучшей”, “благородной”
Грант считает “нордическую” расу. В результате многочисленных войн в истории
“нордики” постоянно несли значительные потери [там же, 166–167, 199–200]. И эта
“благородная” раса в настоящее время находится перед угрозой полного
исчезновения в результате войн, болезней, алкоголизма и низкой рождаемости [там
же, 42–43, 50–51]. Поэтому Грант озабочен сохранением этого типа. Поскольку
этот тип размножается медленнее, чем низшие, представленные низшими классами,
он рекомендует евгеническую политику, направленную на сдерживание размножения
слабых и дефективных индивидов. Как и другие представители
расово-антропологической школы, Грант был противником демократии, считая, что
она также способствует исчезновению “лучшего” типа.
Одной из разновидностей расово-антропологической школы была
так называемая антропосоциология. Ее главные представители – антропологи Жорж
Ваше де Ляпуж (Франция) и Отто Аммон (Германия).
Ляпуж (1854–1936) считал Гобино пионером антропосоциологии,
а Чемберлена, напротив, квалифицировал как ее “карикатуриста” [7, VIII, 172].
Работы Ляпужа основаны на истолковании антропометрических данных и, прежде
всего, сравнительного статистического анализа головного указателя4. Согласно
Ляпужу, антропосоциология “имеет своим предметом исследование взаимных воздействий
расы социальной среды” [там же, VII]. Под влиянием социального дарвинизма
наряду с понятием естественного отбора Ляпуж вводит понятие социального отбора.
Он различает шесть основных форм социального отбора: военный, политический,
религиозный, моральный, правовой и экономический [8]. Все они оказывают, в
конечном счете, пагубное влияние на общественное развитие в целом, так как в
результате неуклонно уменьшается число представителей наиболее “ценного”
расового типа – белокурого долихокефала (“длинноголового”), которому грозит
полное исчезновение. Один из многочисленных “законов” Ляпужа – “закон эпох” –
гласит: “С доисторических времен кефалический указатель имеет тенденцию к
постоянному и повсеместному росту” [7, 213]. С этим “законом”, постулирующим
исчезновение “лучших”, прежде всего связан глубокий исторический пессимизм
Ляпужа.
В другом “законе” он пытается установить универсальную связь
между величиной головного указателя человека и его классовой принадлежностью
[там же, 206–211]. Чем ниже головной указатель, тем выше социальный статус
человека, и наоборот. Головной указатель в среднем ниже у горожан, чем у
крестьян; у жителей равнин – чем у жителей горных местностей; у богатых – чем у
бедных. Эти выводы Ляпуж стремился обосновать путем статистико-антропометрических
обследований 20 тысяч французов.
Люди с низким головным указателем (“долихокефалы”), по
Ляпужу, принадлежат к “европейской”, или “арийской”, расе; люди с высоким
головным указателем (“брахикефалы”) – к “альпийской” расе. Первая изначально
превосходит вторую, и это выражается в различном социальном положении людей.
Аналогичные тезисы встречаются у другого представителя
антропо-социологической школы О. Аммона (1842–1916). Аммон провел ряд
антропометрических обследований среди рекрутов и студентов. В своей книге
“Общественный порядок и его естественные основания” (1895) он также стремился
соединить принципы социального дарвинизма и расизма в анализе социальных
институтов [9].
Аммон доказывает, что брахикефалы, обладающие в среднем
более низким социальным статусом и живущие в деревне, – это потомки коренного
населения древней Европы. Долихокефалы же – люди с более высоким статусом и
живущие в городах – формировались из потомков германских завоевателей,
селившихся в городах, и из наиболее активных (“долихокефальных”,
“длинноголовых”) жителей деревень. Высшие слои сформировали замкнутое сословие
и не допускали снижения социального статуса своих потомков; горожане не
мигрировали в деревню; поэтому социальная дифференциация выражает изначальную антропологическую
дифференциацию. Тем не менее, число брахикефалов возрастало вследствие
феодальных войн и низкой рождаемости в высших слоях.
