ТЕКСТЫ КНИГ ПРИНАДЛЕЖАТ ИХ АВТОРАМ И РАЗМЕЩЕНЫ ДЛЯ ОЗНАКОМЛЕНИЯ
С. Н. БУЛГАКОВ
.
С. Н. БУЛГАКОВ
Человеческая душа нераздельна, и запросы мыслящего духа
остаются одни и те же и у ученого, и у философа, и у художника: и тот, и
другой, и третий, если они действительно стоят на высоте своих задач, в равной
степени и необходимо должны быть мыслящими людьми и каждый своим путем искать
ответов на общечеловеческие вопросы, однажды предвечно поставленные и вновь
постоянно ставящиеся человеческому духу. И все эти вопросы в своей
совокупности складываются в одну всеобъемлющую загадку, в одну вековечную думу,
которую думает и отдельный человек, и совокупное человечество, в думу о себе
самом, в загадку, формулированную еще греческой мудростью: познай самого себя.
Человек познает самого себя и во внешнем мире, и в философских учениях о добре
и зле и в изучении исторических судеб человечества. И все-таки не перестает
быть сам для себя загадкой, которую вновь и вновь ставит перед собой каждый
человек, каждое поколение. Вследствие того что искусство есть мышление,
имеющее одну и ту же великую и общечеловеческую тему, мысль человека о самом
себе и своей природе, оно и становится делом важным, трудным, серьезным и
ответственным. Оно становится служением, требующим от своего представителя
самоотвержения, непрерывных жертвоприношений, сока нервов и крови сердца.
Великое служение есть и великое страдание. Потому, между прочим, так
справедливы эти слова Л. Н. Толстого:
«Деятельность научная и художественная в ее настоящем смысле
только тогда плодотворна, когда она не знает прав, а знает одни обязанности.
Только потому, что она всегда такова, что ее свойство быть таковою, и ценит
человечество так высоко ее деятельность. Если люди действительно призваны к
служению другим духовной работой, они в этой работе будут видеть только
обязанности и с трудом, лишениями и самоотверженно будут исполнять их.
Мыслитель и художник никогда не будет сидеть спокойно на олимпийских высотах,
как мы привыкли воображать. Мыслитель и художник должны страдать вместе с
людьми для того, чтобы найти спасение или утешение»…
* Я называю истинным, или
положительным, всеединством такое, в котором единое существует не на счет всех
или в ущерб им, а в пользу всех. Ложное, отрицательное единство подавляет или
поглощает входящие в него элементы и само оказывается, таким образом, пустотою;
истинное единство сохраняет и усиливает свои элементы, осуществляясь в них как
полнота бытия.
Говоря таким образом, мы нисколько не хотим умалить прав
искусства на свободу. Истинное искусство свободно в своих путях и исканиях,
оно само себе довлеет, само по себе ищет, само себе закон. В этом смысле
формула искусство для искусства вполне правильно выражает его права, его
самостоятельность, его свободу от подчинения каким-либо извне поставленным,
вернее, навязанным заданиям. Этому пониманию противоречит тенденциозность в
искусстве, при которой у последнего отнимается его право самочинного искания,
самобытных художественных обобщений и находимых в них общечеловеческих истин,
при которой искусство принижается до элементарно-утилитарных целей популяризации
тех или иных положений, догматически воспринятых и усвоенных извне. Как бы
искусно ни была выполнена подобная задача, все же это есть фальсификация
искусства, его подделка, ибо здесь отсутствует самостоятельность
художественного мышления, тот своеобразный интуитивный синтез, который мы
имеем в искусстве. Тенденциозное искусство художественно неискренно, оно есть
художественная ложь, результат слабости или извращенного направления
таланта…
Однако на основании сказанного выше очевидно, что свободное
искусство тем самым не становится бессмысленным и потому бессмысленным
виртуозничаньем, в которое склонны были превратить его крайние представители
декадентства. Помимо того, что в подобном случае искусство из высшей
деятельности духа низводится до какого-то праздного развлечения или спорта, это
вовсе и не есть истинное искусство, ибо последнее требует всего человека, его
душу, его мысль. Оно всегда серьезно, содержательно, оно является, в известном
смысле, художественным мышлением. Только такое искусство получает серьезное,
общечеловеческое значение, становится не только радостью и украшением жизни,
но и ее насущной пищей. Вдохновенному взору художника открываются такие тайны
жизни, которые не под силу уловить точному, но неуклюжему и неповоротливому
аппарату науки, озаренному свыше мыслителю-художнику иногда яснее открыты
вечные вопросы, нежели школьному философу, задыхающемуся в книжной пыли своего
кабинета, поэтому дано глаголом жечь сердца людей так, как не может и никогда
не смеет скромный научный специалист. И, кроме того, художник говорит простым и
для всех доступным языком, художественные образы находят дорогу к каждому сердцу,
между тем как для знакомства с идеями философии и науки, помимо досуга,
необходима специальная подготовка даже только для того, чтобы ознакомиться со
специальной терминологией, перепрыгнуть эту изгородь, отделяющую научное
мышление от обыденного. Естественно, что чем важнее и шире те задачи и
проблемы, которые ставит себе искусство, тем большее значение приобретает оно
для людей. И применяя этот масштаб сравнительной оценки литературы
соответственно важности и серьезности ее задач и тем, нельзя не отвести одного
из первых мест в мировой литературе нашему родному искусству. Русская
художественная литература — философская par excellence *. В лице своих титанов
— Толстого и Достоевского — она высоко подняла задачи и обязанности художественного
творчества, сделав своей главной темой самые глубокие и основные проблемы
человеческой жизни и духа. Дух этих исполинов господствует в нашей литературе,
подобно гигантским маякам, указывая ей путь и достойные ее задачи, и ничто
жизненное и жизнеспособное в ней не может избежать этого влияния.
Булгаков С. Н. Чехов как мыслитель. М., 1910. С. 8—16
.
