ТЕКСТЫ КНИГ ПРИНАДЛЕЖАТ ИХ АВТОРАМ И РАЗМЕЩЕНЫ ДЛЯ ОЗНАКОМЛЕНИЯ
Н.А. БЕРДЯЕВ
.
Н.А. БЕРДЯЕВ
Противники социализма говорят, что социализм есть утопия и
противоречит человеческой природе. При этом остается двусмысленность. Не ясно,
потому ли они не хотят социализма, что он не осуществим, утопичен, мечтателен
или он не осуществим потому, что его не хотят и сделают все, чтобы помешать его
осуществлению. Это совсем не то же самое сказать, что социалистический идеал
хорош и справедлив, но, к сожалению, не может быть реализован, или сказать,
что социалистический идеал дурен и ненавистен. Буржуазно-капиталистические
круги смешивают оба аргумента, пользуются и тем и другим. То социализм
признается, может быть, и хорошей, благородной мечтой, но не осуществимой, то
он представляется отвратительным рабством, которому нужно всеми силами
воспрепятствовать. Бесспорно, существовали социалистические утопии, и в
социализме есть утопический элемент. Есть социалистический миф, как есть миф
демократический, либеральный, монархический, теократический. Но социализм не
есть утопия, социализм есть суровая реальность. Если в XIX веке социализм мог
представляться утопией, то в XX веке утопией является скорее либерализм.
Совершенно несостоятелен тот аргумент, что социализм неосуществим, потому что
он предполагает нравственную высоту, которой не соответствует действительное
состояние людей. Вернее было бы сказать, что социализм будет осуществлен
именно потому, что нравственный уровень людей недостаточно высок, и нужна
организация общества, которая сделала бы невозможным слишком большое угнетение
человека человеком. Либеральная экономия, возлагающаяся на естественную игру
человеческих интересов, основана была на очень большом оптимизме. Социализм же
заключает в себе элемент пессимистический, социализм не хочет возлагаться на
свободную игру сил в социально-экономической жизни, он пессимистически
оценивает последствия свободы в хозяйственной жизни. Нельзя ждать прекращения
истязания слабого сильным от нравственного совершенства сильного. Нельзя ждать
социальных изменений исключительно от нравственного совершенствования людей.
Нужно поддержать слабого актами, изменяющими структуру общества. Отвлеченный
морализм в применении к социальной жизни оказывается лицемерием, он
поддерживает социальную несправедливость и зло. Общество святых не нуждалось бы
ни в каких социальных актах защиты слабого против сильного, эксплуатируемого
против эксплуататора. Социалистическое общество не есть общество святых, это как
раз есть общество людей грешных и несовершенных, и от него нельзя ждать
появления человеческого совершенства. Проблема социализма, имеющая мировое
значение, очень сложна и имеет разные стороны. Очень разной оценке подлежат
метафизическая и духовная сторона социализма и его социальная и экономическая
сторона. Метафизика социализма в преобладающих его формах совершенно ложна. Она
основана на примате общества над личностью, на вере в то, что личность формируется
исключительно обществом. Это есть метафизика коллективистическая, прельщение и
соблазн коллективизма. Социалисты сплошь и рядом исповедуют монизм, отрицают
различие кесарева и Божиего, природно-социального и духовного. Социалистическая
метафизика признает общее более реальным, чем индивидуальное, класс более
реальным, чем человека, видит социальный класс за человеком вместо того, чтобы
видеть человека за социальным классом. Тоталитарный, интегральный социализм
есть ложное миросозерцание, отрицающее духовные начала, обобществляющее
человека до самой его глубины. Но социальная, экономическая сторона социализма
справедлива, есть элементарная справедливость. В этом смысле социализм есть
социальная проекция христианского персонализма. Социализм не есть непременно
коллективизм, социализм может быть персоналистическим, антиколлективистическим.
Только персоналистический социализм есть освобождение человека.