Искусственность построений антропосоциологов выступает с
особенной очевидностью тогда, когда выдающихся людей брахикефалов, своим
существованием опровергающих “законы” антропосоциологии, они вынуждены
зачислять в так называемые “ложные” брахикефалы [7, 212].
Миф о высоком белокуром долихокефале как высшем
расово-антропологическом типе был впоследствии взят на вооружение идеологами
немецкого национал-социализма. Однако по иронии судьбы значительная часть
политической элиты в фашистской Германии состояла как раз из чернявых
низкорослых брахикефалов.
Попытка синтеза расизма и социального дарвинизма содержится
и в работах Людвига Вольтмана (1871–1907). Литературная плодовитость сочеталась
у Вольтмана с грубым примитивизмом и откровенным пародированием науки для
обоснования мифа о превосходстве “германской” расы. Его концепции интересны как
объект исследования и поучительны как пример рационализации изначального
этнического и расового предрассудка.
Подобно антропосоциологам, Вольтман видел задачу социологии
в том, чтобы “представить себе расу и общество в их закономерной связи и
изучить расовый процесс как естественное основание “социального процесса” [10,
136]. Но в отличие от Ляпужа и Аммона, расизм которых был направлен на
обоснование социально-классового неравенства, Вольтман отрицал расовые основы
социальной иерархии и считал себя сторонником социализма [11]. Его расизм был преимущественно
националистическим и представлял собой наиболее развернутое раннее обоснование
идеологии германского национал-социализма.
Отвергая прямолинейный характер социальной эволюции,
Вольтман сравнивал ее с “многоветвистым деревом, на верхушке которого находятся
даровитейшие расы с их самыми высокими культурами” [10, 165].
У Вольтмана можно найти набор типичных тезисов
расово-антропологической школы: 1) о превосходстве европеоидной (“кавказской”)
расы, а внутри нее – северно-европейской (“германской”); 2) о неспособности
“низших” рас к усвоению “настоящей” цивилизации (по Вольтману, более светлая
кожа – вообще признак интеллектуального превосходства); 3) о пагубности расовых
смешений [там же, 116–117, 205, 259]. Лозунг “Германия превыше всего” нашел у
него замечательные “научные” доказательства. Главный вывод его “политической
антропологии” заключается в том, что “германская раса призвана охватить земной
шар своим господством, использовать сокровища природы и рабочей силы и включить
пассивные расы как служебный член своего культурного развития” [там же, 307].
Вдохновляемый патриотическими чувствами, Вольтман даже старался доказать, будто
все выдающиеся творения итальянской и французской культуры созданы “германской”
расой, и на основе “генеалогических” изысканий утверждал “германское”
происхождение таких людей, как Данте, Леонардо да Винчи, Тициан, Тассо,
Монтень, Дидро, Руссо и др.
Известное влияние на концепции расово-антропологической
школы оказал видный английский ученый Фрэнсис Гальтон (1822–1911), двоюродный
брат Ч. Дарвина. Но самого Гальтона вряд ли можно отнести к этой школе, так как
он, строго говоря, не был социальным ученым или социальным философом. Гальтон
внес значительный вклад в самые различные области научного знания: географию,
физику, метеорологию, статистику, психологию, биометрику (т. е. применение
математических методов в биологических исследованиях) и т. д. Важное место в
его творчестве заняло изучение проблем индивидуальных различий между людьми и
наследственной обусловленности таланта. Именно этим проблемам, остающимся
актуальными и для современной науки, посвящена его известная книга
“Наследственный гений” (1869) [12], получившая высокую оценку Ч. Дарвина.
