Г. В. Ф. ГЕГЕЛЬ :: vuzlib.su

Г. В. Ф. ГЕГЕЛЬ :: vuzlib.su

148
0

ТЕКСТЫ КНИГ ПРИНАДЛЕЖАТ ИХ АВТОРАМ И РАЗМЕЩЕНЫ ДЛЯ ОЗНАКОМЛЕНИЯ


Г. В. Ф. ГЕГЕЛЬ

.

Г. В. Ф. ГЕГЕЛЬ

Естественно предполагать, что в философии, прежде чем при­ступить
к самой сути дела, т. е. к действительному познаванию того, что поистине есть,
необходимо заранее договориться относи­тельно познавания, рассматриваемого как
орудие, с помощью кото­рого овладевают абсолютным, или как средство, при помощи
ко­торого его видят насквозь. Эта предусмотрительность, по-видимо­му,
оправдана, с одной стороны, тем, что бывают различные виды познания, и среди
них один мог бы оказаться пригоднее другого для достижения этой конечной цели,
стало быть, возможен и неправильный выбор между ними,— с другой стороны, она
оправ­дана и тем, что, так как познавание есть способность определен­ного вида
и масштаба, то при отсутствии более точного опре­деления его природы и границ,
вместо неба истины можно овла­деть облаками заблуждения. Эта
предусмотрительность может, пожалуй, даже превратиться в убеждение, что все
начинание, имеющее своей целью посредством познавания сделать достоянием
сознания то, что есть в себе, нелепо в понятии своем и что между познаванием и
абсолютным проходит граница, просто разобщаю­щая их. Ибо если познавание есть
орудие для овладения аб­солютной сущностью, то сразу же бросается в глаза, что
приме­нение орудия к какой-нибудь вещи не оставляет ее в том виде, в каком она
есть для себя, а, напротив, формирует и изменяет ее. Или, если познавание не
есть орудие нашей деятельности, а как бы пассивная среда, сквозь которую
проникает к нам свет истины, то и в этом случае мы получаем истину не в том
виде, в каком она есть в себе, а в том, в каком она есть благодаря этой среде и
в этой среде. В обоих случаях мы пускаем в ход средство, которым
непосредственно порождается то, что противоположно его цели; или нелепость
заключается скорее в том, что мы вообще поль­зуемся каким-либо средством.
Правда, может казаться, будто этот недостаток устраним, если мы узнаем способ
действия орудия, ибо такое знание дает нам возможность вычесть в итоге то, что
в представлении, которое мы получаем об абсолютном при помощи орудия,
принадлежит этому последнему, и таким образом получить истинное в чистом виде.
Но эта поправка на деле лишь вернула бы нас к исходному положению. Ведь если мы
отнимем от сформи­рованной вещи то, что сделало с ней орудие, то эта вещь — в
данном случае абсолютное — предстанет перед нами опять в том же самом виде, в
каком она была и до этой, стало быть, ненужной, работы. Допустим, что орудие
нужно вообще только для того, что­бы притянуть к себе с его помощью абсолютное,
не внося в него при этом никаких изменений,— на манер того, как птичку притя­гивают
палочкой, обмазанной клеем. В таком случае, если бы аб­солютное само по себе
еще не попало к нам в руки и не желало бы попасть, оно уж конечно посмеялось бы
над этой хитростью. Ибо именно хитростью было бы в этом случае познавание, так
как оно постоянно старалось бы сделать вид, что занято чем-то иным, нежели
выявлением непосредственного,— а стало быть, не требую­щего стараний —
отношения. Если же рассмотрение познавания, которое мы представляем себе как
среду, ознакомит нас с законом преломления в ней лучей, то когда мы в итоге
вычтем прелом­ление, это также ни к чему не приведет; ибо познавание есть не
преломление луча, а сам луч, посредством которого мы приходим в соприкосновение
с истиной, и после вычета познавания для нас обозначилось бы только чистое
направление или пустое место.

