2. ПРОБЛЕМА «НАДОРГАНИЧЕСКОЙ РЕАЛЬНОСТИ» В СТРУКТУРЕ ФИЛОСОФСКОГО ЗНАНИЯ :: vuzlib.su

2. ПРОБЛЕМА «НАДОРГАНИЧЕСКОЙ РЕАЛЬНОСТИ» В СТРУКТУРЕ ФИЛОСОФСКОГО ЗНАНИЯ :: vuzlib.su

29
0

ТЕКСТЫ КНИГ ПРИНАДЛЕЖАТ ИХ АВТОРАМ И РАЗМЕЩЕНЫ ДЛЯ ОЗНАКОМЛЕНИЯ


2. ПРОБЛЕМА «НАДОРГАНИЧЕСКОЙ РЕАЛЬНОСТИ» В СТРУКТУРЕ ФИЛОСОФСКОГО ЗНАНИЯ

.

2. ПРОБЛЕМА «НАДОРГАНИЧЕСКОЙ РЕАЛЬНОСТИ» В СТРУКТУРЕ
ФИЛОСОФСКОГО ЗНАНИЯ

В самом деле, рассуждая о задачах философии, мы определили
ее как науку, которая задается проблемой целостности мира, стремится обнаружить
всеобщие свойства, связи и состояния, присущие любым явлениям действительности:
живой и неживой природе, а также сфере социокультурных взаимодействий, которые
мы именуем «социум».

Казалось бы, если философия есть наука о всеобщем, то она
должна ограничиться изучением «универсальных начал бытия», акцентируя сходства
природного и социального и оставляя в стороне реальные различия, связанные с
особенностями их внутренней организации.

Понятно, что никто кроме философа не возьмется рассуждать о
всеобщих свойствах движения как такового или об универсальных свойствах
закономерной связи в мире, родовьгх признаках «причины вообще», «закона
вообще», «случайности вообще» и пр.

Но почему философию должна интересовать специфика обще­ственных
процессов — те свойства социального, которые присущи лишь ему, отличают его от
досоциальных форм организации и, соот­ветственно, не распространяются на них?
Почему философия должна опускать планку научной абстракции с уровня всеобщих
свойств мира до уровня специфических признаков социального, сужать поле своего
зрения с целостного универсума до одного из его «участков»? Зачем ей
вмешиваться в конкретный анализ общества, противопоставленного природе, а не
интегрированного вместе с ней в единую мировую субстанцию?

Не логичнее ли было бы оставить анализ любой «социальной
конкретики» нефилософскому обществознанию? Это приведет, конеч­но, к
исчезновению «социальной» философии, но зато философия как таковая обретет свою
идентичность, освободится от не присущих ей функций. Она перестанет вмешиваться
в компетенцию конкретных наук, изучать законы общества, отличные от законов
природы, и займется своим прямым делом — сопоставлением природного и соци­ального,
черпая сведения о них в готовом виде из рук специалистов — обществоведов и
«естественников».

Нужно сказать, что подобные сомнения распространены среди
философов, уверенных в существовании единственной, «единой и неделимой»
философии, в которой нет и не может быть никаких различий между «философией
природы», «социальной философией», «философией сознания» и пр. Такую
«подпредметную» дифференциа­цию философского знания ее противники объясняют или
недоразуме­нием, проистекающим от неизжитой привычки дублировать
отпочковавшиеся от философии науки, или даже корыстным расчетом2.

И все же при всей распространенности таких сомнений, они
едва ли обоснованны и свидетельствуют о непонимании тончайших связей между
общим и особенным, частью и целым, с которыми не может не считаться философское
познание.

Действительно, в отличие от конкретных наук, каждая из которьи
разрабатывает свою «делянку», у философии хватает дерзости попро­бовать
осмыслить мир в его тотальности, универсальности, всеобщно­сти. Эта тотальность
раскрывается ею в двух взаимосвязанных аспектах, которые условно можно назвать
«субстанциальным» и «функциональ­ным».

В первом случае речь идет о поиске существенных и
неслучайных сходств между подсистемами целостного мира (примером которых Может
служить их подчиненность универсальным принципам каузаль­но-функциональной
связи, на существовании которых настаивают концепции философского
детерминизма). Во втором случае речь идет о попытках объяснения подобных
сходств путем раскрытия существенных и неслучайных связей, реальных
опосредований между соотносимыми «царствами бытия» (примером таковых могут быть
связь порождения низшими формами высших и связь включения порожда­ющего в
порожденное, которую Гегель именовал «принципом снятия» простого в сложном).