Коллективистический социализм есть порабощение. Социалистическое рабочее
движение обвиняют в материализме. Но забывают, что рабочие насильственно
ввергнуты в материю и потому легко делаются материалистами. Не только
социалистическая, но и демократическая культура не имеет высокого качества, она
вульгаризирована. Это значит, что человеческие общества проходят через
необходимость разрешить элементарные материальные вопросы человеческого существования.
Две проблемы лежат в основе социальной жизни, и нет ничего
труднее их гармонического разрешения — проблема свободы и проблема хлеба. Можно
разрешить проблему свободы, лишив человека хлеба. Один из соблазнов,
отвергнутых Христом в пустыне, есть соблазн превращения камней в хлеба. Тут
хлеб делается порабощением человека. Все три соблазна, отвергнутые Христом,
порабощают человека. Достоевский гениально выразил это в Легенде о Великом
Инквизиторе. Но ложно было бы такое истолкование легенды, что проблема хлеба
не требует положительного решения и что должна быть одна свобода без хлеба.
Людей порабощают, лишая их хлеба. Хлеб есть великий символ, и с ним связана
тема социализма, тема мировая. Человек не должен стать рабом «хлеба», не должен
за «хлеб» отдать свою свободу. Это есть тема о двойственности социализма, о
двух социализмах. Социализм коллективистический, основанный на примате общества
и государства над личностью, примате равенства над свободой, предлагает хлеб,
отняв у человека свободу, лишив его свободы совести. Социализм
персоналистический, основанный на абсолютном примате личности, каждой личности
над обществом и государством, примате свободы над равенством, предлагает «хлеб»
всем людям, сохраняя за ними свободу, не отчуждая от них совести. Иногда это
формулируется так, что за свободу социализм демократический, против свободы —
социализм авторитарный. Это различение не идет в глубь вопроса. Демократия есть
относительная форма. Ценность же личности и свободы имеет абсолютное
значение. Демократия, с одной стороны, означает суверенность народа,
господство большого числа, и в этом смысле она скорее неблагоприятна для
личности и свободы. Но с другой стороны, демократия означает самоуправление человека,
права человека и гражданина, свободу человека, и в этом смысле она имеет
вечное значение. Люди XVIII и XIX веков искали освобождения человека в
обществе, т. е. верили, что общество должно сделать человека свободным. Но
возможна совсем иная постановка проблемы. Можно искать освобождения человека
не в обществе, а в Боге, и, значит, освобождения человека и от власти общества.
Это противоположно социальному монизму, который неизбежно приводит к рабству и
предполагает дуалистический момент, невыводимость духа из общества. Можно было
бы установить два типа социализма, рабский и свободный, в более современной терминологии.
Рабский, всегда коллективистический и этатический социализм есть социализм
фашистский. Это совершенно обнаруживается происходящими в мире процессами, в
которых выявляются предельные начала. Фашистский социализм, в котором обнаруживается
империалистическая воля к могуществу, может быть «левым», это — коммунизм, и
«правым», это — национал-социализм. Дурными, порабощающими являются именно
фашистские элементы в социализме, нефашистские же элементы справедливы и
заслуживают сочувствия. Фашистский социализм неизбежно приводит к царству
бюрократии. По парадоксальной диалектике уравнительное единство приводит к
образованию авторитарно-иерархического строя. Это процесс неотвратимый.
Бюрократизация социализма происходит не только в социализме фашистском, но и
в социализме, который считает себя демократическим. Социал-демократические и
социалистические партии Европы подвергались опасности бюрократизации и
централизации. Этому противопоставить можно только реальные молекулярные
процессы в человеческом обществе, основанные на ценностях персонализма и
персоналистического братства людей. Это также реальная, а не формальная
демократия, т. е. самоуправление человека, т. е. свобода, идущая снизу.
Социализм превращается в рабье царство вследствие все той же объективации. Этой
объективации противостоит свобода, которая всегда в субъекте, а не в объекте.
