Г. БАШЛЯР :: vuzlib.su

Г. БАШЛЯР :: vuzlib.su

89
0

ТЕКСТЫ КНИГ ПРИНАДЛЕЖАТ ИХ АВТОРАМ И РАЗМЕЩЕНЫ ДЛЯ ОЗНАКОМЛЕНИЯ


Г. БАШЛЯР

.

Г. БАШЛЯР

Использование философии в областях, далеких от ее духовных
истоков,— операция тонкая и часто вводящая в заблуждение. Будучи перенесенными
с одной почвы на другую, философские системы становятся обычно бесплодными и
легко обманывают; они теряют свойственную им силу духовной связи, столь ощути­мую,
когда мы добираемся до их корней со скрупулезной дотош­ностью историка, твердо
уверенные в том, что дважды к этому возвращаться не придется. То есть можно
определенно сказать, что та или иная философская система годится лишь для тех
це­лей, которые она перед собой ставит. Поэтому было бы большой ошибкой,
совершаемой против философского духа, игнорировать такую внутреннюю цель, дающую
жизнь, силу и ясность фи­лософской системе. В частности, если мы хотим
разобраться в проблематике науки, прибегая к метафизической рефлексии, и
намерены получить при этом некую смесь философем и теорем, то столкнемся с
необходимостью применения как бы оконеченной и замкнутой философии к открытой
научной мысли, рискуя тем самым вызвать недовольство всех: ученых, философов,
историков.

И это понятно, ведь ученые считают бесполезной метафизи­ческую
подготовку; они заявляют, что доверяют прежде всего эксперименту, если работают
в области экспериментальных наук, или принципам рациональной очевидности, если
они матема­тики. Для них час философии наступает лишь после окончания работы;
они воспринимают философию науки как своего рода баланс общих результатов научной
мысли, как свод важных фактов. Поскольку наука в их глазах никогда не
завершена, философия ученых всегда остается более или менее эклектичной, всегда
открытой, всегда ненадежной. Даже если положительные результаты почему-либо не
согласуются или согласуются слабо, это оправдывается состоянием научного духа в
противовес единству, которое характеризует философскую мысль. Короче говоря,
для ученого философия науки предстает все еще в виде царства фактов.

Со своей стороны, философы, сознающие свою способность к
координации духовных функций, полагаются на саму эту меди­тативную способность,
не заботясь особенно о множественности и разнообразии фактов. Философы могут
расходиться во взглядах относительно оснований подобной координации, по поводу
прин­ципов, на которых базируется пирамида эксперимента. Некото­рые из них
могут при этом идти довольно далеко в направлении эм­пиризма, считая, что
нормальный объективный опыт — достаточ­ное основание для объяснения
субъективной связи. Но мы не будем философами, если не осознаем в какой-то
момент саму когерент­ность и единство мышления, не сформулируем условия синте­за
знаний. Именно это единство, эта связность и этот синтез интересуют философа.
Наука же представляется ему в виде особого свода упорядоченных, доброкачественных
знаний. Иначе говоря, он требует от нее лишь примеров для подтверждения
гармонизирующей деятельности духа и даже верит, что и без науки, до всякой
науки он способен анализировать эту деятель­ность. Поэтому научные примеры
обычно приводят и никогда не развивают. А если их комментируют, то исходят из
принципов, как правило, не научных, обращаясь к метафоре, аналогии, обоб­щению.
Зачастую под пером философа релятивистская теория превращается таким образом в
релятивизм, гипотеза в простое допущение, аксиома в исходную истину. Другими
словами, считая себя находящимся за пределами научного духа, фило­соф либо
верит, что философия науки может ограничиться прин­ципами науки, некими общими
вопросами, либо, строго ограни­чив себя принципами, он полагает, что цель
философии науки — связь принципов науки с принципами чистого мышления, которое
может не интересоваться проблемами эффективного объяснения. Для философа
философия науки никогда не принадлежит только царству фактов.

Таким образом, философия науки как бы тяготеет к двум
крайностям, к двум полюсам познания: для философов она есть изучение достаточно
общих принципов, для ученых же — изучение преимущественно частных результатов.
Она обедняет себя в результате этих двух противоположных эпистемологических
препятствий, ограничивающих всякую мысль: общую и непос­редственную. Она
оценивается то на уровне a priori, то на уровне a posteriori, без учета того
изменившегося эпистемологического факта, что современная научная мысль
проявляет себя постоянно между a priori и a posteriori, между ценностями
эксперимен­тального и рационального характера.

Башляр Г. Новый рационализм.

 М., 1987. С. 160—161

.

    Назад

    НЕТ КОММЕНТАРИЕВ

    ОСТАВЬТЕ ОТВЕТ