Но если, из опасения заблуждаться, проникаются недоверием к
науке, которая, не впадая в подобного рода мнительность, прямо берется за
работу и действительно познает, то неясно, по­чему бы не проникнуться,
наоборот, недоверием к самому этому не­доверию и почему бы не испытать
опасения, что сама боязнь заблуждаться есть уже заблуждение. Фактически это
опасение предполагает в качестве истины нечто, и весьма немалое, и опи­рается в
своей мнительности и выводах на то, что само нуждается в предварительной
проверке на истинность. А именно, оно пред­полагает представления о познавании
как о некотором орудии и среде, и к тому же отличие нас самих от этого
познавания. Глав­ное же, оно предполагает, будто абсолютное находится по одну
сторону, а познавание — по другую для себя и отдельно от аб­солютного и тем не
менее — в качестве чего-то реального. Иными словами, оно предполагает тем
самым, что познавание, обретясь вне абсолютного и, следовательно, также вне
истины, тем не менее истинно;— предположение, при наличии которого то, что назы­вается
страхом перед заблуждением, следовало бы признать скорее страхом перед истиной.

Этот вывод вытекает из того, что только абсолютное истинно
или что только истинное абсолютно. Его можно отвергнуть, если уяснить, что
такое познавание, которое, хотя и не познает абсо­лютного, как того хочет
наука, тем не менее также истинно, и что познавание вообще, хотя бы оно и было
неспособно постигнуть абсолютное, тем не менее может быть способно к усвоению
другой истины. Но в конце концов мы убеждаемся, что такие разговоры вокруг да
около сводятся к смутному различению абсолютно истинного от прочего истинного и
что абсолютное, познавание и т. д. суть слова, которые предполагают значение,
до которого еще нужно добраться.

Вместо того чтобы возиться с такого рода пустыми представ­лениями
и фразами о познавании как орудии для овладения абсо­лютным, или как о среде,
сквозь которую мы видим истину, и т. д.,— с отношениями, к которым сводятся,
пожалуй, все эти представления о познавании, отделенном от абсолютного, и об аб­солютном,
отделенном от познавания,— вместо того чтобы во­зиться с отговорками, которые
научное бессилие черпает из пред­положения таких отношений для избавления себя
от труда в на­уке и в то же время для того, чтобы придать себе вид серьезного и
усердного труда,— вместо того чтобы мучиться с ответом на все это, можно было
бы названные представления просто отбросить как представления случайные и
произвольные и можно было бы даже рассматривать как обман связанное с этим
употребление таких слов, как абсолютное познание, равно как объективное и
субъективное и бесчисленное множество других, значение которых, как
предполагают, общеизвестно. Ибо ссылка на то, что, с одной стороны, их значение
общеизвестно, а с другой стороны, что, мол, даже располагают их понятием, по-видимому,
скорее лишь предлог уйти от главного, т. е. от того, чтобы дать это понятие. С
боль­шим правом, напротив, можно было бы избавить себя от труда вообще обращать
внимание на подобные представления и фразы, с помощью которых хотят
отгородиться от самой науки; ибо они составляют лишь пустую иллюзию (eine leerc
Erscheinung) знания, которая рассеивается, как только выступает на сцену наука.
Но наука, тем самым, что выступает на сцену, сама есть некоторое явление
(Erscheinung); ее выступление еще не есть она сама во всей полноте и развитии
ее истины. При этом безразлично, представлять ли себе, что она есть явление
потому, что выступает рядом с другим [знанием], или назвать другое неистинное
знание ее проявлением (ihr Erscheinen). Но наука должна освободиться от этой
видимости (Schein); и достигнуть этого она может только тем, что обратится
против этой видимости. Ибо наука не может просто отвергнуть неподлинное знание
под тем лишь предлогом, что оно представляет обыденный взгляд на вещи, и
уверять, что она сама есть знание совсем иного порядка, а обыденное знание для
нее ничего не значит; не может она также ссылаться на предчувствие в нем самом
некоторого лучшего знания. Таким уверением она объявила бы, что сила ее — в ее
бытии. Но неистин­ное знание точно так же ссылается на то, что оно есть, и
уверяет, что для него наука — ничто. Но одно голое уверение имеет совершенно
такой же вес, как и другое. Еще менее может наука ссылаться на предчувствие
лучшего, которое будто бы имеет­ся в неподлинном познавании и в нем самом
составляет на­меки на науку; ибо, с одной стороны, она опять-таки ссылалась бы
на некоторое бытие, а с другой стороны, на самое себя как на спо­соб своего
существования в неподлинном познавании, т. е. скорее на дурной способ своего
бытия, и на свое проявление, чем на то, какова она в себе и для себя. Исходя из
этого, здесь и следует предпринять изложение являющегося знания.

