ТЕКСТЫ КНИГ ПРИНАДЛЕЖАТ ИХ АВТОРАМ И РАЗМЕЩЕНЫ ДЛЯ ОЗНАКОМЛЕНИЯ
С СОЛОВЬЕВ
.
С СОЛОВЬЕВ
Свободная теософия есть органический синтез теологии, философии
и опытной науки, и только такой синтез может заключать в себе цельную истину
знания: вне его и наука, и философия, и теология суть только отдельные части
или стороны, оторванные органы знания и не могут быть, таким образом, ни в
какой степени адекватны самой цельной истине. Понятно, что достигнуть искомого
синтеза можно, отправляясь от любого из его членов. Ибо так как истинная наука
невозможна без философии и теологии так же, как истинная философия без теологии
и положительной науки и истинная теология без философии и науки, то необходимо
каждый из этих элементов, доведенный до истинной своей полноты, получает
синтетический характер и становится цельным знанием. Так положительная наука,
возведенная в истинную систему или доведенная до своих настоящих начал и
корней, переходит в свободную теософию, ею же становится и философия,
избавленная от своей односторонности, а наконец и теология, освободившись от
своей исключительности, необходимо превращается в ту же свободную теософию; и
если эта последняя вообще определяется как цельное знание, то в особенности она
может быть обозначена как цельная наука, или же как цельная философия, или,
наконец, как цельная теология; различие будет здесь только в исходной точке и в
способе изложения, результаты же и положительное содержание одно и то же. В
настоящем сочинении исходная точка есть философское мышление, свободная
теософия рассматривается здесь как философская система, и мне прежде всего
должно показать, что истинная философия необходимо должна иметь этот
теософический характер или что она может быть только тем, что я называю
свободною теософией или цельным знанием.
Слово “философия”, как известно, не имеет одного точно определенного
значения, но употребляется во многих весьма между собой различных смыслах.
Прежде всего мы встречаемся с двумя главными, равно друг от друга отличающимися
понятиями о философии: по первому философия есть только теория, есть дело только
школы; по второму она есть более чем теория, есть преимущественно дело жизни,
а потом уже и школы. По первому понятию философия относится исключительно к
познавательной способности человека; по второму она отвечает также и высшим
стремлениям человеческой воли, и высшим идеалам человеческого чувства, имеет,
таким образом, не только теоретическое, но также нравственное и эстетическое
значение, находясь во внутреннем взаимодействии с сферами творчества и
практической деятельности, хотя и различаясь от них. Для философии,
соответствующей первому понятию,— для философии школы — от человека требуется
только развитой до известной степени ум, обогащенный некоторыми познаниями и
освобожденный от вульгарных предрассудков; для философии, соответствующей
второму понятию,— для философии жизни — требуется, кроме того, особенное
направление воли, то есть особенное нравственное настроение, и еще художественное
чувство и смысл, сила воображения, или фантазии. Первая философия, занимаясь
исключительно теоретическими вопросами, не имеет никакой прямой внутренней
связи с жизнью личной и общественной, вторая философия стремится стать
образующею и управляющею силой этой жизни.
Спрашивается, какая из этих двух философий есть истинная? И
та и другая имеют одинаковое притязание на познание истины, но самое это слово
понимается ими совершенно различно: для одной оно имеет только
отвлеченно-теоретическое значение, для другой — живое, существенное. Если для
разрешения нашего вопроса мы обратимся к этимологии слова “философия”, то
получим ответ в пользу живой философии. Очевидно, название “любомудрие”, то
есть любовь к мудрости, не может применяться к отвлеченной теоретической науке.
Под мудростью разумеется не только полнота знания, но и нравственное
совершенство, внутренняя цельность духа. Таким образом, слово “философия”
означает стремление к духовной цельности человеческого существа — в таком
смысле оно первоначально и употреблялось. Но разумеется, этот этимологический
аргумент сам по себе не имеет важности, так как слово, взятое из мертвого
языка, может впоследствии получить значение, независимое от его этимологии.
