ПОНЯТИЕ ИСТОРИИ ФИЛОСОФИИ :: vuzlib.su

ПОНЯТИЕ ИСТОРИИ ФИЛОСОФИИ :: vuzlib.su

62
0

ТЕКСТЫ КНИГ ПРИНАДЛЕЖАТ ИХ АВТОРАМ И РАЗМЕЩЕНЫ ДЛЯ ОЗНАКОМЛЕНИЯ


ПОНЯТИЕ ИСТОРИИ ФИЛОСОФИИ

.

ПОНЯТИЕ ИСТОРИИ ФИЛОСОФИИ

Относительно истории философии нам раньше всего может прийти
в голову мысль, что в самом этом предмете содержится явное внутреннее
противоречие. Ибо философия хочет познать неизменное, вечное, сущее само по
себе; ее цель — истина. История же сообщает о том, что существовало в одно
время, а в другое вре­мя исчезло и вытеснено другим. Если мы исходим из того,
что ис­тина вечна, то она не входит в сферу преходящего и не имеет истории.
Если же она имеет историю, то, так как история есть лишь изо­бражение ряда
минувших образов познания, в ней нельзя найти истину, ибо истина не есть
минувшее.

Можно было бы ответить: «Ведь это общее рассуждение с та­ким
же правом применимо не только к другим наукам, но также и к самой христианской религии»,
ведь и относительно последней можно было бы находить противоречивым, «что
существует история этой религии, как и история других наук. Значит, было бы из­лишне
рассматривать это рассуждение, взятое само по себе; ибо оно непосредственно
опровергается уже тем фактом, что сущест­вуют такие истории». Но для того чтобы
точнее уразуметь смысл вышеуказанного противоречия, мы должны провести,
различие между историей внешних судеб религии или науки и историей самой
религии или науки. И, далее, нужно принять во внимание, что с историей
философии, вследствие особенного характера ее предмета, дело обстоит иначе, чем
с историей других областей. Сразу ясно, что вышеуказанное противоречие может
быть при­писано не внешней истории, а лишь внутренней истории, истории самого
содержания. Христианство имеет историю его распростра­нения, судеб его
исповедников и т. д.; и так как оно организовало свое существование и придало
себе определенный строй в виде, церкви, то последняя сама есть такое внешнее
существование, приходящее в соприкосновение с многообразнейшими временными
явлениями, переживающее многообразные судьбы и имеющее по существу своему
историю. Что же касается самого христианского учения, то оно, правда, как
таковое, тоже имеет историю; но оно необходимо прошло в короткое время весь
путь своего развития и получило свою определенную формулировку. И это древнее
исповедание веры признавалось во все времена истинным и еще и ныне должно
неизменно признаваться таковым, хотя бы это признание оказывалось теперь только
видимостью, и слова этого испо­ведания — лишь произносимой устами пустой
формулой. Даль­нейшая же история этого учения содержит в себе двоякого рода
вещи: во-первых, многообразные добавления и отступления от этой твердо
установленной неизменной истины и, во-вторых, борьбу с этими заблуждениями,
очищение оставшейся основы от добав­лений и возвращение к ее первоначальной
простоте.

Внешнюю историю имеют не только религия, но и другие нау­ки,
и между прочим также и философия. Последняя имеет историю своего возникновения,
распространения, расцвета, упадка, воз­рождения: историю ее учителей,
покровителей, противников и го­нителей, равно как и историю внешних отношений,
чаще всего меж­ду нею и религией, а иногда также и отношений между нею и госу­дарством.
Эта сторона ее истории также дает повод к интересным вопросам и, между прочим,
к следующему: если философия есть учение об абсолютной истине, то в чем
объяснение того явления, что она, как показывает ее история, представляет собою
достояние весьма небольшого в общем числа отдельных лиц, особых наро­дов,
особых эпох? Подобным же образом и относительно христиан­ства — представляющего
собою истину в гораздо более всеобщей форме, чем эта же истина в философской
форме,— выдвигалось такого рода затруднение: нет ли, спрашивали, противоречия в
том, что эта религия возникла так поздно и оставалась так долго и даже еще и
теперь остается ограниченной особыми народами? Но эти и подобные им вопросы
носят уже гораздо более специальный характер и не зависят поэтому лишь от
вышеуказанного общего противоречия. Лишь после того как мы ближе познакомимся
со своеобразным характером философского познания, мы получим возможность
заняться теми сторонами, которые больше связаны с внешним существованием и
внешней историей философии.