Ниже нам предстоит использовать и субстанциальный и функци­ональный
аспекты анализа, рассмотрев систему сходств и систему связей в отношениях
природного и социального. Пока же, не углубляясь в философские дебри, мы должны
заметить, что анализ целостности и всеобщности мира становится невозможным при
непродуманных по­пытках оторвать познание целого от познания его частей или
познания всеобщего от анализа отдельного, в котором и через которое всеобщее
существует.

В самом деле, любая попытка понять сложноорганизованное, ге­терогенное
целое (отличное от гомогенных объектов, подобных струк­турно однородному
кирпичу) начинается с процедуры установления его частей. Очевидно, что любой
механик, стремящийся понять прин­цип действия неизвестного ему устройства,
начнет с попытки устано­вить детали, из которых оно состоит. Системное целое,
как мы увидим ниже, не сводится к сумме своих частей, но установление этих
частей — первый и естественный шаг в его изучении.

Анализ целостности мира ничуть не нарушает этих правил. Было
бы ошибкой думать, что эта целостность существует сама по себе, как некая
самосозидающаяся субстанция, «параллельная» социуму и цар­ствам живой и неживой
природы. Ниже мы увидим, что целостность системы всегда связана с наличием
реальных субординационных и/или координационных связей между образующими ее
частями.

Анализ же подобных связей между подсистемами мира, образую­щими
целостный универсум, должен начинаться с установления этих подсистем, умения
отличить их друг от друга, зафиксировать качест­венную обособленность живого,
неживого и социального. Напрасно думать, что эта деликатная задача не нуждается
в научном решении, что интуиция человека, отличающего живое дерево от мертвого
камня, достаточна для демаркации «царств бытия», понимания того, где начинается
сфера биологического, надстраиваясь над своим физиче­ским и химическим
субстратом, и где она кончается, переходя в «надорганическую» реальность,
именуемую социумом.

Возникает вопрос: какая из наук должна установить искомые
части мира, зафиксировать их существование, отличив одну от другой на
теоретическим, а не интуитивном основании?

Казалось бы, ответ на все эти вопросы философ может получить
у специалистов, занятых в конкретных областях науки. Кто, как не биолог, должен
дать нам исчерпывающий ответ на вопрос: что есть жизнь? Кто, как не социолог,
пояснит нам сущность человеческой деятельности, ее отличие от активности
животных и их сообществ?

Но сразу же выясняется, что все попытки философов
«экономить» свое мышление на этих и подобных вопросах тщетны. Увы, надежда
получить от естествоиспытателей и обществоведов готовый ответ на вопрос о
специфической сути изучаемых ими «царств бытия» столь же напрасна, как и
самонадеянное стремление философии разобраться во всем самостоятельно, без
помощи современной науки. Как это ни парадоксально, но интересующий нас вопрос
не укладывается «цели­ком и без остатка» в предметы физической, химической,
биологиче­ской, социологической и прочих нефилософских наук.

В действительности в этом нет ничего удивительного, если
учесть, что разделение научного труда вынуждает каждую из частных наук
«субстанциализировать» свой предмет, замыкаться в его качественных рамках,
ограничиваться его имманентными свойствами с целью углуб­ленного их изучения.
Нет ничего удивительного в том, что професси­онального физика интересует мир
физических и только физических взаимодействий. Этот мир задает слишком много
собственных загадок для того, чтобы у ученых оставалось время на «посторонние»
проблемы: время помнить о том, что спонтанные преобразования вещества и энергии
представляют собой лишь один из «участков» окружающей нас действительности, как-то
связанный с иными ее сферами.

Чтобы понять, что представляет собой физический процесс как
таковой, ученый должен выйти за его имманентные пределы; он должен сопоставить
его с процессами нефизическими, рассмотрение которых не входит в его
профессиональные обязанности. Образно говоря, физик должен перенастроить
бинокль познания с максимального приближе­ния на дистанционное отдаление от
предмета, при котором мир физических взаимодействий виден в «среде своего
существования», перестает выглядеть как замкнутая система и предстает перед
нами в качестве открытой подсистемы целостного мира, соотнесенной с дру­гими ее
частями.

