ТЕКСТЫ КНИГ ПРИНАДЛЕЖАТ ИХ АВТОРАМ И РАЗМЕЩЕНЫ ДЛЯ ОЗНАКОМЛЕНИЯ
3.8. Возникновение развитых политических систем.
.
3.8. Возникновение развитых политических систем.
Рассмотрим теперь вопрос о том, как первобытная социальная
организация трансформируется в ходе истории в более развитые политические
системы. Отмеченный ранее (см. 3.4.) переход от охоты к хортикультуре и далее к
развитой агрикультуре постепенно привел к смене социальной системы. Причины
известны – необходимость кооперации больших масс работников, четкой календарной
организации работ и распределения излишков. В этих условиях «эгалитарное
общество первобытного коммунизма шаг за шагом перерастает сначала в некое
предгосударственное образование, а затем, при определенном стечении
обстоятельств – в централизованное государство с более или менее развитой административной
системой управления всеми его подразделениями» (Панов, 1999, С.347).
Охотники-собиратели сопротивлялись нововведениям, хотели сохранить свой
эгалитаризм и вольницу. Воспоминания об этой вольнице живут в легендах о
Золотом Веке. По мысли Марьянски и Тэрнера, более жёсткие иерархические
структуры (сначала сельские общины, далее клановые системы с вождём, а затем
примитивные государства) воспринимаются людьми как «социальные клетки», которые хотя и возникают из естественных для человеческой природы первобытных
групп, но по многим параметрам противоречат нашим генетическим задаткам. Наши
гены сформировались в первобытную эпоху, составившую не менее 90% всей
продолжительности истории, и не меняются столь быстро, как культура и
цивилизация. Причина многих современных стрессов человека может быть связана с
таким расхождением между природой человека и современными социальными
условиями. Особенно стрессогенной для человека, по мнению ряда биополитиков
является бюрократия (см. ниже раздел 4).
Биополитики вторгаются в такую многоаспектную проблему, как
конкретные причины, породившие развитые политические системы, в особенности
государства. В литературе представлены различные точки зрения на этот счёт:
Теория конфликтов (государство возникает как властный
арбитр, способный подавить непрекращающиеся междоусобицы между группами,
родами, племенами), к ней близка «теория завоеваний» Карнейро, представляющая
формирование государства как процесс конкурентной борьбы между общинами или
деревнями с последовательным включением более слабых конкурентов в состав более
сильных. Эта позиция напоминает о представлениях философа Т. Гоббса о природном
эгоизме человека, ведущем к «войне всех против всех». Политическая система
(«Левиафан»), по Гоббсу, способна сдерживать деструктивные эгоистические
тенденции поведения человека;
Теория интеграции (государство способствует сплочению усилий многих малых коллективов ради проведения крупномасштабных
сельскохозяйственных работ, ирригации, эффективной защиты от внешнего врага и
создаётся на основе соглашений между ними). Эта точка зрения созвучна философии
Ж.-Ж. Руссо, постулировавшего не эгоизм, а «врождённую социальность» человека.
Роджер Мастерс (Masters, 1989, 1991. 1993a) предполагает участие обоих факторов в процессе формирования развитых
политических систем. Он подчёркивает, что только сочетание (а) внешней угрозы и
конкуренции и (б) экономической и социальной кооперации, обеспечиваемой
правовыми нормами, способно перевесить отрицательные последствия объединения
людей в крупные политические структуры, вплоть до государств. Эти
отрицательные последствия связаны с тем, что в любой развитой политической
системы люди несут бремя налогов и принуждаются к разным другим формам
неизбирательной помощи незнакомым членам социума, анонимной (без персонального
знакомства людей) системе в целом. Речь здесь идет о так называемом «косвенном
взаимном альтруизме» – форме взаимопомощи, польза от которой каждому данному
члену социума, жертвующему деньги (налогоплатильщик) и даже жизнь (солдату),
проявляется далеко не сразу и является весьма условной (см. подробнее о
«взаимном альтруизме» ниже, в разделе 5). Для создания политических систем уже
на догосударственном уровне (так называемый этап «вождества»), кроме объективно
действующих факторов, необходим также исключительно талантливый политический
лидер. Однако не один только лидер перевешивает отрицательные стороны
формирования крупных социальных систем, ибо в игру вступают факторы культуры,
цементирующие социум на базе единых культурных норм и символов (см. 3.7 о
взглядах Ричардсона и Бойда).