Что же касается сравнения истории религии с историей фило­софии
в отношении внутреннего содержания, то мы должны ука­зать, что философии не
приписывается, подобно религии, в ка­честве содержания твердо определенная с
самого начала истина, которая, будучи неизменной, изъемлется из области
истории. Со­держание же христианства, которое есть истина, оставалось, как
таковое, неизменным и не имеет поэтому дальше никакой или поч­ти никакой
истории *. Относительно религии
вышеуказанное про
­тиворечие поэтому отпадает со стороны того основного
определе­ния, благодаря которому оно есть христианство. Заблуждения же и
добавления не представляют затруднения; они являются чем-то изменчивым и суть
по природе своей совершенно исторические явления.

Другие науки, правда, имеют историю также и со стороны со­держания;
эта история показывает изменение последнего, устра­нение положений, которые
прежде пользовались признанием. Но большая и даже, может быть, большая часть их
содержания носит характер прочных истин и сохранилась неизменной, и воз­никшее
новое не представляет собою изменения приобретенного раньше, а прирост и
умножение его. Эти науки прогрессируют по­средством нарастания, добавлений. В
развитии минералогии, бо­таники и т. д. кое-что из приобретенного раньше,
правда, подверга­ется исправлению, но наибольшая часть этих наук сохраняется и
обогащается лишь путем прибавления нового, не подвергаясь изменению. В такой
науке, как математика, ее история в отношении содержания имеет преимущественно
своей приятной задачей лишь сообщать о новых добавлениях; напр., элементарную
геомет­рию в том объеме, в котором изложил ее Евклид, можно рассмат­ривать как
ставшую с тех пор наукой, не имеющей истории.

Напротив, история философии не показывает ни постоянства
простого содержания, к которому ничего больше не добавляется, ни только течения
спокойного присоединения новых сокровищ к уже приобретенным раньше, а
обнаруживается, видимо, скорее как зрелище лишь всегда возобновляющихся
изменений целого, ко­торые в конечном результате уже больше не имеют своей
общей связью даже единую цель; напротив, исчезает сам абстрактный предмет,
разумное познание, и здание науки должно, наконец, конкурировать с оставшимся
пустым местом и делить с ним пре­вратившееся в ничего не означающий звук
название философии.

Обычные представления об истории философии.

Здесь раньше всего приходят на ум обычные поверхностные
представления об истории философии, которые мы здесь должны изложить,
подвергнуть критике и исправить. Об этих очень широко распространенных
взглядах, которые вам, милостивые государи, без сомнения, также знакомы (ибо
они на самом деле представ­ляют собою ближайшие соображения, которые могут
прийти в голову при первой только мысли об истории философии), я кратко скажу
все необходимое, а объяснение различия философских сис­тем введет нас в самую
суть вопроса.

а. История философии как перечень мнений.

На первый взгляд история по самому своему смыслу как буд­то
означает сообщение случайных происшествий, имевших место в разные эпохи, у
разных народов и отдельных лиц,— случайных частью по своей временной
последовательности и частью по свое­му содержанию. О случайности в следовании
во времени мы будем говорить после. Пока мы намерены рассмотреть в первую
очередь случайность содержания, т. е. понятие случайных действий. Но со­держанием
философии служат не внешние деяния и не события, являющиеся следствием страстей
или удачи, а мысли. Случай­ные же мысли суть не что иное, как мнения; а
философскими мне­ниями называются мнения об определенном содержании и свое­образных
предметах философии,— о боге, природе, духе.

