ТЕКСТЫ КНИГ ПРИНАДЛЕЖАТ ИХ АВТОРАМ И РАЗМЕЩЕНЫ ДЛЯ ОЗНАКОМЛЕНИЯ
8.1. Исторический контекст определяет, какими должны быть факты и
фундаментальные принципы науки, а не наоборот; исторические системы и
исторические системные ансамбли
.
8.1. Исторический контекст определяет, какими должны быть
факты и фундаментальные принципы науки, а не наоборот; исторические системы и
исторические системные ансамбли
В предыдущих главах мы преимущественно на примерах показали,
что естественнонаучные высказывания могут найти историческое обоснование.
Настоящая глава имеет своей целью, во-первых, обобщить этот вывод,
распространив его на все без исключения эмпирические теории, относятся они к
естествознанию или нет; во-вторых, проанализировать логическую структуру такого
обоснования предельно точно и систематически, предлагая категории, необходимые
для такого анализа; в-третьих, показать беспочвенность опасений, что подобная
историческая интерпретация науки прокладывает дорогу скептицизму и релятивизму
и лишает нас всякой надежды на прогресс науки.
Я начну с утверждения, что именно исторической ситуацией
определяется, какими должны быть научные факты и фундаментальные принципы, а не
наоборот.
Вначале проясним понятие «исторической ситуации»,
введя две категории, заимствованные из сферы исторических наук. Это категории
«исторической системы» и «исторического системного
ансамбля».
Категория «историческая система» применима к
структуре любого исторического процесса, а не только к процессам научного
развития. С одной стороны, такие процессы неразрывно связаны с естественными
законами, такими как законы биологии, психологии или физики и т.п. С другой
стороны, они подчинены правилам, созданным человеком; именно на них я бы и хотел
остановиться. Существует столько типов таких правил, сколько разнообразных форм
и граней человеческой жизни. Это правила, регулирующие повседневное общение и
все разнообразие взаимоотношений; правила бизнеса, экономики, государственной
жизни; правила, по которым живет искусство, музыка, религия и, конечно же язык.
Поскольку такие правила, с одной стороны, возникают исторически и подвержены
историческим преобразованиям, а с другой стороны, они придают сферам нашей
жизни систематическое строение, я назову их историческими системами правил, или
в дальнейшем — просто «системами». Очевидно, что большая часть таких
систем не соответствует идеальным требованиям точности и полноты; но, вообще
говоря, они достаточно точны, чтобы применяться в тех ситуациях, для которых
были специально созданы. Таким образом, вопреки распространенному предрассудку
и за рамками науки жизнь обладает определенной рациональностью и логикой,
воплощенными в таких системах.
Историческая система может быть построена аксиоматически или
описываться аксиоматической системой. Если она построена как строгая
аксиоматическая система и, кроме того, представляет собой определенную
идеализацию, тогда в ее основу положены небольшое число точно сформулированных
аксиом и механизм выведения, посредством которого из аксиом получаются другие
предложения или символы. Примером такой системы может служить строго
сформулированная физическая теория, как предмет истории науки. Примером же
системы, которая, не являясь собственно аксиоматической, все же допускает систематическое
описание, может служить реальный механизм, для которого существует
математическая модель; такая система может быть объектом изучения для истории
техники. Если рассматриваемая система не идеальна, а в большинстве случаев
именно это имеет место, то ее нельзя описать посредством идеальной системы. И
здесь аксиомы и следствия тоже заданы, они могут быть описаны и имеют, как мы
уже говорили, свой собственный исторический статус, однако, системы остаются
более или менее нечеткими, размытыми, во всяком случае, не поддающимися строгой
формализации. К таким случаям можно отнести системы практической и культурной
жизни, системы ценностей, правовые и политические системы и т.п. Все они, не
являясь сравнительно определенными аксиоматическими системами, могут быть
описаны посредством последних.
Под второй исторической категорией — «историческим
системным ансамблем» — я понимаю структурированное множество систем,
частью наличествующих в данный момент времени, частью наследуемых от прошлого,
образующих определенную иерархию в соответствии с многообразными отношениями, в
рамках которых общество живет и развивается в каждый данный исторический
момент. Системы науки, то есть теории и системы теорий, а также правила научной
работы — все это входит в системный ансамбль — мир правил, по которым мы живем
и действуем в каждый данный момент времени.
Связи между элементами такого ансамбля могут устанавливаться
по практическим мотивам, например, одна система может получить моральное
оправдание, осуждение или опровержение на основании другой системы. Вспомним,
что в былые времена теоретико-научные высказывания корректировались с учетом
теолого-этических аксиом, а сегодня научные проекты оцениваются, исходя из так
называемой «социальной релевантности» и т.д. Другой тип отношений
между системами — критика одной системы на основании другой. Здесь можно
вспомнить критику Лейбница в адрес Ньютона, основанную на реляционной концепции
пространства, которую отстаивал Лейбниц, или же критику реляционной
натурфилософии со стороны Эйлера, исходившего из самоочевидности принципа
инерции. Другим примером могло бы служить распространенное отрицание этических
систем, основанное на теоретическом суждении о том, что все события, в том
числе человеческие действия, подчинены всеохватывающему детерминизму. Можно
было бы ограничиться этими немногими примерами возможных отношений между
системами. Следует лишь подчеркнуть, что в конкретном системном ансамбле могут
встречаться системы несовместимые и даже несоизмеримые друг с другом.
С помощью этих исторических категорий можно теперь более
точно определить понятие «исторической ситуации». Так мы будем
называть период исторического времени, в который доминирует тот или иной
системный ансамбль. Моя мысль заключается в утверждении, что такое положение
вещей имеет место в любом периоде исторического времени.