Так, например, слово “химия”, значащее этимологически “черноземная” или же
“египетская” (от слова “хем” — черная земля, как собственное имя — Египет), в
современном своем смысле имеет, конечно, очень мало общего с черноземом или с
Египтом. Но относительно философии должно заметить, что и теперь большинством
людей она понимается соответственно своему первоначальному значению. Общий
смысл и его выражение — разговорный язык и доселе видят в философии более чем
отвлеченную науку, в философе — более чем ученого. В разговорном языке можно
назвать философом человека не только малоученого, но и совсем необразованного,
если только он обладает особенным умственным и нравственным настроением. Таким
образом, не только этимология, но и общее употребление придает этому слову
значение, совершенно не соответствующее школьной философии, но весьма близкое к
тому, что мы назвали философией жизни, что, конечно, составляет уже большое
praejudicium в пользу этой последней. Но решающего значения это обстоятельство
все-таки не имеет: ходячее понятие о философии может не отвечать требованиям
более развитого мышления. Итак, чтобы разрешить вопрос по существу, нам должно
рассмотреть внутренние начала обеих философий и лишь из собственной
состоятельности или несостоятельности вывести заключение в пользу той или другой.
Все многообразие систем в школьной философии может быть
сведено к двум главным типам или направлениям, причем одни из систем
представляют простые видоизменения этих типов или различные стадии их развития,
другие образуют переходные ступени или промежуточные звенья от одного типа к
другому, третьи, наконец, суть опыты эклектического соединения обоих.
Воззрения, принадлежащие к первому типу, полагают основной
предмет философии во внешнем мире, в сфере материальной природы и
соответственно этому настоящим источником познания считают внешний опыт, то
есть тот, который мы имеем посредством нашего обыкновенного чувственного
сознания. По предполагаемому им предмету философии этот тип может быть назван
натурализмом, по признаваемому же им источнику познания — внешним эмпиризмом.
Признавая настоящим объектом философии природу, данную нам
во внешнем опыте, натурализм, однако, не может приписывать такого значения
непосредственной, окружающей нас действительности во всем сложном и изменчивом
многообразии ее явлений. Если бы искомая философией истина была тождественна с
этою окружающей нас действительностью, если бы она, таким образом, была у нас
под руками, то нечего было бы и искать ее, и философия как особенный род знания
не имела бы причины существовать. Но в том-то и дело, что эта наша действительность
не довлеет себе, что она представляется как нечто частичное, изменчивое,
производное и требует, таким образом, своего объяснения из другого
истинно-сущего как своего первоначала. Эта феноменальная действительность — то,
что мы в совокупности называем миром,— есть только данный предмет философии,
то, что требуется объяснить, задача для разрешения, загадка, которую нужно
разгадать. Ключ этой задачи, le mot de 1’enigme, и есть искомое философии. Все
философские направления, где бы они ни искали сущей истины, как бы ее ни
определяли, одинаково признают, что она должна представлять характер
всеобщности и неизменности, отличающий ее от преходящей и раздробленной
действительности явлений. Это признает и натурализм как философское воззрение
и потому считает истинно-сущим природу не в смысле простой совокупности внешних
явлений в их видимом многообразии, а в смысле общей реальной основы или
материи этих явлений. Определяя эту основу, натурализм проходит три ступени развития.
Первая, младенческая фаза натуралистической философии (представляемая,
например, древней ионийской школой) может быть названа элементарным или
стихийным материализмом; за основу или начало принимается здесь одна из так
называемых стихий, и все остальное признается за ее видоизменение. Но легко
видеть, что каждая стихия, как ограниченная, отличающаяся от другого
реальность, не может быть настоящим первоначалом; им может быть только общая
неопределенная стихия или общая основа всех стихий (Анаксимандра)…
Диалектика есть один из трех основных философских методов;
два других суть анализ и синтез. Так как я употребляю эти термины в несколько
ином значении, чем какое им обыкновенно приписывается, то я должен дать здесь
их общее определение. Под диалектикой я разумею такое мышление, которое из
общего принципа в форме понятия выводит его конкретное содержание; так как это
содержание, очевидно, должно уже заключаться в общем принципе (ибо иначе
мышление было бы творчеством из ничего), но заключаться только потенциально, то
акт диалектического мышления состоит именно в переведении этого потенциального
содержания в актуальность, так что начальное понятие является как некоторое
зерно или семя, последовательно развивающееся в идеальный организм.
Под анализом я, разумею такое мышление, которое от данного
конкретного бытия как факта восходит к его первым общим началам.
Под синтезом я разумею такое мышление, которое исходя из
двух различных сфер конкретного бытия через определение их внутренних отношений
приводит к их высшему единству.
Из этих трех диалектика есть по преимуществу метод органической
логики, анализ — органической метафизики, а синтез — органической этики. О двух
последних мы скажем больше на своем месте, а теперь еще несколько слов о диалектическом
методе.