Поскольку же предмет этого изложения — только являющееся
знание, то кажется, будто само это изложение не есть свободная наука,
развивающаяся в свойственной ей форме; но с этой точки зрения его можно
рассматривать как тот путь, которым естествен­ное сознание достигает истинного
знания, или как тот путь, каким душа проходит ряд своих формообразований, как
ступеней, пред­назначенных ей ее природой, дабы она приобрела чистоту духа,
когда она благодаря полному познанию на опыте самой себя дости­гает знания
того, что она есть в себе самой.

Естественное сознание окажется лишь понятием знания или
нереальным знанием. Но так как оно, напротив, непосредственно считает реальным
знанием себя, то этот путь имеет для него не­гативное значение, и то, что
составляет реализацию понятия, для него, напротив, имеет значение потери себя
самого; ибо оно те­ряет на этом пути свою истину. Вот почему на этот путь можно
смотреть как на путь сомнения (Zweifel) или, точнее, как на путь отчаяния
(Verzweiflung); на нем совершается как раз не то, что принято понимать под
сомнением, т. е. расшатывание той или иной предполагаемой истины, за которым
вновь следует соответ­ствующее исчезновение сомнения и возвращение к первой
истине, так что в конце существо дела принимается таким, как прежде. А этот
путь есть сознательное проникновение в неистинность яв­ляющегося знания, для
которого самое реальное — это то, что по­истине есть скорее лишь
нереализованное понятие. Этот доводя­щий себя до конца скептицизм не есть
поэтому и то, благодаря чему, быть может, серьезное рвение к истине и науке
мнит себя подготовленным и вооруженным для овладения ими,— т. е. бла­годаря
намерению не полагаться в науке на авторитет чужих мыс­лей, а все самолично
проверить и следовать только собственному убеждению, или, еще лучше, все
самолично произвести и считать истинным только собственные действия.
Последовательность формообразований, которые сознание проходит на этом пути,
есть, напротив, подробная история образования самого сознания до уровня науки.
Указанное намерение представляет образование в простом виде намерения
непосредственно исполненным и совер­шившимся; но этот путь по сравнению с этой
неистинностью есть действительное осуществление. Следовать собственному убежде­нию,
конечно, лучше, чем полагаться на авторитет; но превраще­ние мнения,
основанного на авторитете, в мнение, основанное на собственном убеждении, не
обязательно приводит к изменению содержания его и к замене заблуждения истиной.
Придержи­ваются ли системы мнений и предрассудков потому, что полагают­ся на
авторитет других, или потому, что исходят из собственного убеждения,— разница
здесь лишь в тщеславии, присущем послед­нему способу. Скептицизм, направленный
на весь объем являю­щегося сознания, напротив того, только делает дух способным
к исследованию того, что такое истина, заставляя отчаиваться в так называемых
естественных представлениях, мыслях и мнениях (безразлично, называют ли их
собственными или чужими), кото­рыми еще наполнено и обременено сознание, прямо
приступающее к исследованию, но благодаря этому фактически неспособное к тому,
что оно собирается предпринять.

Полнота форм нереального сознания получается в силу самой
необходимости дальнейшего движения и взаимной связи. Чтобы это было понятно,
достаточно в общем заранее заметить, что изоб­ражение неподлинного сознания в
его неистинности не есть только негативное движение. Такое одностороннее
воззрение на него, во­обще говоря, имеется у естественного сознания; и знание,
которое возводит эту односторонность в свою сущность, есть один из видов
незавершенного сознания, сам вовлекающийся в движение этого пути и в нем
представляющийся нам. А именно, этот вид есть скептицизм, который видит в
результате только чистое «ничто» и абстрагируется от того, что это ничто
определенно есть «ничто» того, из чего оно получается как результат. Но только
«ничто», понимаемое как «ничто» того, из чего оно возникает, на деле есть
подлинный результат; оно само, следовательно, есть некоторый определенный
результат, и у него есть некоторое содержание. Скептицизм, который кончает
абстракцией «ничто», или пусто­ты, не может от последней двинуться дальше, а
должен ожидать, не представится ли ему нечто новое и что именно, чтобы он мог
его ввергнуть в ту же бездну пустоты. Напротив, когда резуль­тат понимается,
как он поистине есть, [т. е.] как определенная негация, то тем самым сразу
возникла некоторая новая форма (Form), а в негации совершен переход,
посредством которого само собой получается поступательное движение через полный
ряд форм (Gestalten).