Бердяев Н. О рабстве и свободе человека.
Париж, 1939. С. 172—174
Социальный индивидуализм в такой же мере видит в личности,
наделенной экономической свободой и неограниченным правом собственности, орудие
общества, общественной силы и общественного процветания, как и социальный
коммунизм, который имеет преимущество искреннего отрицания личности во имя
социального коллектива. В своей борьбе за освобождение труда и трудящихся
социализм не менее капитализма готов рассматривать личность как функцию
общества. И потому христианская этика враждебна этике капитализма и этике
социализма, хотя и должна признать частичную правду социализма, во всяком
случае отрицательную его правду в борьбе с капитализмом. Этически отрицательные
стороны социализма получены им по наследству от капитализма. Совершенно ложна
идея homo oeconomicus*, всегда руководящегося личным интересом. Этот
экономический человек создан буржуазной политической экономией и соответствует
капиталистической этике, его не было в прошлом. Но его структуру души считают
вечной и этим аргументируют против новой социальной организации труда.
Внутренне-этическая проблема труда есть прежде всего
проблема личности, а не проблема общества. Она становится проблемой общества
лишь во вторичном плане. Труд, как проклятие, как добывание хлеба насущного в
поте лица, есть основная причина образования в мире социальной обыденности,
подавляющей личность и лишающей ее свободы и оригинальности нравственных
суждений. Эта подавляющая социальная обыденность кристаллизована в строе
«капиталистическом», основанном на труде «свободном», и она может
кристаллизоваться в строе «социалистическом», основанном на труде
организованном. Но никакая социальная обыденность не понимает истоков жизни и
не может понять смысла труда. Труд создает социальную обыденность в условиях
греховного мира, но он связан с истоками жизни, и смысл его лежит за пределами
социальной обыденности. В истоках своих и в смысле своем труд священен и
религиозно обоснован. Но все священное связано с духовной свободой. Труд
принудителен и тяжел, он стоит под властью закона, и в нем есть правда закона.
Но он может переживаться личностью как искупление, он может переживаться в
духовной свободе, и тогда падает на него иной свет. Тогда принудительный закон
труда превращается в духовную свободу. И эта духовная свобода всегда открыта
для личности, и ее не может лишить никакая социальная обыденность. Общество
требует от личности труда в разнообразных формах, от принудительного рабского
труда до принудительного социально организованного труда. Но личность, как свободный
дух, переживает труд как свою личную судьбу, как свободу, принявшую на себя
бремя греховного мира. Этим не исчерпывается духовное, определяющееся изнутри,
а не извне отношение к труду. Личность может переживать труд как свое
призвание в мире, может претворять труд в творчество, т. е. выявлять истинное
онтологическое ядро труда, лежащее глубже той социальной обыденности, которая
превращает творчество в принудительный труд. Духовное преображение и
просветление труда есть переживание его в духовной свободе или как искупления,
или как творчества. Но возможность переживания труда как искупления и
переживания его как творчества не одинаковая. Всякий труд может быть пережит
как искупление, но не всякий труд может быть пережит как творчество. Творческий
труд есть достояние меньшей части человечества и предполагает особые дары. Это
ставит вопрос о качественной иерархии труда, которой не признает идеология
социализма, базирующаяся исключительно на количественном труде. Идеология
социализма в преобладающих своих формах уравнительная и отрицает качество
труда, отрицает особые дары, связанные с качеством. Между тем как творчество
культуры основано на иерархии качества, на различении качества труда и на дарах
личности. Качество труда духовного, умственного, творческого иное, чем
качество труда физического, создающего хозяйственные блага, и он иначе
оценивается в иерархии ценностей. К творчеству призван всякий человек, самый
малый человек, жизнь которого полна элементарными формами труда, но творчество
его не проявляется непосредственно в труде. Если человек не обладает
специальными дарами, призывающими его к творческому труду высшего качества, то
возвышение и освобождение этого человека не может быть основано на зависти его
к другому человеку, труд которого творческий,— зависть может еще более
поработить человека и унизить его. И социальное движение, основанное на
зависти, этически и духовно осуждено. Зависть к дарам
 |
* — человек экономический (лаг.).—Ред.