Таким образом, мы тотчас же наталкиваемся на весьма обыч­ное
воззрение на историю философии, согласно которому она должна именно рассказать
нам о существовавших философских мнениях в той временной последовательности, в
которой они появ­лялись и излагались. Когда выражаются вежливо, тогда называют
этот материал истории философии мнениями; а те, которые счита­ют себя
способными высказать этот же самый взгляд с большей основательностью, даже
называют историю философии галереей нелепиц или, по крайней мере, заблуждений,
высказанных людь­ми, углубившимися в мышление и в голые понятия. Такой взгляд
приходится выслушивать не только от людей, признающих свое невежество в
философии (они признаются в нем, ибо по ходячему представлению это невежество
не мешает высказывать суждения о том, что, собственно, представляет собою
философия,— каждый, напротив, уверен, что он может вполне судить о ее значении
и сущ­ности, ничего не понимая в ней), но и от людей, которые сами пи­шут или
даже написали историю философии. История филосо­фии, как рассказ о различных и
многообразных мнениях, превра­щается, таким образом, в предмет праздного
любопытства или, если угодно, в предмет интереса ученых эрудитов. Ибо ученая
эрудиция состоит именно в том, чтобы знать массу бесполезных вещей, т. е. таких
вещей, которые сами по себе бессодержательны и лишены всякого интереса, а
интересны для ученого эрудита толь­ко лишь потому, что он их знает.

Полагают, однако, что можно также извлечь пользу из озна­комления
с различными мнениями и мыслями других: это стиму­лирует мыслительную
способность, наводит также на отдельные хорошие мысли, т. е. вызывает, в свою
очередь, появление мнения, и наука состоит в том, что ткутся мнения из мнений.

Если бы история философии представляла собою лишь галерею
мнений, хотя бы и о боге, о сущности естественных и духовных ве­щей, то она
была бы излишней и изрядно скучной наукой, сколько бы ни указывали на пользу,
извлекаемую из таких движений мыс­ли и учености. Что может быть бесполезнее ознакомления
с рядом лишь голых мнений? Что может быть более безразличным? Стоит только
бегло заглянуть в произведения, представляющие собою историю философии в том
смысле, что они излагают и трактуют философские идеи на манер мнений,— стоит
только, говорим мы, заглянуть в эти произведения, чтобы убедиться, как все это
скудно и неинтересно.

Мнение есть субъективное представление, произвольная мысль,
плод воображения: я могу иметь такое-то и такое-то мнение, а другой может иметь
совершенно другое мнение. Мнение принадлежит мне; оно не есть внутри себя
всеобщая, сама по себе сущая мысль. Но философия не содержит в себе мнения, так
как не су­ществует философских мнений. Когда человек говорит о философ­ских
мнениях, то мы сразу убеждаемся, что он не обладает даже элементарной
философской культурой, хотя бы он и был сам исто­риком философии. Философия
есть объективная наука об истине, наука о ее необходимости, познание,
посредством понятий, а не мнение и не тканье паутины мнений.

Дальнейший, собственный смысл такого представления об ис­тории
философии заключается в том, что мы узнаем в ней лишь о мнениях, причем слово
«мнение» именно и подчеркивается. Но что противостоит мнению? Истина; перед
истиной бледнеет мнение. Но истина — это то слово, услышав которое, отворачивают
голову те, которые ищут в истории философии лишь мнений или полагают вообще,
что в ней можно найти лишь эти последние. Философия встречает здесь враждебное
отношение с двух сторон. С одной стороны, благочестие, как известно, объявило,
что разум, т. е. мышление, не способен познать истину; разум ведет, напротив,
лишь к бездне сомнения; чтобы достигнуть истины, нужно поэтому отказаться от
самостоятельного мышления и подчинить разум сле­пой вере в авторитет. Об
отношении между религией и философией и ее историей мы будем говорить дальше. С
другой стороны, столь же известно, что так называемый разум предъявил,
напротив, свои права, отверг веру, основанную на авторитете, и хотел сделать
христианство разумным, так что согласно этому притязанию лишь собственное
усмотрение, собственное убеждение обязывает меня признавать то или другое. Но и
эта защита прав разума удивитель­ным образом привела к неожиданному и прямо
обратному выводу, к утверждению, что разум не в состоянии познать какую бы то
ни было истину. Этот так называемый разум выступал, с одной сторо­ны, против
религиозной веры во имя и в силу мыслящего разума, и вместе с тем он обратился
против разума и стал врагом истинного разума. Он отстаивает в противовес
последнему внутреннее чая­ние, чувство и делает, таким образом, субъективное
масштабом, указывающим, что именно должно быть признано, делает именно этим
масштабом собственное убеждение в том виде, в каком каж­дый составляет его себе
в своей субъективности. Такое собствен­ное убеждение есть не что иное, как
мнение, которое тем самым стало чем-то окончательным для людей.