Но столь же необходимо, как и последовательность поступа­тельного
движения, знанию ставится цель; она — там, где зна­нию нет необходимости
выходить за пределы самого себя, где оно находит само себя и где понятие
соответствует предмету, а пред­мет — понятию. Поступательное движение к этой
цели посему так­же безостановочно, и ни на какой более ранней стадии нельзя
найти удовлетворения. То, что остается в рамках естественной жизни, не в
состоянии посредством самого себя выйти за пределы своего непосредственного
наличного бытия; но оно изгоняется за эти пределы чем-то иным, и это исторжение
(Hinausgerissenwerden) есть его смерть. Но сознание для себя самого есть
понятие себя, и благодаря этому оно непосредственно есть выход за пре­делы
ограниченного и, поскольку это ограниченное принадлежит ему, то и за пределы
самого себя; пределами единичного для него в то же время установлено
потустороннее, хотя бы только — как в пространственном созерцании — рядом с
ограниченным. Созна­ние, следовательно, само себя насильно заставляет испортить
себе ограниченное удовлетворение. Чувствуя это насилие, страх перед истиной
может, конечно, и отступить и стремиться сохранить то, чему угрожает опасность
быть утраченным. Но этот страх не может найти покоя: если он захочет пребывать
в безмысленной кос­ности, то безмыслие будет отравлено мыслью, и косность нару­шится
ее беспокойством; если же он утвердится как чувствитель­ность, которая уверяет,
что все в своем роде прекрасно, то это уверение точно так же пострадает от
насилия со стороны разума, который потому и не найдет нечто прекрасным, что оно
«своего рода». Или же боязнь истины укроется от себя и от других за иллю­зией,
будто как раз само горячее рвение к истине делает для нее столь
затруднительным, больше того, невозможным найти какую-нибудь иную истину, кроме
единственной истины тщесла­вия — быть всегда умнее любой собственной или чужой
мысли; это тщеславие (Eitelkeit), которое умеет (versteht) ославить как тщетную
(zu vereiteln) любую истину, умеет от нее вернуться в себя и услаждается этим
своим умением (Verstand), которое всегда знает, как растворить всякую мысль и
найти вместо всякого содержания лишь свое тощее «я»,— это тщеславие есть
удовлет­ворение, которое должно быть предоставлено себе самому; ибо оно
избегает всеобщего и ищет только для-себя-бытия.

Подобно тому как мы только что предварительно и в общих
чертах говорили о способе и необходимости поступательного дви­жения, быть
может, полезно кое-что заметить еще относительно метода выполнения. Это
изложение, представленное как отноше­ние науки к являющемуся знанию и как
исследование и проверка реальности познавания, не может, по-видимому, обойтись
без ка­кой-либо предпосылки, которая полагается в основу в качестве ‘критерия.
Ибо проверка состоит в приложении некоторого приня­того критерия, а в
получающемся равенстве или неравенстве с ним того, что проверяется, состоит
решение вопроса, правильно ли оно или неправильно; и критерий вообще, а также и
наука, если бы она была критерием, при этом принимается за сущность или за
в-себе [-бытие]. Но здесь, где наука впервые выступает на сцену, ни у нее
самой, ни у чего бы то ни было, нет основания считаться сущностью или в-себе
[-бытием], а без этого проверка, по-види­мому, не может иметь места.

Это противоречие и его устранение обнаружится определеннее,
если мы припомним прежде всего абстрактные определения знания и истины в том
виде, в каком они выступают в сознании. А именно, сознание отличает от себя
нечто, с чем оно в то же время соот­носится; или, как выражаются, оно есть
нечто для сознания; и определенная сторона этого соотношения или бытия «нечто»
(von Etwas) для некоторого сознания есть знание. Но от этого бытия для чего-то
иного мы отличаем в-себе-бытие. То, что соотнесено с знанием, в свою очередь,
отличается от знания и устанавли­вается как обладающее бытием также и вне этого
соотношения; эта сторона этого «в-себе» называется истиной. Как, собственно,
обстоит дело с этими определениями, мы здесь рассматривать не будем, ибо
поскольку наш предмет — являющееся знание, то и его определения принимаются
прежде всего так, как они непосредствен­но даны, и из того, как они были
постигнуты, явствует, что они даны.