другого, которая терзает человека не менее зависти к
божеству, непобедима никакими социальными изменениями и перестройками. Она
есть порождение греха и предполагает борьбу с грехом. Но столь же ложна
греховная гордость и самопревозношение человека, творчески одаренного и
занятого трудом высшего качества. Ибо всякий дар, дающий человеку более
высокое иерархическое положение, есть служение и возлагает бремя
ответственности, предполагает духовные борения и духовные мучения, которых не
знает человек, лишенный этого дара. Это знают все подлинные творцы.
Античный греко-римский мир презирал труд, не считал его
священным, считал достойным рабского состояния. Мир этот был основан на
господстве аристократии,— сама демократия была аристократична; и этот античный
аристократизм мешал величайшим философам Греции, Платону и Аристотелю, понять
зло и неправду рабства. Когда стоики начали сознавать неправду рабства и им
приоткрылась истина о братстве и равенстве людей, то это было знаком разложения
и падения античной аристократической культуры. Христианство принесло с собой
радикальный переворот в отношении к труду. Уважение к труду и трудящимся
христианского происхождения. На почве христианства было этически преодолено
презрение к труду. Иисус Христос по человечеству был плотник. Это иное
отношение к труду имеет еще библейские истоки. Но от греко-римского мира
осталась положительная идея ценности качественного аристократического творческого
труда, которая должна быть согласована с библейско-христианской идеей
священно-аскетического значения труда и равенства всех людей перед Богом.
Отсюда можно установить следующие принципы этического отношения к труду.
Личность должна претворять всякий труд в искупление и вместе с тем стремиться к
творческому труду, хотя бы низшей иерархической ступени. Общество же должно
стремиться к освобождению труда и созданию условий труда менее тяжелых и
мучительных, должно признать право на труд, т. е. на хлеб, т. е. на жизнь. Но
достижение большей свободы и радостности труда означает не большую социализацию
личности в ее труде, а большую ее индивидуализацию. Социализация личности,
создаваемая социальной обыденностью, совершается в обществе
буржуазно-капиталистическом, как по-иному совершалась она в обществе,
основанном на рабстве; и социализм хочет дальше продолжать эту социализацию.
Труд, конечно, социален и совершается в обществе. Но, с этической точки зрения,
нужно стремиться к индивидуализации социального по своему характеру труда. И
эта частичная десоциализация совсем не значит, что личность делается
антисоциальной, ибо личность призвана к социальной жизни и к социальному
действию. Но это значит, что личность осуществляет свободу своего духа,
определяется в своих суждениях и делах оригинально, т. е. сообразно своим
источникам, а не гнетом социальной обыденности. Именно в обществе личность
должна обнаружить свою оригинальную, т. е. первородную совесть. И потому
борьба против капитализма за освобождение труда и трудящихся совсем не должна
обозначать борьбу за окончательную социализацию личности и обобществление всей
ее жизни, ибо это было бы отрицанием личности и свободы духа. Борьба против
неправды капитализма есть прежде всего борьба за экономические права личности,
конкретные права производителя, а не абстрактные права гражданина.
Освобождение труда есть освобождение личности от гнетущих фантазмов
буржуазно-капиталистического мира, от гнетущей власти социальной обыденности.
Однако эта этическая цель достижима лишь частично. Ибо трагический конфликт личности
и общества непреодолим окончательно в пределах греховного мира. Этот трагический
конфликт не может быть понят как вражда личности против общества, как
антисоциальность личности. Личность онтологически социальна, и та частичная
десоциализация ее, которая есть освобождение от гнета социальной обыденности,
есть путь осуществления ее космического и социального призвания из свободы
духа. Общество должно быть трудовым, и лишь трудовое общество, в котором труд
разных качественных ступеней, вплоть до высшего духовного творчества, образует
иерархическое целое, может быть этически и религиозно оправданным.
