Грехопадение. :: vuzlib.su

Грехопадение. :: vuzlib.su

45
0

ТЕКСТЫ КНИГ ПРИНАДЛЕЖАТ ИХ АВТОРАМ И РАЗМЕЩЕНЫ ДЛЯ ОЗНАКОМЛЕНИЯ


Грехопадение.

.

Грехопадение.

Возникновение добра и зла. Сказание о грехопадении и рае
принадлежит христианству, и оно не приемлется теми этическими мыслителями,
которые от христианства отпали и не хотят религиозно обосновывать этику. Но
проблема этики не может быть даже поставлена, если не признавать, что возникло
различение между добром и злом и возникновению этого различения предшествует
состояние бытия «по ту сторону добра и зла» или «до добра и
зла». «Добро» и «зло» коррелятивны, и в известном
смысле можно сказать, что «добро» возникло лишь тогда, когда возникло
«зло», и падает с падением «зла». Это и есть основной
парадокс этики. Рай и есть то состояние бытия, в котором нет различения и
оценки. Можно было бы сказать, что мир идет от первоначального неразличения
добра и зла через резкое различение добра и зла к окончательному неразличению
добра и зла, обогащенному всем опытом различения. В человеке глубоко заложено
воспоминание об утерянном рае, о золотом веке, чувство вины и греха и мечта о
возвращении в рай, о Царстве Божьем, которое иногда принимает форму утопии
земного рая. Царство Божье мыслится как лежащее «по ту сторону добра и
зла». «Добро», которое осуществляется в этом грешном мире, на
этой грешной земле, всегда основано на различении и отделении от него
«зла» и «злых». Когда торжествуют «добрые», то
они уничтожают «злых», в пределе отсылают их в ад. Торжество
«добра», основанное на различении и оценке, совсем не есть рай и не
есть Царство Божье. Царство Божье нельзя мыслить моралистически, оно по ту
сторону различения. Грехопадение сделало нас моралистами. И мы стоим перед
великой загадкой: как человек мог не захотеть рая, о котором он так вспоминает
и так мечтает в наш мировой зон, как мог он отпасть от рая? Рай представляется
блаженной жизнью, в которой космос был в человеке, а человек был в Боге.
Изгнание человека из рая и значит, что человек выпал из Бога, космос же выпал
из человека. Рай был блаженной жизнью, но был ли он полнотой жизни, все ли
возможности были раскрыты в райской жизни? Библейский рассказ носит экзотерический
характер. В нем даны символы событий духовного мира, но необходимо углубленное
истолкование этих символов. В раю не все было открыто человеку и незнание было
условием райской жизни. Это — царство бессознательного. Свобода человека еще не
развернулась, не испытала себя и не участвовала в творческом акте. Меоническая
свобода, которая была в человеке от ничто, от небытия, была до времени закрыта
в первоначальном акте миротворения, но не могла быть уничтожена. В подпочве
райской жизни оставалась эта свобода, и она должна была проявиться. Человек
отверг мгновение райской гармонии и целостности, возжелал страдания и трагедии
мировой жизни, чтобы испытать свою судьбу до конца, до глубины. Это и есть
возникновение сознания с его мучительной раздвоенностью.<<21>> И в
отпадении от райской гармонии, от единства с Богом человек начал различать и
оценивать, вкусил от древа познания добра и зла, стал по ею сторону добра и
зла. Запрет же был предупреждением, что плоды с древа познания добра и зла
горьки и смертельны. Познание родилось из свободы, из темных недр
иррационального. И человек предпочел горечь различения и смерть райской жизни в
невинности и незнании. Он мог питаться с древа жизни и жить вечной райской
жизнью, вегетативной и бессознательной. Но в невинной райской жизни, в которой
человек питался с древа жизни и не подходил к древу познания, отношение между
Творцом и творением раскрывалось в аспекте Бога-Отца. Божественная Троица не
раскрывалась в раю, и Сын не являлся как бесконечная любовь и жертва. Бог есть лишь
питающая сила. Сказание о рае выражено так, будто был только Бог-Отец, и даже
не Бог-Отец, ибо без Сына нет Отца, а Бог — творческая сила. Парадокс
христианского сознания в том, что Христос не мог бы явиться в райской жизни.
Правда, могут сказать, что в райской жизни присутствовал Бог-Сл 1000 ово, но
Слово не воплощенное и не вочеловечившееся, не приносящее жертвы любви. Райская
жизнь остается совершенно в ветхозаветных категориях, она построена не по
образу Божественной Троичности. Если бы человек остался в райской пассивности и
райской невинности, непосредственной стихийности и бессознательности,
т. е. в стадии жизни божественно-природной, он не познал бы Христа и не
достиг обожения.

