ТЕКСТЫ КНИГ ПРИНАДЛЕЖАТ ИХ АВТОРАМ И РАЗМЕЩЕНЫ ДЛЯ ОЗНАКОМЛЕНИЯ
12.3. Критические замечания о «динамике теорий»
Снида-Штегмюллера
.
12.3. Критические замечания о «динамике теорий»
Снида-Штегмюллера
Теперь мы подошли к определению теории, для которого
вводится множество физических систем J, репрезентирующих «подразумеваемые
применения» расширенного ядра E. Обозначим класс возможных подразумеваемых
применений E как A(E). Тогда нашим определением будет предложение:
X — физическая теория, если и только если X = .
Следуя Сниду и Штегмюллеру, мы теперь можем получить определение эмпирического
содержания теории теоретико-множественным образом. Вместо (II) запишем:
(III). J есть элемент A(E). [поскольку в (II) — не что иное,
как множество J подразумеваемых применений в конкретный момент времени, а E —
более точная формулировка S в (II)].
И наконец, мы получим как семантическое, так и
прагматическое определение того, что значит «располагать теорией (в момент
t)».
Семантическое определение: P располагает теорией T в момент
t, если P знает, что (1) J есть элемент A(E); (2) E — наиболее точная из
известных формулировок «расширенного ядра», к которому применимо J;
(3) J — максимальное множество, относящееся к применению E. Прагматическое
определение: P располагает теорией T в момент t, если (1) T — теория, которой
располагает P, в семантическом смысле; (2) другой субъект P0 (например, автор
теории) устанавливает подразумеваемые применения T при помощи
парадигматического множества примеров J0; (3) J0 — подмножество множества J,
отобранного P в момент t; (4) P убежден, что существует более точное E’ по
отношению к E, такое, что J является элементом также и A(E’); (5) P убежден,
что существует расширение J, такое, что оно является также элементом E’.
Пункт (4) прагматического определения может быть назван
«теоретической верой в прогресс науки», а пункт (5) —
«эмпирической верой в прогресс науки».
Теперь мы имеем средства для того, чтобы решить главный
вопрос: построить теорию историко-научного процесса, или, как выражаются Снид и
Штегмюллер, теорию «динамики научных теорий».
Тот исторический факт, что разные исследователи часто
пользуются одной и той же теорией, хотя связывают с ней различные гипотезы,
можно выразить так, что эти исследователи имеют разные мнения, касающиеся
расширенного ядра E или множества подразумеваемых применений J, но в то же
время прочно привязаны к одному и тому же парадигматическому множеству J0.
Тот исторический факт, что теории часто опровергаются [
здесь это означает фальсификацию (II) и/или (III) ], но при этом не
отбрасываются, получает выражение в том, что опровергается лишь
«расширение ядра», а само «ядро» остается незатронутым и
потому не может быть «низложено». Пример, который приводит Штегмюллер:
если свет состоит не из корпускул, то это не означает, что опровергнута
механика частиц, а только то, что один элемент из множества подразумеваемых
применений, относящийся к расширению «ядра» E, исключен из него.
Можно теперь сказать, что нормальное развитие науки
происходит тогда, когда расширяются E и J, а революционное развитие, когда
возникает новое «ядро» C[192]. Тем самым объясняется еще один исторический факт: революционное
развитие никогда не начинается с опровержения «ядра» какой-либо
теории, поскольку такие фальсификации практически невозможны. Несмотря на
неудачи, которые могут преследовать исследователей в попытках расширить
«ядро» теории, оно будет оставаться в употреблении до тех пор, пока
не будет создано другое, лучшее «ядро». Если какая-то вещь крайне
необходима, то лучше ее иметь даже в неудовлетворительном состоянии, чем не
иметь ее вовсе. Кроме того, провал каких-либо попыток расширить «ядро»
совсем не означает, что такие попытки вообще безнадежны.
