ТЕКСТЫ КНИГ ПРИНАДЛЕЖАТ ИХ АВТОРАМ И РАЗМЕЩЕНЫ ДЛЯ ОЗНАКОМЛЕНИЯ
Ж. МАРИТЕН
.
Ж. МАРИТЕН
СУБЪЕКТ (SUPPOSITUM)
…Дадим некоторые разъяснения, касающиеся отличительных
моментов самого понятия «субъект» и того места, которое оно занимает в
целостном видении философии томизма. В силу именно экзистенциализма
(экзистенциалистского интеллектуализма) этой философии понятие «субъект» играет
в ней важнейшую роль, и мы можем даже сказать, что субъекты занимают все
пространство томистского универсума, в том смысле, что для томизма существуют
только субъекты с присущими им чертами, исходящими из них действием и теми
отношениями, которые устанавливаются между ними; только индивидуальные субъекты
осуществляют акт «существования».
То, что мы называем «субъектом», Фома Аквинский называл
suppositum. Сущность есть то, что представляет из себя вещь; основание есть то,
что обладает сущностью, то, что осуществляет существование и действие,—
actiones sunt suppositorum (действия суть свойства субъектов.—Прим. перев.),
то, что бытийствует. Здесь мы имеем дело с метафизическим понятием, доводящим
до мигрени стольких исследователей и озадачивающих всех, кто не понял подлинного—экзистенциального—основания
то-мистской метафизики: понятия бытийствования*.
Мы должны говорить об этом понятии бытийствования с огромным
уважением не только благодаря его трансцендентному употреблению в теологии, но
и потому, что в рамках самой философии оно характеризует высшее напряжение
сформулированной мысли, пытающейся интеллектуально «схватить» нечто ускользающее
от мира понятий или идей разума,— типичную реальность субъекта.
Экзистенциальный субъект сродни акту существования в том, что оба они
превосходят понятие или идею в качестве границы первой операции духа, простого
восприятия. Я попытался показать в предыдущей части, как интеллект, поскольку
он охватывает себя, фиксирует в идее, первой из своих идей, именно акт
существования, составляющий интеллигибельное или сверхинтеллигибельное
содержание, присущее суждению, а не простому восприятию. Теперь же мы
обращаемся не к акту существования, а к тому, кто осуществляет этот акт.
Подобно тому как в языке нет ничего более привычного, чем слово «бытие» — и это
составляет величайшую тайну философии,— нет ничего более обычного, нежели
понятие «субъект», которому во всех наших суждениях мы приписываем предикат. И
когда мы предпринимаем метафизический анализ реальности этого субъекта, этой
индивидуальной вещи, которая содержится в существовании, этой в высшей.
степени конкретной реальности, и стараемся отдать должное ее несводимой
оригинальности, мы должны обратиться к наиболее абстрактным и разработанным
понятиям нашей лексики. Насколько же вызывает удивление тот факт, что умы,
которые стремятся к легкому решению проблем, принимают за пустые схоластические
тонкости и китайские загадки пояснения, с помощью которых Каэтан и Фома
Аквинский демонстрируют нам отличие бытийствования как от сущности, так и от
существования и описывают его в качестве субстанционального модуса. Я согласен,
что стиль их рассуждений кажется уводящим нас очень далеко от опыта, на «третье
небо абстракции». И тем не менее в действительности их цель состояла в том,
чтобы выработать объективное понятие субъекта или основания, объективно выявить
— онтологическим анализом структуры реальности — те свойства, благодаря которым
субъект является субъектом, а не объектом и трансцендирует или скорее
превосходит по глубине весь универсум объектов.
Когда они объясняют нам, что сущность или природа не может
существовать вне ума как объект мысли и тем не менее индивидуальная природа
существует и, следовательно, чтобы существовать, она должна быть чем-то иным,
нежели объект мысли, она должна нести в себе некую высшую законченность, ничего
не добавляющую к линии сущности (и соответственно ничем новым, что ее
характеризует, не обогащающую наше понимание), но ограничивающую ее самой этой
линией, которая ее очерчивает или дает ей место, конституирует ее в качестве «в
себе* или в качестве некоего внутреннего по отношению к существованию, с тем
чтобы она могла сделать своим этот акт существования, для которого она
сотворена и который превосходит ее; когда они объясняют нам таким образом то,
в силу чего в плане
* Под бытийствованием (subsistence)
Маритен понимает в данном случае субстанциальный модус, характеризующий
конкретное единство сущности и существования в сотворенных богом образованиях
материального мира.— Прим. перев.