Диалектика как определенный вид философского мышления
является впервые у элеатов 26, затем у Горгия. Здесь она имеет характер чисто
отрицательный, служит только средством доказательства или опровержения и
притом лишена всякой систематичности. Так, Горгий, выводя из известных общих
понятий (бытия, познания) их конкретные определения и указывая противоречие
этих определений, заключал к несостоятельности самого общего понятия. Таким
способом в своей книге “О природе” он доказывал три положения: 1) что ничего
не существует, 2) что если что-нибудь существует, то оно непознаваемо, 3) что
если существует и познаваемо, то не может быть выражено. Платон дал идею
истинной диалектики как чистого, изнутри развивающегося мышления, но не
осуществил ее. Еще менее Аристотель, хотя у обоих мы находим богатый материал
для нашей логики. Первое действительное применение диалектики как
мыслительного процесса, выводящего целую систему определений из одного общего
понятия, мы находим у Гегеля. Поэтому нам должно указать отношение его
рационалистической диалектики к нашей (которую мы в отличие назовем
положительной) и существенные различия между ними.
Во-первых, Гегель отождествляет имманентную диалектику
нашего мышления с трансцендентным логосом самого сущего (не по сущности или
объективному содержанию только, но и по существованию) или, собственно, совсем
отрицает это последнее, так что для него наше диалектическое мышление является
абсолютным творческим процессом. Такое отрицание собственной трансцендентной
действительности сущего ведет, как было показано, к абсолютному скептицизму и
абсурду. Положительная диалектика отождествляет себя (наше чистое мышление) с
логосом сущего лишь по общей сущности или формально, а не по существованию или
материально; она признает, что логическое содержание нашего чистого мышления
тождественно с логическим содержанием сущего, другими словами, что те же самые
(точнее, такие же) определения, которые мы диалектически мыслим, принадлежат и
сущему, но совершенно независимо (по существованию или действительности) от
нашего мышления. И не только эти определения принадлежат сущему самому по себе
в его собственной действительности как его идеи, но даже и нам эти определения
доступны в своей живой действительности первее всякой рефлексии и всякой
диалектики, именно в идеальном умосозерцании; диалектика же наша есть только
связное воспроизведение этих идей в их общих логических схемах. Ибо поскольку
сущее в своей логической форме есть определяющее начало и нашей отвлеченной
рефлексии (как форма тела определяет форму тени), постольку его определения
становятся существующими и для нашего отвлеченного рассудка — нашими
абстрактными мыслями или общими понятиями; поскольку, другими словами, наш
разум есть отраженное проявление сущего именно в его общих логических
определениях, постольку мы можем иметь и соответствующие, адекватные этим
определениям мысли или понятия. По Гегелю, наше диалектическое мышление есть
собственное сознание сущего или его сознание о себе самом, причем вне этого
сознания сущего и нет совсем. Положительная же диалектика утверждается только
как наше сознание об абсолютном, не имеющее реально никакой непосредственной
связи с его сознанием о себе.
Во-вторых, Гегель за исходную точку всего диалектического
развития, за его логический субъект или основу берет не понятие сущего, а
понятие бытия. Но понятие бытия само по себе не только ничего не содержит, но и
мыслиться само по себе не может, переходя тотчас же в понятие ничто. В
положительной диалектике логический субъект есть понятие о сущем, у Гегеля же
само понятие вообще как такое, то есть понятие как чистое бытие, без всякого
содержания, без мыслимого и без мыслящего,— двойное тождество понятия с бытием
и бытия с ничто. Очевидно, что задача вывести все из этого ничто сама по себе,
то есть по содержанию своему, может быть только диалектическим обманом, хотя
разрешение ее могло послужить и действительно послужило у Гегеля к богатому
развитию диалектической формы.
В-третьих, так как для Гегеля сущее сводится без остатка к
бытию, а бытие без остатка к диалектическому мышлению, то-это мышление должно
исчерпывать собою всю философию, и основанная на нем логика должна быть
единственной философской наукой; и если тем не менее он допустил еще сверх того
философию природы и философию духа, то это была только уступка общему смыслу
или непоследовательность, что доказывается уже тем способом, каким он переходит
от логики к натурфилософии: как было уже давно замечено и в Германии, это есть
не что иное, как логическое salto mortate. С нашей же точки зрения, по которой
мы признаем мышление только одним из видов или образов проявления сущего,
диалектика не может покрывать собою всего философского познания, и основанная
на ней логика не может быть всей философией: она есть только первая, самая
общая и отвлеченная часть ее, ее остов, который получает тело, жизнь и движение
только в следующих частях философской системы — метафизике и этике.
Соловьев В. С. Философские начала
цельного знания // Сочинения. В 2 т.
М., 1988. Т. 2. С, 179—181, 227—229
.