Если мы желаем начать наше рассуждение с того представле­ния,
которое сразу приходит нам на ум, то мы не можем не упомя­нуть в истории
философии об этом взгляде. Последний представ­ляет собою вывод, проникший во
всеобщее образование; он являет­ся одновременно и укоренившимся мнением, и
подлинным при­знаком нашего времени; он является тем принципом, на котором люди
объединяются и познают друг друга, той предпосылкой, кото­рая предполагается
окончательно установленной и кладется в ос­нование всех других научных
исследований. В теологии учением христианства признается не столько церковное
исповедание веры, сколько то более или менее собственное христианское учение,
ко­торое каждый изготовляет для своего употребления, причем один руководится
одним убеждением, а другой — другим. Или мы часто видим, что теологическим
исследованиям придается исторический характер, так как полагают, что интерес
теологической науки за­ключается в том, что она знакомит нас с различными
мнениями; и одним из первых плодов этого знакомства должно быть уважение ко
всем убеждениям, отношение к ним как к чему-то такому, что каждый должен решать
сам для себя. От цели познания истины тогда, разумеется, отказываются. Этот разум
и его философия требуют, правда, со стороны субъективности, как первейшего и
абсолютно существенного условия, наличия в познании собствен­ного убеждения
познающего. Но не одно и то же, основывается ли убеждение на чувствах, чаяниях,
созерцаниях и т. д., на субъек­тивных основаниях и вообще на особенности
субъекта, или оно основывается на мысли и вытекает из проникновенного
усмотрения понятия и природы предмета. Убеждение, полученное первым спо­собом,
есть мнение.

Эту резко определившуюся для нас теперь противоположность
между мнением и истиной мы встречаем уже в образованности сократо-платоновской
эпохи, этой эпохи разложения греческой жиз­ни; там мы встречаем ее в виде
платоновского противопоставления мнения науке. Это — та же противополож­ность,
которую мы видим в эпоху упадка римской общественной и политической жизни, при
Августе и позже, когда распространились эпикуреизм и равнодушие к философии; в
этом смысле Пилат на слова Христа: «Я пришел в мир, чтобы возвестить истину»,
отве­тил: «Что есть истина?» Это было сказано высокомерно-пренебре­жительно и
означало: «Это понятие, понятие истины, есть нечто устарелое, с чем мы
покончили; мы ушли вперед, мы знаем, что не может быть больше и речи о том,
чтобы познать истину, мы отошли от такой точки зрения». Кто высказывается таким
образом, тот действительно отошел от познания истины. Если исходить из такой
точки зрения по отношению к истории философии, то весь ее смысл ограничился бы
тем, что она знакомила бы нас с индивидуальны­ми мнениями других людей, из которых
у каждого — особый взгляд; она, таким образом, знакомила бы меня с индивидуаль­ными
взглядами, представляющими для меня нечто чуждое, со взглядами, в которых мой
мыслящий разум не свободен, не при­сутствует, со взглядами, представляющими для
меня внешний, мертвый, исторический материал, массу самого по себе суетного
содержания. Удовлетворение, получаемое от такого суетного со­держания, само
порождается лишь субъективной суетностью.

Для непредубежденного человека «истина» всегда останется
великим словом, заставляющим сердце биться сильнее. Что же касается
утверждения, что познание истины недоступно, то оно встречается в самой истории
философии, и там в своем месте мы его рассмотрим ближе. Здесь нужно только
упомянуть, что, если мы признаем эту предпосылку, как это делает, напр.,
Теннеман, то станет непонятным, почему еще уделяют внимание философии; ибо в
таком случае ведь каждое мнение ложно утверждает, что оно есть истина. Я
сошлюсь при этом пока на старый, издавна уко­ренившийся предрассудок, согласно которому
в знании заклю­чается истина; но мы познаем истинное не просто, без всякого
труда, а лишь постольку, поскольку мы размышляем; согласно этому взгляду истина
познается не в непосредственном восприя­тии и созерцании,— ни во внешне
чувственном, ни в интеллекту­альном созерцании (ибо всякое созерцание, как
созерцание, чувственно),— а лишь посредством работы мысли.

b. Доказательство

ничтожности философского познания

посредством самой истории философии.