П. Майер связыает ранние стадии политической эволюции с
«инструментализацией войны» – переходом от «эндемических» конфликтов
первобытных групп, вовлекавших часто все мужское население к боевым действиям
специализированных групп (и далее каст) воинов. В ведение войн вносятся
технические ииновации (новые виды оружия) и «социальные изобретения», такие как
идея присоединения побежденных групп к победившей группе. Все эти «изобретения»
не только укрепляют армию, но и способствуют формированию политических
институтов, руководящих подготовкой и ведением войн, дающих этим войнам идеологическое
оправдание (часто религиозную санкцию). Здесь усматривается прямой путь к
становлению государства с его экономическими и бюрократическими институтами
(Meyer, 1983).
Близкие к биополитической платформе Ф. Уиллхойт и К.
Барнер-Барри также оттеняют важность особых качеств лидеров, которые позволяют
им стать вождями и далее главами государств. В список лидерских качеств входят
интеллект, умение налаживать отношения между людьми, способность к решению
проблем, а также богатый опыт в делах, важных для всей группы. Эти качества
были важны ещё на этапе охотников-собирателей, когда, как уже отмечалось, лидер
мог быть временным, ситуационным.
Вождь создаёт рычаги контроля («автокатализаторы» в
терминологии Адамса[32]),
обеспечивающие сохранение ресурсов именно в его руках. и передачу его в
дальнейшем по наследству. Возникает религиозный культ правителя (сакрализация
политического лидера, придание его власти ореола магического действа), общество
начинает делиться на слои (символическая стратификация социума) и, в частности,
о создании более или менее значительной прослойки, поддерживающей вождя знати,
и далее бюрократии. Тенденция передавать статус вождя по наследству, по мысли
биополитиков, только проявляется после смены первобытной «демократии»
вождизмом. Фактически эта тенденция к увековечиванию социального статуса в
потомстве весьма древняя и даже в определенной мере эволюционно-консервативная,
ибо у человекообразных обезьян потомки высокоранговых самок с большой
вероятностью приобретают также высокий ранг (Peterson, 1991).
Отдавший значительную дань интереса биополитике Ричард
Александер (Alexander, 1979) создал «биокультурную» концепцию, также
постулирующую два фактора государствооборазования: 1) агрессия между группами и
2) необходимость поддержания «баланса сил между ними», что и толкает группы и
племена в объятия единой крупной политической структуры. И. Уиллхойт в рамках
своей «единой биокультурной эволюционной теории» рассматривает ранние
государства в духе коллективного отбора как «адаптивную реакцию» к условиям
социальной жизни с тремя функциями: улаживание конфликтов, координация
общественных работ и защита от внешних агрессоров, сочетая, подобно Мастерсу,
обе указанные выше теории формирования государственности (Willhoite, 1980).
Многие этологи и социобиологи подчёркивают уже отмеченную
нами роль социальных ритуалов и символов в формировании государств. Вопреки
ряду других ученых (в том числе биополитиков), И. Айбль-Айбесфельдт
(Eibl-Eibesfeldt, 1989, 1998, 1999) не считает внешнюю угрозу обязательным
условием формирования развитых политических систем. Важнее, по
Айбль-Айбесфельдту, то, что люди относятся «как к своей семье» (или к своей
первобытной группе) к большой общности (формирующемуся государству). Для этого
и возникают соответствующие символы (работы Р. Мастерса, М.С. Хайнса и др.).
Недаром распространены метафоры типа «племя (нация) — как одна
семья». Мы вернемся к роли символов как консолидирующей силы в конце
раздела 5 .
Социальная система с сильным вождем на вершине (так называемый
вождизм) первоначально сохраняет сегментарный характер, присущий первобытному
обществу, ибо по-прежнему включает в себя автономные единицы типа деревень.
Однако по мере экспансии власти вождя, захвата соседних территорий и общин происходит
формирование более крупных предгосударственных (потестарных) структур с властью
монарха («государства-дворцы»).
В дальнейшем сегментарное общество уступает место стратификационномy, напоминающему слоеный пирог, слои которого соответствуют
сословиям, классам (материал в этом подразделе излагается с использованием
работ Е.С. Панова). Наиболее законченное выражение стратификационное общество
получает в кастовых социальных системах, слагающихся из эндогамных, т.е.
формирующих семьи только внутри себя, слоев. Каждая каста выполняет
спцифические функции в общественном разделении труда. Так, в традиционном
индийском обществе имелись четыре варны — жрецы-брахманы, кшатрии (светская
аристократия, военачальники), вайшьи (земледельцы, торговцы) и самая низшая
варна – шудры (слуги, ремесленники). Каждая варна дробилась, в свою очередь, на
несколько каст. Ниже шудры располагались не входящие в систему варн касты
«неприкасаемых». Кастовые системы были освящены религиозными принципами.