Социальный вопрос с этической своей стороны тесно связан с
вопросом о частной собственности. И тут, как и везде в этике, мы встречаемся с
парадоксами и антиномиями. Социализм подверг сомнению право частной
собственности, и он, конечно, был прав в своем сомнении. Ничем не ограниченное
и абсолютное право частной собственности породило зло и несправедливость общества
феодального и общества капиталистического, от него пошли нестерпимые социальные
неравенства, пролетаризация масс, лишение трудящихся орудий производства и
революционные настроения, которые доводят угнетенных до такой степени зависти,
злобы и мести, что теряется человеческий образ. И вместе с тем в собственности
есть онтологическое зерно, она имеет связь с самим принципом личности, как это
на опыте выясняется в попытках осуществления материалистического коммунизма.
Отнимите от человека всякую личную власть над вещным, материальным миром,
всякую личную свободу в хозяйственных актах, и вы сделаете человека рабом
общества и государства, которые отнимут от него и право свободы мысли, совести
и слова, право свободы передвижения, самое право на жизнь. Если общество и
государство делается единственным собственником всяких материальных ценностей
и благ, то внешне оно может делать что угодно с личностью, личность внешне
бессильна противиться тирании общества и государства, личность делается
окончательно обобществленной. Экономическая зависимость лишает человека
свободы, не только зависимость от капиталистов, но и зависимость от государства
и общества. Внутренняя свобода совести и духа остается всегда, ее не могут
уничтожить никакие силы мира, но она может обнаружить себя в мире лишь в
мученичестве. С точки зрения христианской этики, принцип абсолютной,
неограниченной собственности над материальными вещами и хозяйственными благами
есть вообще ложный и недопустимый принцип. Собственность есть порождение
греха. Никто не может быть абсолютным, неограниченным собственником: ни
личность, ни общество, ни государство. Римское понятие о собственности,
допускающее не только употребление во благо материальных предметов и ценностей,
но и злоупотребление ими, есть совсем не христианское понимание, и оно явилось
источником европейского индивидуализма. Никто не является субъектом абсолютной,
неограниченной собственности, как никто не является субъектом абсолютной,
неограниченной власти,— ни личность, ни общество, ни государство. Когда
личности приписывается абсолютное право собственности, она делается тираном и
тем самым уже насилует других людей и мир. Таким же тираном и насильником
является общество и государство, когда им приписывается абсолютное право
собственности. При таком абсолютном характере собственности и личность и
государство начинают злоупотреблять своим правом и силой, которую оно дает,
делаются насильниками и эксплуататорами. И освобождение от той тирании,
которая исходит от личностей, злоупотребивших правом собственности, ставших обладателями
огромных богатств, от феодалов и владельцев латифундий или капиталистических владельцев
фабрик и банков, совсем не в том, чтобы, отняв абсолютное право собственности
от личности, передать его обществу или государству. Таким образом, меняется
только субъект тирании, насилия, эксплуатации, и свобода может оказаться
умаленной. Освобождение в том, чтобы принципиально, духовно и нравственно
отрицать абсолютное, неограниченное право собственности за каким бы то ни было
субъектом, личностью, обществом или государством. Это совершенно аналогично с
принципом власти. Передача неограниченного права власти от монарха к народу
есть лишь создание новой тирании. Освобождение же в том, чтобы вообще отрицать
право неограниченной власти. Это антихристианский и безбожный принцип
допускать, что какому-нибудь человеку и какому-нибудь организованному
соединению людей принадлежит абсолютное право собственности над материальным
миром… Я не имею абсолютного права собственности даже на ту ручку пера,
которой пишу эту книгу, и не могу делать с ней, что мне заблагорассудится, не
могу ни с того ни с сего разломать ее на части. Эта ручка дана мне в
употребление для писания и имеет значение исключительно известной благой
функции. Так и со всяким предметом, которым я владею. Собственность дана
человеку в пользование и должна быть употреблена на пользу, иначе человек
морально лишается права на эту собственность. Право частной собственности этически
должно быть признано как право ограниченное, как право употребления, а не
злоупотребления. Право собственности оправдано творческим ее результатом.