Но, с другой стороны, с вышеуказанным представлением об
истории философии связан еще один вывод, который можно, смотря по вкусу,
считать вредным или полезным. А именно, при взгляде на такое многообразие
мнений, на столь различные многочисленные философские системы мы чувствуем себя
в затрудне­нии, не зная, какую из них признать. Мы убеждаемся в том, что в
высоких материях, к которым человек влечется и познание кото­рых хотела
доставить нам философия, величайшие умы заблужда­лись, так как другие ведь
опровергли их. «Если это случилось с такими великими умами, то как могу ego
homuncio (я, маленький человечек) желать дать свое решение?» Этот вывод,
который де­лается из факта различия философских систем, как полагают, пе­чален
по существу, но вместе с тем субъективно полезен. Ибо факт этого различия
является для тех, которые с видом знатока хотят выдавать себя за людей,
интересующихся философией, обычным оправданием в том, что они, при всей своей
якобы доброй воле и при всем даже признании ими необходимости стараться усвоить
эту науку, все же на самом деле совершенно пренебрегают ею. Но эта ссылка на
различие философских систем вовсе не может быть понята как простая отговорка.
Она считается, напротив, серьез­ным, настоящим доводом против серьезности, с
которой философ­ствующие относятся к своему делу,— она служит для них оправ­данием
пренебрежения философией и даже неопровержимым доказательством тщетности
стремления достигнуть философского познания истины. «Но если даже и допустим»,
гласит далее это оправдание, «что философия есть подлинная наука и какая-либо
одна из философских систем истинна, то возникает вопрос: а ка­кая? по какому
признаку узнаешь ее? Каждая система уверяет, что она — истинная; каждая
указывает иные признаки и критерии, по которым можно познать истину; трезвая,
рассудительная мысль должна поэтому отказаться решить в пользу одной из них». В
этом, как полагают рассуждающие таким образом, и состоит дальнейший интерес
философии. Цицерон (De natura deorum, I, 8 и cл.) дает в высшей степени
неряшливую историю фило­софских мыслей о боге, написанную с намерением привести
нас к этому выводу. Он вкладывает ее в уста одного эпикурейца, но не находит
сказать по ее поводу ничего лучшего: это, следовательно, его собственный
взгляд. Эпикуреец говорит, что философы не пришли ни к какому определенному
понятию. Доказательство тщетности стремлений философии черпается им затем
непосред­ственно из общераспространенного, поверхностного воззрения на ее
историю: в результате этой истории мы имеем возникновение многообразных,
противоречащих друг другу мыслей, различных философских учений. Этот факт,
который мы не можем отрицать, оправдывает, по-видимому, и даже требует
применения также и к философским учениям следующих слов Христа: «Предоставь
мертвым хоронить своих мертвецов и следуй за мною». Вся история философии была
бы согласно этому взгляду полем битвы, сплошь усеянным мертвыми костями,—
царством не только умерших, те­лесно исчезнувших лиц, но также и опровергнутых,
духовно исчезнувших систем, каждая из которых умертвила, похоронила другую.
Вместо «следуй за мною» нужно было бы, скорее, сказать в этом смысле: «следуй
за самим собою», т. е. держись своих соб­ственных убеждений, оставайся при
своем собственном мнении. Ибо зачем принимать чужое мнение?

Бывает, правда, что выступает новое философское учение,
утверждающее, что другие системы совершенно не годятся; и при этом каждое
философское учение выступает с притязанием, что им не только опровергнуты
предшествующие, но и устранены их недостатки и теперь, наконец, найдено
истинное учение. Но, со­гласно прежнему опыту, оказывается, что к таким
философским системам также применимы другие слова Писания, которые апос­тол
Петр сказал Ананию: «Смотри, ноги тех, которые тебя вынесут, стоят уже за
дверьми». Смотри, система философии, которая опро­вергнет и вытеснит твою, не
заставит себя долго ждать; она не преминет явиться так же, как она не преминула
появиться после всех других философских систем.

с. Объяснительные замечания

относительно различия философских систем.