Очевидно, что при всей полезности таких соотнесений, расширя­ющих
горизонт любой науки, позволя ющей ей взглянуть на свой объект извне — подобно
астронавту, видящему родную планету с космиче­ской орбиты, — у практикующих
ученых нет возможности заниматься ими, не становясь по совместительству
философами. Именно филосо­фы способны представить и понять частное в мире как
часть мира, чего не умеют нефилософские науки, которые не знают частей, ибо не
ищут целого.

Итак, хотя конечной проблемой философии является целостность
мира, она не может изучать целое, не изучая его частей собственными методами и
средствами.

Это касается не только функционального, но и
субстанциального анализа мира, когда философия ищет всеобщие свойства «царств
оытия», свидетельствующие о их принадлежности единому универсуму.

Общее, как известно, неразрывно связано с конкретными
формами своего бытия, именуемыми в философии отдельным. В самом деле, судить о
«плодах вообще» может лишь человек, знающий, что конк­ретно растет в саду, ибо
никому еще не приходилось пробовать на вкус плод, который не был бы яблоком,
грушей, сливой и пр. Точно так же мы не в состоянии обнаружить на географической
карте мира «общес­тво вообще» или же прочесть «книгу вообще», которая не имела
бы конкретных известных или предполагаемых авторов, даты и места написания и
пр.

Из этого не следует, конечно, что общее не существует в
реальности, представляя собой просто «имя», «универсалию», которая наличествует
лишь в нашем сознании, не имея никаких «прототипов» в действи­тельности. Это
означает лишь то, что, не обладая предметностью, «телесностью» бытия, общее и
всеобщее существуют в виде реальных, а не измышленных сознанием отношений
сходства ч подобия между отдельными явлениями. Как и всякое отношение, его
нельзя увидеть, пощупать или попробовать на вкус (как нельзя подержать в руках
центр тяжести материального тела). Но это отнюдь не свидетельствует о «фиктивности»
общего, о том, что анатомическое сходство людей или инвариантность
общественного устройства, передаваемые категориями «человек вообще», «общество
вообще», придуманы учеными и без них не существовали бы.

То же касается и всеобщего в мире, на анализ которого
претендует философия. Такой анализ вполне возможен, если не забывать, что поиск
всеобщего, выступающего как система объективных сходств между отдельными
подсистемами мира, предполагает философский анализ отличий между ними, которые
связаны со специфическими формами проявления всеобщего в отдельном.

В самом деле, приступая к поиску всеобщего в мире, мы быстро
обнаруживаем, что его целостность отнюдь не тождественна одинако­вости,
неотличимости образующих его частей. Напротив, мы видим такую специфичность
«царств бытия», которая ставит перед филосо­фией воистину «гамлетовский
вопрос»: а есть ли у нее предмет, существует ли искомая всеобщность,
универсальность-мировых сфер?

Действительно, как можно утверждать всеобщность необходимых
связей в мире, пока не доказано их существование в сознательной деятельности
людей, наделенных свободой воли? Мы не вправе утвер­ждать всеобщность
детерминизма, пока не проследим всю специфич­ность его проявления в социальной
реальности, не установим качественное отличие законов общества от законов
природы, не ос­мыслим хотя бы специфику социальной каузальности, когда причиной
реальных поступков субъекта может стать предположение их возмож­ных следствий
(как это имеет место в случае с «витязем на распутье») и т. д.

Именно эти обстоятельства определяют сложное, отнюдь не одно­мерное
строение философского знания. Достаточно вспомнить палитру философских
произведений Платона и Аристотеля, Гегеля и Канта, чтобы убедиться в том, что
целостность философии отнюдь не исключает ее огромное тематическое
многообразие, «диверсификацию» проблем фи­лософского мышления. Лишь понимание
связи общего и отдельного, целого и части позволяет нам вполне гармонично
совместить философ­скую установку на всеобщее в мире со «всеядностью»
философии, которая не желает для себя никаких объектных ограничений, берется
рассуждать и о «свободе воли» электрона, и о «способе существования белковых
тел», и о закономерностях исторического процесса.

В самом деле, в отличие от наук, предмет которых
определяется взаимодействием специфизирующей объектной характеристики (указа­нием
на то, какие конкретные явления действительности изучаются) и парадигмальной
характеристики (указанием на то, как именно, под каким углом зрения они
изучаются), философия не имеет никаких объектных ограничений. Любое явление
окружающей нас действительности — фи­зическое, биологическое, социальное —
может стать объектом философ­ской рефлексии, поскольку законы его строения,
функционирования и развития представляют собой в конечном счете «частный случай»
всеоб­щих свойств, состояний и связей целостного мира.

