ПРИМЕЧАНИЯ К ВВОДНОМУ РАЗДЕЛУ :: vuzlib.su

ПРИМЕЧАНИЯ К ВВОДНОМУ РАЗДЕЛУ :: vuzlib.su

35
0

ТЕКСТЫ КНИГ ПРИНАДЛЕЖАТ ИХ АВТОРАМ И РАЗМЕЩЕНЫ ДЛЯ ОЗНАКОМЛЕНИЯ


ПРИМЕЧАНИЯ К ВВОДНОМУ РАЗДЕЛУ

.

ПРИМЕЧАНИЯ К ВВОДНОМУ РАЗДЕЛУ

1Делалось (и делается) это под лозунгом «восстановления
единой и целостной философии», лишенной разделения на искусственные компоненты
типа прежних «ди­амата», «истмата», и т. п. Ниже нам предстоит рассмотреть
логику подобного подхода. путающего целостность философии с гомогенностью
(структурной однородностью) кирпича, который равен самому себе, не имеет и не
может иметь организационно выделенных частей в отличие от философии,
представляющей собой многоуровневое и многоаспектное знание.

2 «Философ, который занимается историей в качестве философа.
— писал Фихте, — руководится при этом априорной нитью мирового плана, ясной для
него без всякой истории, и историей он пользуется отнюдь не для того, чтобы
что-нибудь доказать посредством последней (ибо его положения доказаны уже до
всякой истории и незави­симо от нее), а только для того, чтобы пояснить и
показать в живой жизни то, что ясно и без истории (Фихте И.Г. Основные черты
современной эпохи СПб. 1906, С. 126).

3 Особые усилия в борьбе за престиж социальной теории
проявил наш соотече­ственник. один из крупнейших мыслителей XX века Питирим
Александрович Сорокин, неуклонно боровшийся с различными формами близорукого
«фактоискательства» в общественной мысли. Несмотря на внешний успех этой борьбы
(символом которого стало избрание Сорокина президентом Американской
социологической ассоциации), несмотря на целую вереницу блестящих учеников,
подготовленных на социологическом факультете Гарвардского университета,
создателем и деканом которого являлся Сорокин, он умер, не оставив школы,
способной развивать его «интегральную концепцию соци­альной и культурной
динамики». Она оказалась слишком «теоретичной», слишком «философской» для
прагматического менталитета, воспринимающего лишь отдельные блоки целостной
доктрины (теории «социальной мобильности», «социальной стратифи­кации» и др.).

4 Управление обществом в традициях такого менталитета можно
уподобить отно­шению человека к сложной технике, устройство которой недоступно
его пониманию. К примеру, автомобилем можно и нужно управлять: регулировать направление
и скорость движения, заправлять бензином и т.д. и т. п. Однако разумному
автолюбителю не следует разбирать и «совершенствовать» двигатель машины, в
котором он ничего не понимает. Человеческая история, полагают прагматики,
избежала бы многих потрясений, если бы на нее можно было повесить бирку
«foolproof», что в мягком переводе с английского означает «защищено от
некомпетентного вмешательства». В противном случае распространенность
социальных теорий в обшестве оказывается обратно пропорциональной наличию в нем
сырокопченой колбасы, ибо общественная жизнь—прежде всего экономика —
напоминает часы, лишенные собственного хода, которые приходится крутить
пальцем, если желаешь знать время.

5 Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. — М.,
1990. С. 93. 89.

6 Эта вера в распорядительные возможности власти (гениально
выраженная Тыняновым в реплике Николая Второго из «Малолетнего Витушишникова»:
«Я прикажу инженерам быть честными!») многим иностранцам кажется совершшенно
иррациональ­ной. Не будем, однако, забывать, что в политарном российском
обществе государствен­ный аппарат при всей своей конечной неэффективности мог
делать много такого, что не снилось самым восторженным почитателям этатизма на
Западе — контролировать наличие или отсутствие бород на лицах поданных,
регламент их половой жизни, длину и ширину брюк и т. л. и т. п.

Неудивительно, что в исторической памяти самых широких
народных масс живы воспоминания о правителях, умевших добиваться исполнения
любых, самых идиотских приказов, что подспудно рождает и поддерживает надежду
на безусловную исполнимость приказов «умных», ведуших к общему благу. Вера во
всевластие «умной силы», «добра с кулаками», способного сделать всех граждан
честными и трудолюбивыми, хозяйственными и компетентными (с публичным наказанием
«саботажников») становится, увы, еше не ушедшей в прошлое народной основой
тоталитаризма. Опорой этой веры нередко является опыт политического правления
тиранов, хоть и не способных сделать людей честными, но умевших страхом
парализовать общество настолько, что в нем вместе с малейшими гарантиями
безопасности исчезали видимые признаки разврата и лихоимства.

7 Как известно, многие философы, художники, ученые
рассуждали и рассуждают о тайнах «загадочной русской души», которой «не
хватает» обыденных радостей жизни — скучно работать, есть, пить и развлекаться
«просто так», не задаваясь вопросом о целях своего бытия в мире, не пытаясь
озарить его неким надличностным смыслом, включить в «мировую цепь причин и
следствий».

Конечно, мистифицированные на Западе «загадки русской души»
присущи далеко не каждому из россиян, концентрируясь по преимуществу в слое
гуманитарной интел­лигенции. В стране всегда хватало не только Калинычей,
Обломовых и Трофимовых, но и Хорей, Штольцев, и Лопахиных — холодных рационалистов,
предпочитающих реаль­ную прибыль цветущему вишневому саду. Едва ли следует
абсолютизировать «житейский идеализм» россиян — тем более, если речь идет о
простом народе, который веками вел жестокую борьбу за выживание, вынуждавшую
сочетать христианскую нравственность с жесточайшей расправой над конокрадами и
прочими похитителями чужого добра.

