ТЕКСТЫ КНИГ ПРИНАДЛЕЖАТ ИХ АВТОРАМ И РАЗМЕЩЕНЫ ДЛЯ ОЗНАКОМЛЕНИЯ
СЕКСУАЛЬНОСТЬ И КУЛЬТУРА
.
СЕКСУАЛЬНОСТЬ И КУЛЬТУРА
В свете привычных представлений обыденного сознания, в
значительной степени пронизывающих и научное мышление, сексуальность есть некая
природная, естественно-биологическая асоциальная данность — «половой инстинкт»,
«либидо», «половое влечение»; культура же, включая моральное сознание, может
только контролировать и регулировать ее внешние проявления. При таком понимании
речь идет о взаимодействии и противоборстве двух более или менее
самостоятельных, автономных, хотя и взаимопроникающих, сил, которые нужно
рассматривать в контексте соотношения биологического (секс) и социального
(культура) или сознания (мораль) и бессознательного (либидо): как происходило в
истории человечества очеловечивание полового инстинкта и как это отражается и
преломляется в поведении и психике каждого человека в отдельности?
Но дуализм «эроса» и «цивилизации», нашедший свое наиболее
яркое теоретическое оформление в неофрейдизме, будь то концепции Эриха Фромма
или Герберта Маркузе, неизбежно заводит в тупик. Как убедительно показал
французский, философ Мишель Фуко в книге «История сексуальности» [1],
сексуальность не является ни природной данностью, которую общество пытается так
или иначе обуздать, ни темным, инстинктивным началом психики, которое сознание
постепенно открывает и проясняет. Сексуальность — культурно-исторический
феномен, а ее история — не столько эволюция способов регулирования одного и
того же сексуального поведения, сколько процесс создания соответствующих норм,
значений и смыслов.
1 Foucault
M. Histoire de la sexualite. P., 1976.
Сексуальное поведение человека не сводится к сумме психофизических
автоматизмов и навыков; оно неразрывно связано с эротическим воображением. Как
отмечал А. Н. Леонтьев, всякое человеческое действие имеет не только
объективное значение, но и субъективный личностный смысл, выражающий отношение
мотива действия к его цели. Чтение книги ради формальной подготовки к экзамену,
или из желания овладеть ее содержанием, или ради удовольствия, доставляемого
самим процессом чтения, — психологически совершенно разные действия. Смысл
сексуального поведения также радикально меняется в зависимости от того, какие
именно потребности оно удовлетворяет. «Одна и та же» сексуальная близость может
быть:
1) Средством релаксации, разрядки полового возбуждения. Это
— самая элементарная форма сексуального удовлетворения, когда акцент делается
на физиологических потребностях субъекта, а качества партнера почти
безразличны, можно обойтись даже с помощью мастурбации.
2) Средством прокреации, деторождения, когда важен не
столько процесс, сколько конечный результат. В чистом виде этот тип мотивации
выступает в династическом браке монарха, нуждающегося в наследнике, или в
поведении одинокой женщины, которая сознательно использует близость с мужчиной,
чтобы приобрести ребенка. Эротические соображения играют здесь ничтожную роль,
зато важны социальные или природные качества «производителя».
3) Средством рекреации, чувственного наслаждения,
выступающего как самоцель. Гедонистическая мотивация оттеняет игровые аспекты
сексуальности, особое значение придается новизне и разнообразию эротической техники.
Психологическая интимность в данном случае не обязательна, сексуальное
удовлетворение партнера входит в «правила игры» лишь как средство увеличить
собственное удовольствие.
4) Средством познания, удовлетворения любопытства. В
каком-то смысле сексуальная близость — всегда познание. Недаром в Библии и
многих других древних текстах выражение «познать женщину» означает иметь с ней
сексуальную связь. Но данный мотив может быть и самостоятельно доминирующим.
Это особенно характерно для начинающих половую жизнь подростков, обуреваемых
вопросом: «Как это вообще бывает?» У взрослых вопрос конкретизируется: «Что
представляет собой данный человек в сексуальном плане?» Но в любом случае
партнер выступает прежде всего, как объект познания.
5) Средством коммуникации, когда сексуальная близость
выступает как момент или средство психологической личностной интимности, выхода
из одиночества, слияния двоих в единое целое. Это — самый сложный вид
сексуальных отношений, куда вышеперечисленные мотивы входят как подчиненные компоненты.