Во всяком случае, совершенно верно и является достаточно
установленным фактом, что существуют и существовали различ­ные философские
учения; но истина ведь одна,— таково непреодо­лимое чувство или непреодолимая
вера инстинкта разума. «Следовательно, только одно философское учение может
быть истин­ным, а так как их много, то остальные, заключают отсюда, долж­ны
быть заблуждениями. Но ведь каждое из них утверждает, обо­сновывает и
доказывает, что оно-то и есть это единственно истин­ное учение». Таково обычное
и как будто правильное рассуждение трезвой мысли. Но что касается трезвости
мысли, этого ходячего словечка, то относительно нее мы знаем из повседневного
опыта, что, когда мы трезвы, мы одновременно с этим или же скоро, после этого
испытываем чувство голода. Вышеуказанная же мысль обла­дает особым талантом и
ловкостью, и она от своей трезвости не переходит к голоду и к стремлению
принять пищу, а чувствует себя и остается сытой *. Мысль, так рассуждающая, выдает себя с го­ловой
и показывает этим, что она является мертвым рассудком, ибо лишь мертвое
воздерживается от еды и питья и вместе с тем сыто и таковым остается. Физически
же живое, подобно духовно живому, не удовлетворяется воздержанием и является
влечением, переходит в алкание и жажду истины, познания последней, непрео­долимо
стремится к удовлетворению этого влечения и не насы­щается рассуждениями,
подобно вышеприведенному.

По существу же мы по поводу этого рассуждения должны были бы
сказать раньше всего то, что, как бы различны ни были фило­софские учения, они
все же имеют то общее между собою, что все они являются философскими учениями.
Кто поэтому изучает ка­кую-нибудь систему философии или придерживается таковой,
во всяком случае философствует, если только это учение вообще яв­ляется
философским. Вышеприведенное, носящее характер отговорки рассуждение,
цепляющееся лишь за факт различия этих учений и из отвращения и страха перед
особенностью, в которой находит свою действительность некоторое всеобщее, не
желающее постигать или признавать этой всеобщности, я в другом месте ** сравнил с больным, которому врач
советует е
сть фрукты; и вот ему предлагают сливы, вишни или виноград, а он,
одержимый рассу­дочным педантизмом, отказывается от них, потому что ни один из
этих плодов не есть фрукт вообще, а один есть вишня, другой — слива, третий —
виноград.

Но существенно важно еще глубже понять, что означает это
различие философских систем. Философское познание того, что такое истина и
философия, позволяет нам опознать само это раз­личие, как таковое, еще в
совершенно другом смысле, чем в том, в каком его понимают, исходя из абстрактного
противопоставле­ния истины и заблуждения. Разъяснение этого пункта раскроет
перед нами значение всей истории философии. Мы должны дать понять, что это
многообразие философских систем не только не наносит ущерба самой философии —
возможности философии,— а что, наоборот, такое многообразие было и есть
безусловно не­обходимо для существования самой науки философии, что это
является ее существенной чертой.

В этом размышлении мы исходим, разумеется, из того воззре­ния,
что философия имеет своей целью постигать истину посред­ством мысли, в
понятиях, а не познавать то, что нечего познавать, или что, по крайней мере,
подлинная истина недоступна познанию, а доступна последнему лишь временная,
конечная истина (т. е. истина, которая вместе с тем есть также и нечто не
истинное). Мы исходим, далее, из того взгляда, что мы в истории философии име­ем
дело с самой философией. Деяния, которыми занимается исто­рия философии, так же
мало представляют собою приключения, как мало всемирная история лишь
романтична; это не просто соб­рание случайных событий, путешествий
странствующих рыцарей, которые сражаются и несут труды бесцельно и дела которых
бесследно исчезают; и столь же мало здесь один произвольно выдумал одно, а там
другой — другое; нет: в движении мыслящего духа есть существенная связь, и в
нем все совершается разумно. С этой верой в мировой дух мы должны приступить к
изучению истории и, в особенности, истории философии.

 Гегель. Лекции по истории

 филосо­фии II Сочинения.

 М.,1932. Т.9. Кн. 1. С. 15—25

.

    Назад

    ПОДЕЛИТЬСЯ
    Facebook
    Twitter
    Предыдущая статьяВсё для водоемов
    Следующая статьяЛ. ФЕЙЕРБАХ :: vuzlib.su

    НЕТ КОММЕНТАРИЕВ

    ОСТАВЬТЕ ОТВЕТ