И все же в статистической выборке житейский идеализм
действительно распро­странен в России значительно шире, чем на Западе. Мы
реально сталкиваемся с ним нс только в литературе, но и в повседневном общении
с живыми людьми — причем не только интеллигентами старой выучки, которые
героически пытаются презирать доступ­ные «земные блага»и в условиях
отступившего тотального дефицита. Люди идеационального склада встречаются даже
в кругах «новой буржуазии», некоторые представители которой — на манер старого
русского купечества — стесняются своего богатства, пыта­ются преуменьшить его
не только из-за страха перед рэкетирами или все еще неэффек­тивной налоговой
инспекцией. Рефлектирующих философов, убежденных в том. что «не в деньгах
счастье», можно встретить даже среди прытких спекулянтов, способных порой на
неординарные поступки, совершенно не укладывающиеся в нормы западной ком­мерческой
рациональности (может быть. именно неудовлетворенная идеациональность питает
порой неумеренное пьянство, поражающее вполне «благополучных» людей, не имеющих
видимых «бытовых» причин для этого порока).

8 Увы, как не жестоко это суждение, приходится согласиться с
тем. что творческий потенциал и нравственный пафос российской культуры всегда
находился в прямой зависимости от числа неустроенных, униженных и оскорбленных
людей, которых поэт. философ или писатель встречал в непосредственной близости
от своего жилища. Было бы неверно абсолютизировать подобное рассогласование
«социальной» и «культурной» динамики (если снова использовать терминологию
Сорокина), но оно несомненно существовало и существует в России, придавая
особую пронзительность и глубину высшим проявлениям национального духа.

В этом плане высокая российская культура всегда обладала
странным «компенсаторным» механизмом развития, которое — в противоположность
оптимистическим представлениям о духовной «надстройке», неуклонно
прогрессирующей вслед за совер­шенствованием социально-экономического «базиса»,
— осуществлялось по обратному принципу «чем хуже, чем лучше».

В самом деле. чем хуже шли в стране дела практические, тем с
большим рвением русская мысль штурмовала заоблачные выси духа. Факт, что именно
в России XIX века, страдавшей от варварских пережитков крепостничества,
уступавшей своим европейским соседям по всем параметрам экономического и
политического благоустройства, осущест­вился беспрецедентный взлет искусства,
были созданы непреходящие шедевры, покорив­шие «сытую и спокойную» Европу.
Точно так же блистательные успехи «серебряного века» были достигнуты Россией не
иначе, как в условиях гибнущей империи, в преддверии наступающего
«века-волкодава», «сумерков свободы», о которых писал Мандельштам.

9 Именно этот менталитет сказался на успехе российского
рсволюционаризма, ставшего во многом порождением и проявлением российского
антипрагматизма. Ска­занное не отменяется тщетными попытками большевизма
сочетать экстатичность «ком­мунистического духа» с рациональным построением
нового общества, соединить — как гласил лозунг тех лет—«русский революционный
размах с американской деловито­стью». Хотя в результате этих усилий, как писал
Н.А. Бердяев, «народ, живший иррациональными верованиями и покорный
иррациональной судьбе, вдруг почти по­мешался на рационализации всей жизни,
поверил в возможность рационализации без всякого иррационального остатка,
поверил в машину вместо Бога» {Бердяев НА. Истоки и смысл русского коммунизма.
С. 102),

Тем не менее, ясно, что в долгосрочном плане «прагматизм»
большевиков оказался всего лишь обратной стороной российской «непрактичности»,
серьезно подорвал силы нации и привел богатейшую страну с талантливым народом к
результатам, далеким от подлинной рациональности.

10 Это не значит, конечно, что мы должны единственно возможным
путем — принуждением — осуществлять бесперспективную политику культурной
автаркии, бо­роться с реальной перспективой мировой универсализации культур. Но
это не значит также, что место культурного синтеза должна занять односторонняя
экспансия прагма­тизма. Это не значит, что высокая российская культура должна
сама «наступать на горло собственной песне» — подстраиваться под чужой аршин,
заранее хоронить свою реаль­ную самобытность, изменять своим историческим
корням и традициям с завидной лакейской расторопностью.

11 Франк С.Л. Духовные основы общества. М. 1992. С. 16—17.

12 Там же.

13 Нужно учесть, что отношение социальных теоретиков к
возможностям стихий­ной саморегуляции общества уже неоднократно менялось на
протяжении европейской истории. Так, по справедливому замечанию американского
социолога Дж. Тернера, после «разрушительных социальных изменений, вызванных
индустриализацией и урбанизацией» в континентальной Европе XIX века,
утилитаристская доктрина «невидимой руки порядка» существенно потеряла свою
популярность и «уже первое поколение французских социоло­гов отказалось
принимать предположение о том, что если оставить свободную конкуренцию между
индивидами неприкосновенной, то социальный порядок последует автоматически»
(Тернер Дж. Структура социологической теории. М. 1985. С. 42).

.

    Назад

    ПОДЕЛИТЬСЯ
    Facebook
    Twitter
    Предыдущая статьяВоенные медали
    Следующая статьяН. Ф. ФЕДОРОВ :: vuzlib.su

    НЕТ КОММЕНТАРИЕВ

    ОСТАВЬТЕ ОТВЕТ