Он предполагает высочайшую степень индивидуальной избирательности, которая
обычно подразумевается, когда говорят о половой любви.
6) Средством сексуального самоутверждения, когда на первый
план выступает потребность индивида проверить себя или доказать самому себе и
другим, что он может привлекать, нравиться, сексуально удовлетворять. Этот
мотив исключительно важен для подростков, у взрослых его гипертрофия обычно
связана с чувством тревоги и неуверенности в себе.
7) Средством достижения каких-то внесексуальных целей,
например материальных выгод (брак по расчету) или повышения своего
социально-психологического статуса и престижа в глазах окружающих. Так,
близость с красивой женщиной увеличивает престиж мужчины, а наличие поклонников
повышает статус женщины. В любом случае здесь превалирует ориентация на
какие-то безличные социальные ценности и мнение окружающих.
8) Средством поддержания определенного ритуала или привычки.
Например, супружеские поцелуи часто не имеют эротического смысла, но подчеркивают
факт устойчивости, стабильности существующих отношений.
9) Средством компенсации, замены каких-то других,
недостающих форм деятельности или способов эмоционального удовлетворения.
Навязчивая мастурбация у подростков или донжуанизм у взрослых часто служит
именно компенсацией бедности эмоциональной жизни. Типичная черта компенсаторной
сексуальности — ее вынужденный, навязчивый характер и постоянная
неудовлетворенность субъекта ее результатами. Как и при изучении прочих форм
компенсаторного поведения, важно в этом случае понять, что именно индивид
старается, сознательно или бессознательно, компенсировать: испытывает ли он
дефицит эмоционального тепла или стремится заглушить какие-то агрессивные
импульсы и т. п.
Столь же сложной выглядит сексуальность и на уровне
культуры. Даже само разграничение «сексуального» и «несексуального» связано с
нормативной культурой, в которой оппозиция «должного» и «запретного» тесно
переплетается с разграничением «нормального» и «ненормального», «красивого» и
«безобразного», «желательного» и «нежелательного». При таком подходе
«сексуальность» и «нравственность» уже не кажутся абсолютно автономными, даже
полярными, враждебными друг другу сферами человеческого бытия, а скорее разными
аспектами или способами восприятия и символизации одного и того же поведения,
стиля жизни и образа чувствования. Половая жизнь перестает выглядеть
инстинктивной, а регулирующие ее моральные нормы превращаются в «сексуальную
культуру» общества или группы, вариативные возможности которой ограниченны, с одной
стороны, биологической природой человека, а с другой — внутренней
последовательностью и логикой культуры как целого [1].
1 Подробнее об этом см.: Кон И. С. Введение в сексологию.
М., 1988.
Ядро этой нормативной культуры составляют половые запреты,
посредством которых общество унифицирует поведение своих членов, начиная с
древнейшего правила экзогамии, то есть запрещения инцеста, кровосмешения,
браков между близкими родственниками. Кроме ограничений и запретов культура
формирует положительные предписания, как можнй и должно себя вести. Соблюдение
этих правил обеспечивается, с одной стороны, внешними санкциями, с другой —
внутренними психологическими установками, включая чувства стыда, вины,
эстетические чувства.
Чем сложнее культура, тем сложнее и многообразнее ее
нормативные установки. Например, всюду, где существует институт брака,
проводится социальное и психологическое различие между брачной, добрачной и
внебрачной половой жизнью, причем соответствующие нормы тесно связаны с другими
элементами социальной системы и культуры. Например, сравнительное изучение норм
добрачного сексуального поведения у многих народов мира показывает, что эти
нормы связаны: с правилами, регулирующими определение происхождения и
местожительства; с особенностями экономической жизни общества; с уровнем его
производительных сил; с размерами общины; с религиозными верованиями; с
наличием или отсутствием какого-либо обмена имуществом при заключении брака; с
дифференцированной оценкой мальчиков и девочек; со степенью участия женщин в
производстве средств существования; с классовой структурой общества; со
степенью строгости половой социализации и с отношением культуры к материнству и
деторождению. При этом сравнительно простые общества обычно склонны к большей
терпимости, а более сложные — к нормативному ограничению добрачных связей.