Возникновение познания добра и зла имеет две принципиально
различные стороны, и с этим связан парадокс генезиса добра и зла. Возможно
истолкование познания добра и зла как грехопадения.<<22>> Когда я
познаю добро и зло, делаю различение и оценку, я теряю невинность и
целостность, я отпадаю от Бога и изгоняюсь из рая. Познание есть потеря рая.
Грех и есть попытка познать добро и зло. Но возможно и другое понимание. Совсем
не само познание есть грех и отпадение от Бога. Само познание есть
положительное благо, обнаружение смысла. Но срывание с древа познания добра и
зла означает жизненный опыт злой и безбожный, опыт возврата человека к теме
небытия, отказ творчески ответить на Божий зов, противление самому
миротворению. Познание же, с этим связанное, есть раскрытие премудрого начала в
человеке, переход к высшему сознанию и высшей стадии бытия. Одинаково ошибочно
и противоречиво сказать, что познание добра и зла есть зло и что познание добра
и зла есть добро. Наши категории и слова одинаково неприменимы к тому, что
находится за пределами того состояния бытия, которое породило все эти категории
и вызвало к жизни эти слова. Хорошо ли, что возникло различие между добром и
злом? Есть ли добро — добро и зло — зло? Мы принуждены ответить на это
парадоксально: плохо, что возникло различение между добром и злом, но хорошо
делать это различение, когда оно возникло, плохо, что пережит опыт зла, но
хорошо, что мы познаем добро и зло, когда опыт зла пережит. Когда Ницше хочет
заменить различение между добром и злом различением между хорошим и плохим, он
думает, что заменяет категории этические и познавательные категориями
природно-стихийными, т. е. райскими. Но это уже рай после грехопадения. И
Ницше бессилен прорваться в рай. «По ту сторону добра и зла»,
т. е. в райской жизни, не должно быть нашего «добра», но не
должно быть и нашего «зла». Между тем как у Ницше это зло остается.
Человек пошел опытным путем познания добра и зла и должен пройти этот
страдальческий путь, но не может претендовать на рай в середине этого пути.
Сказание о рае и грехопадении есть также сказание о генезисе сознания в путях
духа.

Рай есть бессознательная и целостная природа, царство
инстинкта. Райское бытие не знает раздвоения на субъект и объект, не знает
рефлексии, не знает болезненного сознания, переживающего конфликт с
бессознательным. Конфликт сознания и бессознательного, который, по Фрейду и его
школе, порождает все неврозы и психические расстройства, есть порождение
цивилизации. Когда Клагес видит в возникновении сознания, интеллекта, духа
декаданс жизни, болезнь, он, в сущности, выражает на языке науки и философии
древнее сказание о грехопадении и утере рая, но натурализирует идею рая и
думает, что он возможен в мире падшем. Когда Бергсон противополагает правду
инстинкта интеллекту, он вспоминает о рае и о его утере в грехопадении. В рай
хочет вернуться Л. Шестов, когда борется с разумом и добром. Сознание,
связанное с утерей цельности и раздвоением, оказывается как бы результатом
грехопадения. Мы стоим перед основной проблемой: есть ли сознание — падшее
состояние человека, утеря рая? Плоды с древа познания добра и зла оказались
горьки, и горечь эта перешла в самое возникновение сознания. Сознание возникает
в страдании и боли. Сознание есть страдание, и потеря сознания, угашение
сознания представляется нам прекращением страдания. Достоевский говорит, что
страдание есть единственная причина сознания. Сознание есть мучительное
раздвоение. Сознание по природе своей никогда не охватывает целостного существа
человека, от него оно всегда отличается и представляется ему сферой
подсознательног 1000 о и сверхсознательного. Сознание подавлено
подсознательным, как это открывает современная психология, и закрыто для
сверхсознательного. Сознание основано на установке границ и противоположений,
причиняющих боль. Сознание нашего мирового зона, сознание в мире падшем не
может не быть болью и страданием. И потому человек так стремится забыться,
потерять сознание в экстазе, опьянении, если не высшего, то низшего порядка.
Производимые сознанием различения и оценки всегда причиняют боль и страдание.
После грехопадения была раскована добытийственная стихия, меонический хаос и
для охранения образа человека неизбежно было образование сознания, затвердение
сознания. Бессознательное перестало быть райским, в нем образовалось темное
подполье, и сознанием нужно было оградить человека от разверзающейся нижней
бездны. Но сознание заслоняет от человека и сверхсознательное, божественное
бытие, оно мешает интуитивному созерцанию Бога. Поэтому человек пытается
прорваться к сверхсознанию, к верхней бездне, падая нередко в подсознание, в
бездну нижнюю. Сознание нашего греховного мира означает утрату рая. Но рай не
утерян окончательно. Отблески рая и воспоминания о рае остались в человеке. К
целостности, которая недоступна для сознания, к просветлению своей природы, к
блаженству в Боге человек идет через раздвоение, через несчастье и боль, к
высшему благу идет через опыт зла. Гегель говорит о «несчастном
сознании», которое есть раздвоение, для которого Бог стал трансцендентным,
но правильнее было бы сказать, что всякое сознание есть несчастное сознание.<<23>>
Несчастное сознание преодолевается лишь через сверхсознание. В генезисе духа
есть три стадии — первоначальная стихия, райская целостность, целостность
досознательная, не испытавшая свободы и рефлексии; раздвоение, рефлексия,
оценка, свобода избрания; и целостность и полнота после свободы, рефлексии и
оценки, сверхсознательная целостность и полнота. Стадии чти, конечно, нельзя
понимать исключительно хронологически, это идеальная последовательность.
Стихийность, страстность, природная сила есть Ungrund, есть свобода до
сознания, до разума, до добра и истины, до оценки и выбора. Добро и зло
являются позже. В последнюю же целостность и полноту входит весь пережитый
опыт, опыт о добре и зле, опыт раздвоения и оценки, опыт боли и страдания.
Этика есть боль, и никакой другой этики, кроме болезненной, быть не может. Не
может быть блаженства в «добре», блаженство может быть лишь «по
ту сторону добра и зла». Генезис добра и зла, генезис различения и оценки
вкоренен в миф, и основой этики может быть лишь мифологическая основа. Этика с
обеих сторон, в начале и в конце, упирается в сферу, лежащую «по ту
сторону добра и зла», в жизнь райскую и в жизнь Царства Божьего, в
досознательное и сверхсознательное состояние. Лишь сознание с его раздвоением,
рефлексией, оценкой, с его болью и несчастьем, лишь несчастное сознание
находится по ею сторону добра и зла. И наиболее трудный вопрос есть вопрос о
том, что есть «добро» до различения добра и зла и что есть
«добро» по ту сторону различения добра и зла? Существует ли райское
«добро» и существует ли «добро» в Царстве Божьем? Это и
есть основная метафизическая проблема этики, до которой она редко возвышается.