Такое же ограниченное право собственности должно быть признано за обществом или
свободной кооперацией и за государством. Право собственности на вещный мир, на
хозяйственные блага должно быть разделено и размежевано между личностью,
обществом и государством и одинаково для всех этих субъектов должно быть
ограниченным, данным в пользование, функциональным. Собственность есть орудие
свободы для действия в мире и орудие насилия в мире тирании и эксплуатации…
Собственность, подчинившаяся греховной похоти и ставшая
абсолютной, себя уничтожает. Собственность из реальной, из отношения к
реальному миру превращается в фиктивную, в отношении к фиктивному миру. Это и
происходит в капиталистическом мире с его трестами, банками, биржами и пр. В
этом мире невозможно уже различить, кто является собственником и чего он является
собственником. Все переходит в мир фантазмов, в отвлеченно-бумажное и
отвлеченно-цифровое царство. Онтологическое ядро частной собственности
уничтожается не социализмом, а капитализмом. И задача заключается в том, чтобы
в борьбе с капитализмом восстановить это онтологическое ядро, это
духовно-личное отношение к миру вещей и материальных ценностей, эту интимную
связь личности с миром, в котором она призвана действовать. И тут этическая
задача в индивидуализации собственности, с одной стороны, а с другой — в
ограничении собственности личной собственностью общественной и
государственной, в достижении максимальной свободы и минимального принуждения.
Свободой очень злоупотребляли в социальной жизни. И принцип свободы может
оказаться лживым. Он лжив в экономическом либерализме. Свобода в греховном мире
имеет свои границы. Дух по природе своей свободен и есть свобода. Но
деятельность духа в пространственно-материальном мире создает градации свободы
вследствие ее умаления в материи. Несвобода и есть ущемление духа материей. В
жизни духовной должно утверждать максимум свободы. Отсюда вытекают
субъективные права человеческой личности — свобода совести, свобода мысли,
свобода творчества, достоинство всякого человека как свободного духа… Свобода
в жизни политической есть уже умаленная свобода, уже ущемленная миром
материальным. Но минимальная свобода должна утверждаться в жизни хозяйственной,
экономической. Ибо тут она совершает величайшие злоупотребления и утеснения,
она лишает людей хлеба насущного и самой возможности свободного духа жить в
пространственно-материальном мире. Социалисты в этом правы. Государство должно
охранять один общественный класс от насилий другого общественного класса,
сосредоточившего в своих руках материальные средства и орудия, т. е. в конце
концов охранять личность. В пределе нужно стремиться к полному уничтожению
классов и к замене их профессиями.
Ложь коммунизма, источник рабства и насилия в нем коренится
в том, что коммунизм совсем не преодолевает абсолютного права собственности, но
хочет сделать субъектом этого права коммуну, коллектив, коммунистическое
общество или государство. Социальный коллектив и является неограниченным
феодальным владельцем, капиталистом и банкиром, и притом самым беспощадным, не
знающим над собой никакого суда, никакой власти, никакого высшего начала. Это
есть окончательная власть социальной обыденности над личностью, лишающая ее
свободы духовной жизни, свободы совести и мысли. Собственность, как отношение
человеческой личности к материальному, вещному миру, всегда связана с
социальной обыденностью и может превратиться в орудие порабощения человеческой
личности. Человеческая личность порабощается и своей собственностью и
собственностью другого человека. Но она же является источником свободной
деятельности человека в социальном мире и как бы продолжением ее в космосе. В
этом противоречие и парадокс собственности. Борьба против порабощающего начала
собственности есть прежде всего борьба с греховной похотью, которая и есть
источник рабства. Социальное же освобождение достижимо, по-видимому, сложной
плюралистической системой координации ограниченной собственности личной и
ограниченной собственности общественной и государственной, при которой собственность
наименее может превращаться в насилие и эксплуатацию человека человеком.