Усложнение половых запретов — необходимая предпосылка
индивидуализации и персонал изаци и сексуальных отношений и их участников. В
известном смысле его можно считать продолжением биологической эволюции. Как
писал Ю. М. Лотман, «простейшая форма биологического размножения — деление
одноклеточных организмов. В этом случае каждая отдельная клетка полностью
независима и не нуждается в другой. Следующий этап — разделение биологического
вида на два половых класса, причем для продолжения рода необходимо и достаточно
любого одного элемента из первого и любого одного элемента из второго класса.
Появление зоосемиотических систем заставляет рассматривать индивидуальные
различия между особями как значимые и вносит элемент избирательности в брачные
отношения высших животных. Культура возникает как система дополнительных
запретов, накладываемых на физически возможные действия. Сочетание сложных
систем брачных запретов и структурно значимых их нарушений превращает адресата
и адресанта брачной коммуникации в личности. Данное Природой: «мужчина и
женщина» — сменяется данным Культурой: «только этот и только эта». При этом
именно вхождение отдельных человеческих единиц в сложные образования Культуры
делает их одновременно и частями целого, и неповторимыми индивидуальностями,
различие между которыми является носителем определенных социальных значений»
[1].
1 Лотман Ю. М. Место киноискусства в механизме
культуры//Труды по знаковым системам. Вып. VIII. Тарту, 1977. С. 139 — 140.
Но, как и в других сферах человеческого бытия, историческое
развитие в сексуальной сфере противоречиво и нелинейно. Нормативные запреты
дифференцируют права и обязанности разных категорий людей, не придавая значения
конкретной индивидуальности, которая первоначально осознается и проявляется как
нарушение этих правил и даже самой этой категоризации. Нормативную культуру
любого общества нужно изучать конкретно, учитывать, кем, кому, что, с кем,
насколько и почему запрещено.
Прежде всего здесь дают о себе знать половые различия.
Запреты, касающиеся мужчин, могут не распространяться на женщин, и наоборот.
Почти во всех обществах существует так называемый двойной стандарт — разные
нормы сексуального поведения для мужчин и для женщин, предусматривающие гораздо
более строгие ограничения женской сексуальности (добрачные связи, супружеская
верность и т. п.), нежели мужской. Очень велики и социально-возрастные
градации, многие поступки, позволительные взрослым, запрещены подросткам или
детям. Бывает и обратное. Во многих обществах осуждается или высмеивается
мастурбация взрослых, но считается вполне нормальной, допустимой для детей и
подростков. Сплошь и рядом различны нормативные предписания для разных классов
или сословий одного и того же общества (например, для мирян и духовенства).
Запрещение тех или иных поступков далеко не всегда совпадает
с запрещением говорить о них (табу слов). Бывают принципиально неназываемые,
невербализуемые отношения, хотя их существование общеизвестно, о них не принято
говорить или можно говорить только намеками, посредством эвфемизмов. Например,
гомосексуализм в XIX веке именовали «неназываемым пороком». В то же время есть
вещи, о которых можно говорить, но которые нельзя делать.
Как поведенческие, так и вербальные запреты всегда
соотносятся с определенным контекстом. Например, в нашем обществе не принято,
чтобы дети и родители и вообще подростки и взрослые открыто обсуждали друг с
другом свои сексуальные проблемы; со сверстниками, равными, это вполне
допустимо. В феодальном обществе даже нормы стыдливости имели сословный
характер. Приятельница Вольтера маркиза дю Шатле не стеснялась принимать ванну
в присутствии и с помощью молодого лакея, поскольку лакей как мужчина для нее
просто не существовал, а его собственные чувства и подавно.
Варьируется степень строгости запретов; если инцест запрещен
категорически, то отношение к внебрачным связям всегда было двойственным,
амбивалентным. Соответствующие нормы были не только различны для мужчин и
женщин, но и противоречивы: хотя официально иметь любовниц было запрещено,
неофициально это считалось подтверждением маскулинности, вирильности. Иначе
говоря, данный запрет распространялся только на официальную сторону жизни.
В древних обществах таких нормативных градаций (не только в
сексуальной сфере) было еще больше. Этнографическая литература, посвященная
табу слов и обычаям избегания, рисует чрезвычайно сложную картину. Одни вещи и
отношения запрещено называть; другие полностью изгоняются из сознания,
объявляются несуществующими; третьи вытесняются в подчиненные, «низшие» слои
культуры, проецируются на низшие слои общества или обсуждаются в «сниженной»,
фривольной форме; четвертые просто предписывается хранить в тайне и т.д.
Санкции за нарушение табу также вариативны — от смертной казни до легкого осуждения
или осмеяния.