Допустима аналогия с биосоциальными системами общественных насекомых,
включающими в типичном случае две касты – рабочие особи (в свою очередь
подразделяемые на «профессии» – фуражиры, солдаты и др.) и репродуктивные (матки,
царицы).
Индустриализация постепенно заменяет стратификационные
общества более сложными системами, допускающими социальную мобильность для
индивидов и групп («общество равных возможностей»). Границы социальных слоев в
нем становятся проницаемыми, и действуют силы, работающие в направлении
восстановления эгалитарного общества (некоторый возврат к первобытным временам
на новом этапе истории). Подвижное равновесие между силами стратификации
(способствующими иерархии) и силами, стремящимися «уравнять ранги», определяет
структуру современного общества как «социального конуса»[33].
Однако отмеченная выше эволюционно-консервативная тенденция к передаче
социального статуса по наследству дает себя знать и в современном обществе .
Так, в современных США потомки часто сохраняют статус родителей, а пресловутая
«социальная мобильность» как вверх, так и вниз – сравнительно редкое явление
(Peterson, 1991).
П. Корнинг видит в возникновении сложных политических систем
дальнейшую реализацию своего принципа «функциональной синэргии» и
«телеономического отбора». «Селективные преимущества», порождаемые
синергетическими эффектами, являются глубинной причиной прогрессивного развития
сложных иерархических структур,которыми являются государства (Сorning, 1983).
По Э. Янчу (Jantsch, 1992), . каждая фаза в эволюции политических систем представляет диссипативную структуру, , которая рано или
поздно под воздействием «флуктуаций» (возмущений) уступает место иной
диссипативной стуктуре. Революции и представляют собой скачкоообразные переходы
от одной диссипативной структуре к другой, причем они проходят через «точку
бифуркации», в которой система имеет выбор между несколькими дальнейшими путями
эволюции. Янч отдает дань К. Марксу как своего рода предтече синэргетических
подходов в политической истории, однако упрекает Маркса в том, что последний
считал, что после революции и установления коммунистического строя динамика
истории по сути исчерпывается – достигается «конечное состояние». Между тем с
точки зрения динамики неравновесных, диссипативных, структур, конечное
состояние в принципе невозможно – любая система изживает себя, становится
«метастабильной», и. ей на смену приходит иная система, более стаблильная в
новых условиях. Изжившая себя система, однако, некоторое время сопротивляется
флуктуациям: так старая политическая система борется с назревающей
революцией. В наше время слова Янча о «метастабильности» имеют еще одну
актуальную интерпретацию – все человечество как единая система ныне
поддерживает себя вопреки усиливающемуся экологическому кризису, который может
привести к ниспровержению всей человеческой цивилизации и к исчезновению вида
Homo sapiens — точка зрения, близкая «экологическому пессимизму» биополитика Л. Колдуэлла (см. 7.1.1).
Несмотря на многообразие высказанных точек зрения,
биополитики сходятся в одном – развитие политических систем вплоть до
возникновения государства было продолжением социальной эволюции в направлении
усложнения коллективных структур, которая первоначально привела к возникновению
первобытных социальных систем. Однако, уже начиная с первобытной стадии, процесс
формирования государств уже нельзя объяснить только эволюционно-биологическими
факторами. Роль социокультурных факторов возрастает до такой степени, что
дальнейшее развитие социума и политических систем может идти вразрез с
биологически-детерминированным уровнем человека. Политические системы начинают
противоречить некоторым сторонам природы человека. Это и отражено в уже
упомянутой метафоре «социальная клетка».
В свете данных последних десятилетий представляется
вероятным, что эволюция на уровне надорганизменных (биосоциальных) систем
сыграла существенную роль на многих этапах формирования Homo sapiens. Хотя
вопрос о первобытной социальной организации не решен окончательно, многие
ученые склоняются к убеждению, что она носила в основном кооперативный,
эгалитарный (весьма «демократический» по современным меркам) характер, причем
лидеры во многих случаях было временными, частичными, ситуационными.
Первобытные люди жили малыми группами, которые цементировались
кровно-родственными связями и противопоставляли себя всем «чужакам». Однако уже
на этапе первобытного социума формируются, также и крупные, пусть первоначально
рыхлые, общности людей, спаянные в основном не биосоциальными, а культурными
факторами (единые культурные нормы, традиции, язык, символы). Именно они дают
впоследствие развитые политические системы с их большими «анонимными» (в той
или иной мере обезличенными) массами людей, которые заслуживают сравнения с
«социальными клетками», поскольку кладут конец первобытной вольнице и в то же
время незащищенности охотников-собирателей.
.