В этой книге на основе статистического анализа родословных
наиболее значительных представителей английских судебных органов и духовенства
Гальтон пришел к выводу о наследственной обусловленности одаренности. Его
данные, как и данные, полученные учеными впоследствии, в целом подтверждают,
что талант бывает наследственным. К серьезным недостаткам этой работы
исследователи, однако, относят, во-первых, выбор для оценки талантливости таких
социальных групп, как судьи и духовенство (репутация или карьера которых
зависят скорее от социальных факторов), во-вторых, субъективный характер выбора
некоторых объектов изучения. “Репутация” вообще не может служить единственным
критерием одаренности, как считал Гальтон: нередко, наоборот, она является
следствием известной интеллектуальной и прочей ограниченности.
Из двух факторов индивидуальных различий: среды и
наследственности – решающую роль Гальтон отводил последней. “Я вполне признаю
важное значение воспитания и различных общественных влияний на развитие
деятельных сил ума, так же как я признаю действие упражнения на развитие мышц
руки кузнеца, – но никак не более”, – писал он [там же, 15]. Решительно отрицая
природное равенство между людьми, он вместе с тем отвергал положительное
влияние на способности аристократического происхождения.
Исходя из наследственного характера талантливости, Гальтон отстаивал
необходимость поднимать ее общий уровень и обеспечивать хорошую
наследственность для будущих поколений. “Я заключаю, что каждое поколение имеет
громадное влияние на природные дарования последующих поколений, и утверждаю,
что мы обязаны перед человечеством исследовать пределы этого влияния и
пользоваться им так, чтобы, соблюдая благоразумие в отношении к самим себе,
направлять его к большей пользе будущих обитателей земли”, – писал он [там же,
3]. Именно этими мотивами руководствовался Гальтон, создавая евгенику,
призванную на основе научных исследований изыскивать и пропагандировать пути
улучшения человеческого потомства.
По инициативе и материальной поддержке Гальтона в 1904 г.
при Лондонском университете была создана Национальная евгеническая лаборатория,
а в 1907 г. в Лондоне возникло “Общество евгенического воспитания”, членами
которого были, в частности, Б. Шоу и Г. Уэллс. В дальнейшем в различных
странах, в том числе и в СССР, возникли евгенические общества. Однако
евгеническое движение было вскоре дискредитировано проникновением в него
расистов и попытками использовать евгенику для антигуманных целей. В СССР
евгеника была запрещена в связи с развернувшимся в стране преследованием
генетики как несовместимой с “подлинно научным” мировоззрением.
Нельзя, однако, думать, что взгляды самого Гальтона не
оказали определенного влияния на дальнейшую печальную судьбу евгеники. Принимая
европейскую модель талантливости и гениальности за единственную и
универсальную, он считал различные расы неравноценными в отношении одаренности,
что было проявлением европоцентризма и культурной ограниченности его
мировоззрения. Многие социальные или комплексные биосоцио-психологические
проблемы Гальтон трактовал как чисто биологические.
Подчеркивая роль биологической наследственности, он
фактически игнорировал роль “социальной наследственности”, традиций, социальных
институтов и отношений. В частности, Гальтон игнорировал тот факт, что
социальная иерархия далеко не всегда выражает естественную иерархию
способностей; напротив, она нередко препятствует этому выражению.
Последователем Гальтона был английский философ-позитивист,
биолог К. Пирсон (1857–1936), который в 1906 г. возглавил основанную Гальтоном
евгеническую лабораторию в Лондоне. Пирсон и его ученики развивали биометрические
методы исследования Гальтона и соединяли его концепции с антропологическими
концепциями Ляпужа и Аммона.
Концепции расово-антропологической школы нашли отражение в
трудах итальянской криминологической школы, особенно в исследованиях известного
криминолога и психиатра Чезаре Ломброзо (1836–1909), обосновывавшего
биологически-наследственную обусловленность преступности и взгляд на
преступника как на психически ненормального человека. Политические революции он
истолковывал как психоантропологическое явление, рассматривая их как выражение
устремлений гениальных и психически ненормальных людей [13].
.