Если же мы исследуем истину знания, то мы, по-видимому, ис­следуем,
что есть оно в себе. Но в этом исследовании оно есть наш предмет, оно есть для
нас; и то, что оказалось бы его «в-себе», было бы, таким образом, скорее его
бытием для нас. То, что мы утверждали бы в качестве его сущности, было бы
скорее не его истиной, а только нашим знанием о нем. Сущность или критерий
исходили бы от нас, и то, что следовало бы сравнивать с этим критерием и о чем,
в итоге этого сравнения, должно было бы воспоследовать решение, не обязательно должно
было бы при­знать его.

Но природа предмета, который мы исследуем, избавляет [нас]
от этого разделения или этой видимости разделения и предпосылки. Сознание в
себе самом дает свой критерий, и тем самым исследование будет сравнением
сознания с самим собою; ибо раз­личение, которое только что было сделано,
исходит из него. В со­знании одно есть для некоторого иного, или: ему вообще
присуща определенность момента знания; в то же время это иное дано не только
для него, но также и вне этого отношения, или в себе; это момент истины.
Следовательно, в том, что сознание внутри себя признает в качестве в-себе
[-бытия) или в качестве истинного, мы получаем критерий, который оно само
устанавливает для опре­деления по нему своего знания. Если мы назовем знание
понятием, а сущность или истинное — сущим или предметом, то проверка состоит в
выяснении того, соответствует ли понятие предмету. Если же мы назовем сущность
или e-себе [-бытие} предмета поня­тием и будем, напротив, понимать под
предметом понятие как предмет, то есть так, как он есть для некоторого иного,
то про­верка состоит в выяснении того, соответствует ли предмет своему понятию.
Очевидно, что то и другое — одно и то же. Главное, однако, в том,— и это надо
помнить на протяжении всего иссле­дования,— что оба эти момента, понятие и
предмет, бытие для иного и бытие в себе самом, входят в само исследуемое нами
знание и, следовательно, нам нет необходимости прибегать к кри­терию и
применять при исследовании наши выдумки и мысли; от­брасывая их, мы достигаем
того, что рассматриваем суть дела так, как она есть в себе самой и для себя
самой.

Но какое-либо добавление с нашей стороны излишне не только в
том отношении, что понятие и предмет, критерий и то, что под­лежит проверке,
находятся в самом сознании, но мы избавляемся также от труда сравнивать то и
другое и осуществлять проверку в собственном смысле слова, так что и в этом
отношении нам ос­тается лишь простое наблюдение, поскольку сознание проверяет
само себя. Ибо сознание есть, с одной стороны, осознание пред­мета, а с другой
стороны, осознание самого себя: сознание того, что для него есть истинное, и
сознание своего знания об этом. Так как оба суть для одного и того же
[сознания], то оно само есть их сравнение; для одного и того же [сознания]
выясняется, соот­ветствует ли его знание о предмете последнему или .не
соответст­вует. Правда, предмет кажется одному и тому же [сознанию] лишь таким,
каким оно его знает; кажется, будто оно не может узнать, каков он есть не для
одного и того же [сознания], а в себе, и, сле­довательно, будто оно не может
проверить на нем и свое знание. Однако именно в том, что сознание вообще знает
о предмете, уже имеется налицо различие, состоящее в том, что для него (ihm)
нечто есть в-себе [-бытие], а некоторый другой момент есть знание или бытие
предмета для (fur) сознания. На этом различении, которое имеется налицо,
основывается проверка. Если в этом срав­нении одно не соответствует другому,
то, по-видимому, сознание должно изменить свое знание, дабы оно согласовалось с
предме­том; но с изменением знания для него фактически изменяется и сам
предмет, так как наличное знание по существу было знанием о предмете; вместе с
знанием и предмет становится иным, ибо он по существу принадлежал этому знанию.
Тем самым для сознания выясняется, что то, что прежде было дано ему как в-себе
[-бытие], не есть в себе или что оно было в себе только для него. Так как,
следовательно, сознание в отношении своего предмета находит свое знание не
соответствующим ему, то не остается неизменным и сам предмет; иначе говоря,
изменяется критерий проверки, раз то, для чего он предназначался быть
критерием, не выдерживает проверки; и проверка есть проверка не только знания,
но и своего критерия.