Власть человека над миром, над природой не должна превращаться во власть
человека над человеком. Тут в социализме есть безусловная правда, но эта правда
должна быть одухотворена и религиозно углублена. Рост экономической
производительности, увеличение власти человека над стихийными силами природы и
умножение хозяйственных ценностей есть само по себе благо и источник жизни. Но
эти экономические ценности должны быть соподчинены иерархически более высоким
ценностям и прежде всего ценности человеческой личности и ее свободе.
Хозяйственная жизнь не может быть совершенно автономной, она подчинена
нравственным началам. Так называемая рационализация промышленности,
выбрасывающая на улицу и обрекающая на голод огромное количество рабочих,
свидетельствует о том, что социальный вопрос делается прежде всего вопросом
распределения и что хозяйственная жизнь должна быть подчинена нравственным
началам. Бороться против эксплуатации и насилия за повышение качества своей
жизни изолированная личность бессильна, она может вести эту борьбу лишь в
соединении с другими личностями, лишь социально, и в этом оправдание рабочего
движения.
Этически нужно признать, что духовная жизнь и ее ценности
стоят иерархически выше социальной жизни и ее ценностей. И сама социальная
проблема разрешима только на почве духовного возрождения. Разрешение
социальной проблемы, которое ведет за собой угнетение и порабощение духа,
призрачно и ведет к социальному разложению. Социальный вопрос есть, неизбежно,
вопрос духовного просветления масс, без которого невозможна никакая правда. В
отношении этики к социальному вопросу мы встречаемся с трагическим конфликтом
ценности свободы и ценности равенства. Этот конфликт связан с основным
парадоксом зла. Зло, выражающееся в социальной ненависти и несправедливости,
невозможно внешне и механически уничтожить. Некоторая степень зла в социальной
жизни должна быть предоставлена свободе, и совершенное преодоление зла мыслимо
лишь как духовное преображение и просветление. Окончательная победа над злом
есть более дело церкви, чем общества или государства. Но невозможно и
недопустимо предоставить общество игре злых сил и пассивно ждать чудесного
преображения мира, нового неба и новой земли. Это было бы лицемерием. Зло
должно и социально преодолеваться, но непременно с сохранением ценности
личности и духовной свободы. Та степень свободы зла, свободы греховной похоти,
которая определяет жизнь буржуазно-капиталистического общества, этически не
может быть терпима, как не может быть терпима на известной ступени
нравственного сознания свобода зла и греховной похоти, определявшей строй,
основанный на рабстве, на превращении человека… в вещь, которую можно продавать
и покупать. Пробуждение дремавшей совести, пробуждение более высокого
нравственного сознания должно вести к борьбе против кристаллизовавшегося
социального зла. В отношении к неправде строя буржуазно-капиталистического и к
новым формам рабства, им порожденным, этический вопрос делается особенно
острым и запутанным. Этот строй жизни и эта новая форма рабства строит себя на
свободе, и его представители и идеологи кричат о посягательстве на свободу при
всяких попытках ограничить в нем проявление зла. Социалисты справедливо обличают
ложь и лицемерие этих воззваний к свободе, прикрывающих рабство. Но беда в
том, что сами социалисты в большинстве случаев ценности свободы, личности и
духа не признают. Поэтому в столкновении мира капиталистического и мира
социалистического этика не может окончательно стать ни на одну из сторон, хотя
и должна признать большую правду социализма…
Бердяев Н. О назначении человека. Париж, 1931. С. 230—239,
242
.