Структурируя наиболее важные аспекты сексуального поведения,
культура всегда оставляет место для каких-то индивидуальных или ситуативных
вариаций. Если одни поступки тщательно регламентируются и оцениваются, то
другие целиком предоставляются индивидуальному усмотрению, причем размер и
содержание таких «допусков» неодинаковы в разных обществах и сферах бытия.
Более того, формулируя то или иное предписание, культура
почти всегда предусматривает «легальные» возможности его нарушения. Чаще всего
исключения смягчаются тем, что относятся либо к другому времени (например, к
«мифологическому времени», в отличие от реального), либо к особым персонажам —
богам или героям, подражать которым рядовой человек не может, так что общая
норма не теряет своей силы и обязательности. Но существуют и такие ситуации
(они обычно символизируются как игровые), в которых нарушение и
«перевертывание» установленных норм и правил является обязательным правилом,
законом.
Узаконенное нарушение правил благопристойности, включая
демаркацию половых и сексуальных ролей, ярче всего проявляется в первобытном
празднике и карнавальной, смеховой культуре [1]. В том, что в таких праздниках
отчетливо выражены и сексуальные элементы (переодевание в одежду
противоположного пола, оголение, свобода полового общения [2]), часто видят
пережиточную форму промискуитета или средство эмоциональной разрядки после
периода вынужденного воздержания. Действительно, оргиастические празднества
часто следовали непосредственно за периодами интенсивной хозяйственной
деятельности, когда половая жизнь была строго запрещена. Однако такие праздники
и их позднейшие пережитки не только «раскрепощают» сексуальность. Праздник, как
и «смеховой мир» в целом, выворачивает наизнанку весь существующий, прежде всего
нормативный, мир культуры, выявляя тем самым его условность и противоречивость.
Нарушение обязательных во всякое другое время правил — не просто всплеск
подавленных эмоций, а скорее акт экспрессивного поведения, представляющий некую
альтернативу общепринятым культурным кодам, ценностям и нормам (языковым,
литературно-художественным, религиозным или социально-политическим).
1 См.: Бахтин М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная
культура средневековья и Ренессанса. М., 1965.
2 См., например: Абрамян Л. А. Первобытный праздник и
мифология. Ереван, 1983.
Хотя сексуальные нормы обычно преподносятся как
универсальные, выражающие волю богов, законы природы или интересы общества в
целом, за ними всегда скрываются отношения власти. Класс и социальная группа,
накладывающая те или иные ограничения, получает возможность манипулировать
поведением других людей, причем последние зачастую не сознают того, что ими
манипулируют. Интересно, что в антагонистическом обществе к угнетенным иногда
предъявляются более жесткие требования, чем те, на которые ориентируются
господствующие слои.
Самый общий принцип классификации обществ и культур с точки
зрения норм сексуальности, принятый в этнографической литературе, — деление на
репрессивные и терпимые. Примером первого типа может служить средневековое
христианство, второго — многочисленные общества Полинезии и ряд древневосточных
цивилизаций.
Однако было бы наивно сводить проблему сексуальности к
различиям в степени строгости тех или иных запретов. Человеческая сексуальность
тесно связана с отношением людей к телу и эмоциям. Человек переживает и
осознает свое тело, с одной стороны, как «вместилище» и границу Я, а с другой —
как экспрессивное начало, средство самовыражения. Повышенная озабоченность
«закрытостью», соблюдением телесных границ обычно сочетается с эмоциональной
скованностью, гипертрофированным самоконтролем.
Это проявляется и в культуре. Древнейшее мифологическое
сознание не стыдится естественных телесных отправлений и открыто кладет их в
основу своих универсальных символов. Не составляли исключения и половые органы,
которые весьма натуралистически и детально изображались в наскальных рисунках,
статуэтках и т. п. Табуирование сексуальности, напротив, почти всегда
сочетается с настороженным отношением к наготе и всему телесному низу.
Не менее тесно связана сексуальность с эволюцией игровых,
праздничных компонентов культуры. Терпимые общества обычно придают высокую
ценность групповому веселью, игре и праздничным ритуалам, в которые вовлекается
все население, «даже сама теснота, самый физический контакт тел получает
некоторое значение. Индивид ощущает себя неотрывной частью коллектива, членом
массового народного тела» [1]. Напротив, антисексуальные установки христианства
сочетаются с суровым осуждением веселья и «разгульного» смеха. Чем выше уровень
аскетизма, тем строже запреты, налагаемые на смех и игровые элементы жизни.