Что касается Штегмюллера, то он особенно старается создать
впечатление, будто теоретико-множественное определение теории является наиболее
важным условием объяснения этих фундаментальных историко-научных фактов, и
более того, будто эти факты вообще не могли бы быть объяснены без такого
определения. Он подчеркивает, что, если рассматривать теорию не
теоретико-множественным образом, а как-то иначе, например, как класс
предложений, которому (в целом) могут быть приписаны значения
«истинно» и «ложно», то неизменность «ядра»,
которое, так сказать, оказывается «по ту сторону истины и лжи», не
могла бы найти объяснение; история науки превратилась бы в иррациональную
загадку.
Как мы уже отмечали, теоретико-множественное представление
теории действительно имеет то преимущество, что априорная структура
«ядра» теории с помощью формальных методов становится особенно
прозрачной. Но это никак не отменяет вопрос о том, что именно должно входить в
» ядро» теории, что можно называть априорным элементом последней, а
что нельзя, каковы критерии, по которым принимаются такого рода решения, что
вообще следует понимать под «a priori» в данном контексте. Такие
решения могут быть приняты только путем проверки конкретных обосновывающих предложений
— могут ли они сами быть обоснованы эмпирически или внеэмпирически — и в этот
процесс включается весь системный комплекс, в котором фигурируют эти
предложения. Никакой формализм, в том числе и теоретико-множественный, не
избавляет от необходимости содержательного исследования. Сама формальная
презентация может состояться только в конце или на заключительных стадиях
разработки теории. Для этого теория уже должна наличествовать как достаточно
полный класс предложений. Но так никогда не бывает в начале или на ранних
стадиях развития теории, то есть когда граничная линия C и E, разделяющая a
priori и a posteriori, проводится впервые, когда аксиоматические,
функциональные, оправдательные и нормативные основоположения обретают априорное
обоснование, тем самым отделяясь от эмпирически данного, что становится
очевидным лишь в рамках, создаваемых этими же основоположениями.
Теоретико-множественное представление теорий прячет
проблематичность оснований этих теорий за ширмой формальных преимуществ и тем
самым камуфлирует историческую обусловленность теоретических конструкций.
Штегмюллер прибегает к чисто психологическому объяснению постоянной
приверженности «ядру» тех исследователей, которых не смущают
многочисленные неудачные попытки расширения этого «ядра», —
объяснение сродни тому, что лучше иметь что-нибудь, хоть плохонькое, чем не
иметь ничего. Анализ, который проводится им на основе теоретико-множественного
представления теории, не позволяет увидеть в этой приверженности исторический,
а не психологический феномен; при этом теряется из виду объективная
обоснованность этой приверженности конкретной исторической ситуацией — то, что
было проиллюстрировано нами рядом примеров, приведенных в предыдущих главах, и
представлено в общей форме как теория исторически обусловленных системных
ансамблей.
И, наконец, мы видим, что теоретико-множественный анализ не
может объяснить, почему наступают революционные преобразования, почему вдруг
ученые создают новое «ядро». Штегмюллер не проходит мимо этого
вопроса, но то, что ему удается сказать, а именно, что революционные изменения
происходят тогда, когда старая теория оказывается сводимой к новой, когда новая
теория дает по меньшей мере не худшее объяснение фактам, чем старая и т.д.,
никак не связано с теоретико-множественным анализом; это просто исторические
констатации, которые, как было показано в предшествующих главах, к тому же и
неверны. Однако, если рассматривать процессы научных изменений не только в
рамках теоретико-множественного анализа, но и дополнять его исторической
теорией научного развития, очерк которой представлен здесь, то тогда только и
можно понять, почему действительный ход истории науки не соответствует этим
констатациям, но тем не менее не является ни загадочным, ни иррациональным.
Концепцию Снида-Штегмюллера в целом можно считать
небесполезным инструментом анализа уже сложившихся теорий, хотя она в ряде
аспектов имеет спорный характер. Но никакая «динамика теорий», если
под этим понимать метатеорию, объясняющую истоки, основание, выбор и историческое
развитие научных теорий, из этой концепции выведена быть не может; поэтому
такое наименование следует признать неадекватным и порождающим недоразумения.
.