Однако эта «объектная всеядность», как понятно из
сказанного, не означает отсутствия у философии сколь-нибудь определенных пред­метных
и категориальных границ, отличающих ее от конкретно-науч­ных дисциплин, которые
рассматривают те же объекты. Безусловно, такое отличие существует и связано оно
с описываемой нами парадиг­мальной установкой философского знания, которое
рассматривает любое отдельное явление как момент субстанциальной всеобщности и
через призму ее универсальных определений. Независимо от того, что является
непосредственным объектом философии — сколь угодно ма­лые явления мира, — это
не меняет ее предмета, каковым выступают не сами явления, а преломляющиеся в
них инварианты бытия, взятые в атрибутивном аспекте своего существования.

Отсюда философские постулаты — самые различные по уровню
обобщения действительности — все же качественно отличаются от частнонаучньгх
постулатов тем, что в них «просвечивает» мир как целое, концептуальный объект,
составляющий монопольное достояние фи­лософии. Нефилософское познание мира
имеет принципиально про­тивоположную установку: изучая отдельные фрагменты
реальности, оно настолько углубляется в имманентные законы их строения, фун­кционирования
и развития, что всеобщее постепенно «угасает» в них, их относительная
самостоятельность субстанциализируется, превраща­ется в замкнутую систему, как
бы выключенную из цепи универсальных связей действительности.

Это, естественно, не означает, что конкретно-научное исследова­ние
теряет всякую связь с философией, категории которой, как уже отмечалось выше,
служат методологическим ориентиром всякого на­учного познания. Именно философия
обосновывает наиболее общие формы бытия и познания любых явлении
действительности, в том числе и таких, которые не становятся элементами
предметного содер­жания философской науки, могут рассматриваться ею в связи с
соб­ственными проблемами, но не изучаться специально.

Итак, мы можем утверждать, что в философском познании мира
выделяются, как минимум, два взаимосвязанных, относительно самостоя­тельных
уровня: предельно абстрактный анализ всеобщих отношений свойств и состояний
действительности в их наиболее чистом вице, и более конкретный анализ отдельных
сфер универсума, образующих его подсистем3.

Важно понимать органичную связь данных уровней, которые
взаимополагают, но не взаимозаменяет друг друга (как не подменяют друг друга
проблематика «Науки логики» великого Гегеля, относящаяся к первому из уровней,
и проблематика «Философии истории», «Философии природы» и других произведений,
относящихся ко второму уровню). Уже отмечалось, что анализ специфических форм
социального детерминизма является условием философских констатации его
всеобщности. Но, с другой стороны, мы никогда не сможем доказать наличие
необходимых связей в мире человеческой культуры, если не будем изучать всеобщие
признаки необходимости, которые отличают любую из форм ее прояв­ления от
случайности, неизбежности или вероятности.

Итак, повторим еще раз: философский анализ всеобщности и
целостности мира не может ни состояться, ни стать полноценньм, если он не
доведен до анализа «differentia specifica» его частей, без рассмотрения их в
статусе подсистем, каждой из которых присущ свой особый способ существования в
рамках целого, своя форма проявления его всеобщих свойств, связей и отношений.

Такова, в частности, функция социальной философии,
составляющей наряду с философией природы и философией сознания (об этом ниже)
«второй этаж» философского здания. Ее основная задача, к которой мы обратимся
ниже,—раскрыть сущность общества в широком понимании этого слова,
охарактеризовать его как часть мира, отличную от иных его частей и связанную с
ними в единый мировой универсум.

Но вскоре выясняется, что решить эту задачу социальная
филосо­фия сможет лишь в том случае, если не ограничится широким пони­манием
общества как социальной реальности вообще, но установит и иной, более узкий
смысл этого термина, рассмотрит общество не только как «надорганическую», но и
как историческую реальность, не как «социум вообще», но как конкретную форму
социальности, отличную от иных ее форм. Поясним, о чем конкретно идет речь.

.

    Назад

    ПОДЕЛИТЬСЯ
    Facebook
    Twitter
    Предыдущая статьяРукоделие дома
    Следующая статьяГ. БАШЛЯР :: vuzlib.su

    НЕТ КОММЕНТАРИЕВ

    ОСТАВЬТЕ ОТВЕТ