Это диалектическое движение, совершаемое сознанием в самом
себе как в отношении своего знания, так и в отношении своего предмета —
поскольку для него возникает из этого новый истин­ный предмет, есть, собственно
говоря, то, что называется опытом. В этом отношении в только что упомянутом
процессе следует еще резче подчеркнуть один момент, выявляющий нечто новое о
науч­ной стороне дальнейшего изложения. Сознание знает нечто, этот предмет есть
сущность или в-себе [-бытие]; но он и для созна­ния в-себе [-бытие]; тем самым
выступает двусмысленность этого истинного. Мы видим, что у сознания теперь два
предмета: один — первое «в себе», второй — бытие этого «в себе» для сознания.
Вто­рой предмет кажется прежде всего только рефлексией сознания в самого себя,
процессом представления — не некоторого предмета, а только знания сознания о
том первом предмете. Однако, как уже было указано, для сознания при этом
изменяется первый предмет: он перестает быть в-себе [-бытием] и становится для
него таким, который составляет в-себе [-бытие] только для него; но тем самым
это есть тогда бытие этого «в себе» для сознания, истинное, а это значит, что
оно есть сущность или предмет соз­нания. Этот новый предмет заключает в себе
ничтожность первого, он есть приобретенный опыт относительно него.

В этом изображении процесса опыта есть момент, благодаря
которому оно как будто не согласуется с тем, что принято пони­мать под опытом.
А именно, переход от первого предмета и знания его к другому предмету, к
которому относится утверждение, что опыт совершен, был истолкован таким
образом, что, мол, знание о первом предмете, или то, что есть первое «в-себе»
для сознания, само должно стать вторым предметом. Вопреки этому, обыкновен­но
кажется, что мы испытываем неистинность нашего первого по­нятия на каком-либо
другом предмете, на который мы, можно ска­зать, наталкиваемся случайно и внешним
образом, так что вообще нам остается только чистое постижение того, что есть в
себе и для себя. Но, согласно приведенному воззрению, новый предмет возник
благодаря обращению (Umkehrung) самого сознания. Это рас­смотрение дела есть
наше добавление, благодаря которому после­довательный ряд разного рода опыта
сознания возвышается до научного процесса и которое не имеется для
рассматриваемого нами сознания. Но фактически здесь такое же положение вещей, о
каком уже была речь выше по поводу отношения этого изложения к скептицизму, а
именно: к какому бы результату ни привело не­подлинное знание, он не должен
быть сведен к пустому ничто, а его необходимо понимать как ничто того, чего он
— результат, в коем содержится то, что истинно в предшествующем знании. Здесь
это предстает в следующем виде: так как то, что сперва казалось пред­метом,
низведено для сознания до знания о нем, а то, что в себе, становится некоторым
бытием этого «в себе» для сознания, то это есть новый предмет, вместе с которым
выступает и новая форма существования сознания, для которой сущность есть нечто
иное, чем для предшествующей формы. Это-то обстоятельство и направ­ляет всю
последовательность форм существования сознания в ее необходимости. Только сама
эта необходимость или возникновение нового предмета, который предстает перед
сознанием, не знающим, как это происходит, есть то, что совершается для нас как
бы за спиной сознания. Благодаря этому в движение сознания входит момент
в-себе-бытия или для-нас-бытия, не проявляющийся для сознания, которое охвачено
самим опытом; содержание же того, что перед нами возникает, имеется для
сознания, и мы имеем поня­тие только о формальной стороне его или о его чистом
возникно­вении; для сознания это возникшее есть только в качестве пред­мета,
для нас — вместе с тем и в качестве движения и становления.

В силу этой необходимости этот путь к науке сам уже есть
наука, и тем самым по своему содержанию — наука об опыте соз­нания.

Опыт, который сознание совершает относительно себя, по свое­му
понятию может охватить полностью всю систему сознания или все царство истины
духа, так что моменты этой истины про­являются в этой специфической
определенности не как абстракт­ные, чистые моменты, а так, как они суть для
сознания, или же так, как само сознание выступает в своем соотношении с ними,
благодаря чему моменты целого суть формообразования сознания. Двигаясь к своему
истинному существованию, сознание достиг­нет пункта, когда оно откажется от
своей иллюзии, будто оно обременено чем-то чужеродным, которое есть только для
него и в качестве некоторого иного, т. е. достигнет пункта, где явление ста­новится
равным сущности, и тем самым изображение сознания совпадает именно с этим
пунктом — с подлинной наукой о духе4; и, наконец, само постигнув эту свою
сущность, сознание выразит природу самого абсолютного знания.