Если мы хотим более точно выразить мысль о том, что в
такой-то исторический период имеет место тот или иной системный ансамбль, нам
придется говорить о логической конъюнкции аксиоматически построенных теорий,
каждая из которых выступает как описание какой-то одной из систем этого
ансамбля. Конечно, это только регулятивная идея; здесь этот термин имеет иной
нежели у Канта, смысл. Я называю идею регулятивной только в практическом
смысле. Это действительно идея, ибо исторический период не может быть таким
образом исчерпывающе описан; и это регулятивная идея, потому что она направляет
наше движение от некоторой известной конкретной связи в системном ансамбле к
более широкому множеству связей; и, наконец, это идея лишь в практическом
смысле, поскольку в отличие от теоретических идей Канта она относится только к
ограниченному множеству и ее нереализуемость имеет лишь практические причины.
Поскольку системный ансамбль структурирован отношениями
между его элементами, легко предположить, что все эти элементы выводятся из
какого-то одного фундаментального элемента ансамбля. На самом деле это не так.
Действительно, мы можем выбрать в системном ансамбле какой-то элемент, чтобы
затем в соответствии с некоторой регулятивной идеей двигаться от него в
определенном направлении, устанавливая те или иные линии связей, хотя, вообще
говоря, нельзя одновременно двигаться во всех направлениях. Однако, как уже
отмечалось, многие элементы ансамбля оказываются неоднородными, порой несоизмеримыми
и даже противоречащими друг другу.
Таким образом, системный ансамбль организуется в
соответствии с практически-регулятивной идеей, применимой к конъюнкции
аксиоматически построенных теорий.
Поэтому, утверждая, что историческая ситуация определяет,
какими должны быть факты и фундаментальные принципы, а не наоборот, мы имеем в
виду, что именно системный ансамбль оказывается той силой, которая в данный
исторический период выполняет эту функцию. Последнее легко показать на ряде
примеров. Их мы возьмем из предшествующих глав, чтобы убедиться, что они
укладываются в предложенную здесь схему и что эта схема действительно может
быть применена для их объяснения.
Факты и принципы, положенные в основу системы Птолемея, как
мы уже отмечали ранее, были опосредованы конкретной интерпретацией
аристотелизма, господствующего учения того времени, с ее жестким разграничением
подлунной и надлунной сфер. В соответствии с этим учением человеческое
восприятие является надежным источником знаний только на Земле. Если стать на
эту позицию, никакие факты, говорящие о небесных телах, не могут противоречить
птолемеевской астрономии; всегда можно рассматривать их так, что они будут ей
соответствовать. Кроме того, эта система в значительной мере основана на
фундаментальных принципах физики, метафизики и теологии, господствовавших в это
время[121]. Далее, мы видим, что Эйнштейн полагал реальность состоящей
из отдельных субстанций с внутренне присущими им свойствами, совершенно не
зависимыми от многообразия взаимоотношений между субстанциями[122]. Такое воззрение уходит истоками в античную философию, а в
наиболее развитом виде оно было представлено Аристотелем и Декартом. В
противоположность этому взгляду на мир Н.Бор, как мы уже отмечали, полагал, что
реальность, по существу, образуется отношениями между субстанциями; эта
концепция своим формированием обязана влиянию диалектической философии
Кьеркегора и Джемса. Расхождения Эйнштейна с Бором ясно показывают, что
«факты» для каждого из них имеют различные смыслы и проявляют себя
по-разному. Поэтому Эйнштейн считал квантовую механику неполной, ибо она
оставляет за бортом многое из того, что Эйнштейн связывал с понятием факта, и в
то же время Бор отвергал какой-либо смысл, стоящий за «фактами», как
их понимал Эйнштейн.
Можно взять также пример из области исторических наук
(подробнее мы остановимся на этом в 13 главе) — теорию фактов, принятую школой
исторического позитивизма. Основные представители этой школы — американские
ученые Эндрью Д.Уайт, Джон Фиск, Г.Адамс, Уолтер П. Уэбб и др. Радикализируя и
расширяя сферу применения идей, заимствованных у немецких историков — фон
Савиньи, Нибура, Лахмана и Ранке — заимствованных, однако, едва ли правильно
понятых, они пришли к убеждению, что вся история есть совокупность фактов, и
подлинная задача историка состоит в исследовании этих фактов. Но выполнить свою
задачу историк может только тогда, когда его исследования будут основываться
исключительно на оригинальных документах, археологических находках, раскопках,
на изучении видов оружия, расшифровке старинных трактатов, на поисках писем,
дневников и записей, на хрониках и летописях и т.д. Они исходили из того, что
лишь углубленное исследование такого рода фактов могло бы дать представление о
том, что и как происходило в реальной истории. Теория исторических фактов также
имеет различные корни. Можно назвать среди них критику библейских текстов,
методы классической филологии, философию Просвещения и, наконец, — что,
вероятно, наиболее важно, — интеллектуальную установку естествознания.
Именно влияние последней отзывается эхом в известном высказывании Уэбба о том,
что Ранке превратил лекционный зал в лабораторию, где вместо реторт
используются документы[123]. Эта концепция была позднее отвергнута; в особенности горячо
ратовали за ее опровержение представители немецкой исторической школы. Они
утверждали, что факты подлежат интерпретации, которая возникает в контексте
концептуальных замыслов историка; следовательно, факты не имеют для нас
значения вещей в себе и для себя[124]. Какими должны или не должны быть исторические факты — этот
вопрос решается на основании множества теорий, неразрывно связанных с
исторической ситуацией.
.