реальности quod (то, что подлежит рассмотрению),
существующее и действующее, есть нечто отличное от quid (сущности), которую мы
воспринимаем, они тем самым характеризуют экзистенциальный характер
метафизики, разрушают платоновский мир чистых объектов, обосновывают переход в
мир субъектов или оснований, спасают для метафизического интеллекта ценность и
реальность субъектов.
Бог не творит сущностей, не придает им окончательного вида
бытия, чтобы затем заставить их существовать. Бог творит существующие субъекты
или основания, бытийствующие в своей индивидуальной природе, которая их
конституирует, и получающие из творческого источника свою природу, а также
собственное бы-тийствование, существование и активность. Каждый из этих субъектов
обладает сущностью и выражает себя в действии, каждый из них в реальности
своего индивидуального существования представляет для нас неисчерпаемый
источник знания. Мы никогда не узнаем всего про мельчайшую травинку или рябь в
стремительном потоке. В мире существования есть лишь субъекты или основания и
то, что приходит от них в бытие. Вот почему этот мир есть природа и
приключения, мир, в котором происходят случайные и внезапные события и в
котором поток событий гибок и изменчив, в то время как законы сущностного
порядка необходимы. Мы познаем субъекты, и мы никогда до конца их не познаем.
Мы не познаем их в качестве субъектов, мы их познаем только объективируя,
занимая по отношению к ним объективную позицию, превращая их в объекты,
поскольку объекты есть не что иное, как нечто в субъекте, переведенном в
состояние нематериального существования интеллектуальным /актом. Мы познаем
субъекты не как субъекты, а как объекты, следовательно, только в том или ином
аспекте или скорее интеллектуальном приближении и интеллектуальной перспективе,
в которых они представлены разуму и которые мы никогда до конца не раскроем в
них.
Б движении по лестнице бытия к более высоким его ступеням мы
имеем дело с субъектами существования с основаниями, все более и более богатыми
в своей внутренней сложности, чья индивидуальность все более и более
концентрирована и интегрирована, чье действие демонстрирует все более и более
совершенную спонтанность: от простой транзитивной активности неодушевленных
тел к скрыто имманентной активности растительной жизни, к явно имманентной
чувственной жизни и совершенно имманентной жизни интеллекта. На этой последней
ступени преодолевается порог свободы выбора и одновременно порог собственно
независимости (при всем его несовершенстве) и личности: с появлением человека
свобода спонтанности становится свободой автономии, suppositum становится
persona — целым, которое бытийствует и существует в силу самого бытия и
существования души, само дает себе цели, является самостоятельным универсумом,
микрокосмом, который, несмотря на постоянную угрозу своему существованию в
глубинах материального универсума, тем не менее обладает большей
онтологической плотностью, нежели весь этот универсум. Только личность
свободна, только у нее одной есть в полном смысле слова внутренний мир и
субъктивность, поскольку она движется и развивается в себе. Личность, по словам
Фомы Аквинского, наиболее благородна и наиболее возвышенна среди всей природы.
СУБЪЕКТИВНОСТЬ КАК СУБЪЕКТИВНОСТЬ
Благодаря чувственности и опыту, науке и философии каждый из
нас таким образом, как я уже сказал, познает в качестве объектов мир
субъектов, оснований и личностей, в котором он пребывает. Парадоксом сознания и
личности является то, что каждый из нас находится как раз посреди этого мира,
каждый является центром бесконечности. И этот привилегированный субъект,
мыслящее «Я» является самому себе не как объект, а как субъект; среди всех
субъектов, известных ему как объекты, он единственный выступает субъектом как
таковым. Перед нами, таким образом,— субъективность как субъективность.
Я знаю себя в качестве субъекта благодаря сознанию и рефлексии,
но моя субстанция сокрыта от меня. Фома Аквинский объясняет, что в спонтанной
рефлексии, являющейся преимуществом интеллектуальной жизни, каждый их нас
знает (не научным знанием, но экспериментальным и непередаваемым), что его душа
существует, познает единичное существование этой субъективности, которая
ощущает, страдает, любит и мыслит. И когда в человеке пробуждается интерес к
интуиции бытия, у него в то же самое время пробуждается интерес к интуиции
субъективности; он улавливает никогда не угасающим озарением тот факт, что он
есть «Я», как сказал Жан-Поль Сартр. И сила подобного ощущения может быть столь
велика, что поведет его к этой героической аскезе пустоты и уничтожения,
благодаря которой экстатически достигается субстанциальное существование «Я» и
ощущение присутствия необъятности божественного «Я» в одно и то же время, что,
на мой взгляд, характерно для природного мистицизма Индии.