1 Бахтин М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура
средневековья и Ренессанса. С. 276 — 277.
Культура не просто «запрещает» или «разрешает» те или иные
проявления сексуальности, она определяет их социальную, этическую и
эстетическую ценность. Древнейшие мифологии еще не знают идеи индивидуальной
любви, человеческий организм выступает в них как часть природы, а сексуальность
— как всеобщая оплодотворяющая сила. В дальнейшем, по мере становления
личности, происходит постепенная индивидуализация и сентиментализация
сексуальных переживаний; они включаются в круг наиболее значимых личностных
отношений и окружаются ореолом возвышенности.
Однако и развитые, высшие культуры трактуют сексуальность
далеко не одинаково. Одни религии подчеркивают преимущественно ее
инструментальные аспекты, видя в сексуальности главным образом средство
продолжения рода или удовлетворения иных потребностей, другие же считают ее
самоценным аффективным началом. В обществах первого типа сексуальность обычно
подвергается более жесткому социальному контролю и регламентации, чем во
вторых. Но и аффективная сторона сексуальности трактуется по-разному.
Большинству восточных цивилизаций чуждо типичное для христианства
противопоставление «чистой» духовной любви и «грязной» чувственности. Согласно
древнейшим индийским верованиям, «желание» было первичной космогонической
силой, создавшей мир. «Брихадараньяка упанишада», написанная в VI — III веках до
н. э., уподобляет человека, постигающего высшее духовное начало, мужу,
пребывающему в объятиях любимой жены. Индийская «Камасутра» и древнекитайские
трактаты, посвященные «искусству спальни» («фан чжун»), дают подробные
наставления, как получить наибольшее эротическое наслаждение. «Из мириад вещей,
созданных Небом, самое драгоценное человек, — говорится в одном таком трактате.
— Из всех вещей, дарующих человеку благоденствие, ни одна не сравнится с
интимной близостью. В ней он следует Небу и копирует Землю, упорядочивает инь и
управляет ян. Те, кто постигнет ее значение, смогут напитать свою природу и
продлить свою жизнь; те, кто упустит подлинное ее значение, нанесут себе вред и
умрут прежде времени» [1].
1 Цит. по: Сыркин А. Я., Соколова И. И. Об одной дидактической
традиции в Индии и Китае//Роль традиций в истории и культуре Китая. М., 1972.
С. 132.
Однако было бы ошибочно видеть в древней эротологии прообраз
некоторых современных пособий по «технике брака». Эротическая техника древних
религий не является самодовлеющей, а всегда связана с общими
религиозно-философскими ценностями. В ведических, тантристских и индуистских
текстах чувственность рассматривается главным образом как средство духовного
самораскрытия и освобождения человека. В Китае же акцентируются скорее
рациональные, инструментальные соображения — удовлетворение любовной страсти
полезно для укрепления здоровья, получения здорового потомства, достижения
душевного равновесия, а также укрепления семьи. Так что признание значения для
человека чувственности не означает отказа от контроля и самоконтроля. Как
гласит один старокитайский текст, «искусство спальни» образует вершину
человеческих чувств, оно указывает высший путь — дао. Поэтому совершенномудрые
правители древности выработали детальные правила половых сношений, чтобы
регулировать внешние наслаждения человека и тем самым умерять его внутренние
страсти. Тот, кто управляет своими сексуальными наслаждениями, будет жить в
мире и достигнет старости. Если же он отдастся во власть этих наслаждений,
пренебрегая изложенными правилами, он заболеет и повредит собственной жизни
[1].
1 См.: Сыркин А. Я., Соколова И. И. Об одной дидактической
традиции в Индии и Китае//Роль традиций в истории и культуре Китая. С. 126.
Характерно, что религии, признающие ценность половой
близости как средства духовного освобождения, отличают ее от экстатических
состояний, достигаемых путем самососредоточения, медитации и т. п. Короче
говоря, в сложных культурах сексуальность всегда рассматривается в связи со
всей системой общественных отношений и духовных ценностей.
Но если сексуальность не существует и не может быть понята
вне истории общества и культуры, то для понимания ее современных проблем нужно
прежде всего разобраться в нашем культурном наследии. Какие традиции мы продолжаем
и от какого наследства нам хотелось бы отказаться?
.