Гегель. Феноменология духа 6 // Сочи­нения. М., 1959. Т. 4.
Ч. 1. С. 41—50

Идея как единство субъективной и объективной идеи есть поня­тие
идеи, для которого идея как таковая есть предмет, объект, объемлющий собой все
определения. Это единство есть, следова­тельно, абсолютная и полная истина,
мыслящая самое себя идея, и именно мыслящая себя в качестве мыслящей,
логической идеи.

Прибавление. Абсолютная идея есть прежде всего единство
практической и теоретической идеи и, следовательно, вместе с тем единство идеи
жизни и идеи познания. В познании перед нами выступала идея в форме различия, и
процесс познания, как мы узнали, представляет собой преодоление этого различия
и восста­новление вышеуказанного единства, которое как таковое и в своей
непосредственности есть ближайшим образом идея жизни. Не­достаток жизни состоит
в том, что она пока есть только в себе су­щая идея; познание, напротив, есть
столь же односторонне лишь для себя сущая идея. Единство и истина их обоих есть
в себе и для себя сущая, следовательно, абсолютная идея. До сих пор мы имели
своим предметом идею в ее развитии, в ее прохождении через различные ступени:
теперь же идея сама для себя предметна…

Абсолютная идея есть для себя, потому что в ней нет ни перехо­да,
ни предпосылок и вообще никакой определенности, которые не были бы текучи и
прозрачны; она есть чистая форма понятия, которая созерцает свое содержание как
самое себя. Она есть свое собственное содержание, поскольку она есть идеальное
(ideelle) различение самой себя от себя, и одно из этих различенных есть
тождество с собой, которое, однако, содержит в себе тотальность форм как
систему содержательных определений. Это содержание есть система логического. В
качестве формы на долю идеи ничего не остается, кроме метода этого содержания —
определенного зна­ния о достоинстве (der Wahrung) ее моментов.

Прибавление. Когда говорят об абсолютной идее, то можно
подумать, что здесь наконец мы услышим настоящее объяснение, что здесь будет
непременно дано все. Можно, конечно, растекать­ся в бессодержательных
декламациях об абсолютной идее; истин­ным содержанием идеи является, однако, не
что иное, как вся система, развитие которой мы проследили. Можно также сказать,
что абсолютная идея есть всеобщее; но она есть всеобщее не как абстрактная
форма, которой особенное содержание противостоит как нечто другое, а как
абсолютная форма, в которую возврати­лись все определения, вся полнота
положенного ею содержания. Абсолютную идею можно сравнить в этом отношении со
стариком, высказывающим то же самое религиозное содержание, что и ребе­нок, но
для первого оно является смыслом всей его жизни. Если даже ребенок и понимает
религиозное содержание, оно все же представляет для него нечто такое, вне
которого еще простирается вся жизнь и весь мир. То же самое можно сказать о
человеческой жизни вообще и о событиях, составляющих ее содержание. Все
старания человека направлены к достижению цели, а когда эта цель достигнута, мы
удивляемся, не найдя ничего другого, кроме того, что хотели. Но интерес
представляет именно все движение в целом. Когда человек проследит свою жизнь,
ее последний этап может казаться ему очень ограниченным, но этот конец есть
decursus vitae *, вмещающий в себя все. Точно так же и содержа­нием абсолютной
идеи является все то обширное содержание, которое развернулось перед нашими
глазами. Напоследок мы узнаем, что содержание и интерес есть не что иное, как
весь путь разви­тия. Далее, философское понимание состоит в том, что все то,
что кажется ограниченным, взятое самостоятельно (fur sich), по­лучает свою
ценность в силу того, что оно принадлежит целому и составляет момент идеи. Так
и здесь. Мы узнали содержание и имеем помимо этого знание, что содержание есть
живое развитие идеи, и этот простой ретроспективный взгляд содержится в форме.

Гегель. Энциклопедия философских наук. М., 1974. Т. 1. С.
419—421

.

    Назад

    ПОДЕЛИТЬСЯ
    Facebook
    Twitter
    Предыдущая статьяИнтернет-магазин
    Следующая статьяН. А. БЕРДЯЕВ :: vuzlib.su

    НЕТ КОММЕНТАРИЕВ

    ОСТАВЬТЕ ОТВЕТ