Но интуиция субъективности — это интуиция экзистенциальная,
которая не открывает никакой сущности. То, что мы из себя представляем,
известно нам через наши явления, наши действия и поток сознания. Чем более мы
осваиваемся с внутренней жизнью, чем лучше распознаем удивительную и текучую
множественность, которая нам таким образом открывается, тем более мы чувствуем,
что остаемся в состоянии незнания сущности нашего «Я». Субъективность как
субъективность неконцептуализируема, она являет собою непознаваемую пропасть,
недоступную идее, понятию или образу, любому типу науки, интроспекции,
психологии или философии…
Выше я уже приводил афоризм Фомы Аквинского о том, что
свободы конституируются разумом. Субъективность является сама себе не через
иррациональный прорыв — каким бы глубоким и плодотворным он ни был — в
иррациональный поток психологических и моральных феноменов, снов, автоматизма,
побуждений и образов, возникающих из бессознательного; это также не тоска
выбора, скорее это овладение собой благодаря собственному дару. Когда человек
обладает смутной интуицией субъективности, то реальность, которой наполняет его
сознание опыт, представляет собою скрытую целостность, содержащуюся в себе и
извергающуюся, переполненную познанием и любовью, постигаемую лишь через любовь
на ее высшем уровне существования,— существования как дарующего себя.
«Итак, я хочу сказать: самопознание, взятое лишь как чисто
психологический анализ более или менее поверхностных явлений, как странствия
через образы и воспоминания, представляет собою—какова бы ни была его
ценность—лишь эгоистическое знание. Но когда оно становится онтологическим,
познание «Я» преображается, предполагая тогда интуицию бытия и открытие
действительной бездны субъективности. И оно есть в то же самое время раскрытие
врожденной щедрости существования. Субъективность, этот сущностно динамический
центр, живой и открытый, дарует и получает одновременно. Она получает при
посредстве интеллекта, сверхсуществуя в познании, а дарует через волю, обретая
сверхсуществование в любви, то есть как бы вбирая в себя иные существа в
качестве внутренних ориентиров самосовершенствования и самоотдачи во имя их
же, существуя духовно как дар. И предпочтительнее даровать, нежели получать:
духовное существование в любви — наивысшее откровение существования для «Я».
«Я», являясь не только материальным индивидом, но также и одухотворенной
личностью, владеет само собою и держит себя в руках, ибо наделено духом и
свободой. И во имя какой цели осуществляется им самообладание и самоориентация,
если не для наилучшей, истинно и абсолютно говоря, для познания с целью
самоотдачи?»
«Таким образом, когда человек истинно пробуждается в постижении
смысла бытия или существования, интуитивно схватывая туманную и живую глубину
«Я» и субъективности, он постигает благодаря внутреннему динамизму этой интуиции,
что любовь не есть преходящее удовольствие или более или менее интенсивная
эмоция, но представляет собою радикальную тенденцию и врожденное основание,
заключенное в самом его бытии, то, для чего он живет»13.
И через любовь, как я долгое время подчеркивал выше, в конечном
итоге взламывается эта невозможность познать другого в необъективированном виде
при помощи чувств и разума. Говорить, что единство любви делает существо,
которое мы любим, внутренним измерением нас самих для нас, означает рассматривать
его как другую субъективность, принадлежащую нам. В той мере, в какой мы его
действительно любим — то есть любим не для себя, а для него,— когда в необычной
ситуации наш интеллект, ставший пассивным по отношению к любви, отбросив свои
понятия, делает одновременно саму любовь формальным средством познания, мы
имеем смутное познание любимого существа, схожее с тем, что мы знаем о самих
себе; мы познаем его в присущей ему субъективности, по крайней мере до
некоторой степени, через опыт единения. И тогда оно в определенной мере излечивается
от своего одиночества; оно может, еще в тревоге, отдохнуть момент в гнездышке
знания, которым мы обладаем о нем как о субъекте.
Маритен Ж. Краткий очерк о существовании и существующем //
Проблема человека в западной философии. М., 1988. С. 229—243
.