Этика должна быть не учением о нормах добра, а учением о
добре и зле. Проблема зла столь же центральна для этики, как и проблема добра.
Традиционная теодицея, в сущности, совсем не разрешает проблему зла. Если
дьявол целиком подчинен Богу и является орудием Божьего Промысла, если Бог
пользуется дьяволом в своих благих целях, то, в сущности, зла не существует.
Это есть совершенно оптимистическая система. Зло существует лишь в человеке, в
целом же существует лишь добро. В теодицее Лейбница зла не существует. Пролог
на небе в «Фаусте», мотив которого заимствован из книги Иова, говорит
о том, что Бог сам допустил зло для испытания, для благих целей. В сущности,
это есть ортодоксальная точка зрения. Не только добро, но и зло находится в
руке Божьей и зависит от Бога. Но отсюда неотвратимо вытекает тот вывод, что
зло нужно дл 1000 я целей добра. Проблема зла парадоксальна для нашего сознания,
чего не хочет признать рациональная теология. Парадокс зла заключается в том,
что или зло находится в руке Божьей и зависит от Бога, и тогда оно нужно для
целей добра, или зло не зависит от Бога и Бог бессилен перед злом, и тогда
добро не есть окончательная онтологическая сила. Парадокс этот коренится в том,
что мы тут мыслим в категориях добра и зла, т. е. в категориях,
порожденных грехопадением, о божественном бытии, лежащем по ту сторону добра и
зла. Учение о первородном грехе, с которого и начинается этика, имеет совсем
иной смысл, чем ему обычно придают. Миф о грехопадении страшно возвышает, а не
принижает человека. Современная психология бессознательного, открывающая в
человеке страшное подполье тьмы, разоблачающая низменный характер самых возвышенных
состояний, сама по себе уничижает человека, втаптывает его в грязь. Учение же о
грехопадении бросает иной свет на открывшееся в человеке подполье, на
преступные инстинкты в его бессознательном. Если человек есть существо падшее и
если пал он в силу присущей ему изначальной свободы, то это значит, что он есть
существо высокое, свободный дух. Сознание в себе первородного греха есть не
только самоуничижение человека, но и его самовозвышение. Человек пал с высоты и
может на высоту подняться. В сознании в себе первородного греха нет ничего
унизительного для человека, как оно есть в сознании своего изначального
ничтожества, своего происхождения из грязи. Миф о грехопадении есть миф о
величии человека. Но теологическое учение о первородном грехе нередко принимает
форму родовой теории наследственности, в силу которой человеку передается
заразная болезнь предков. В этой родовой теории совершенно отпадает идея личной
ответственности. Именно по тому, что мы несем в себе первородный грех и живем в
падшем мире, обреченном вращаться в категориях добра и зла, в различениях и
оценках, мысль наша вращается в непреодолимых парадоксах. Последовательная и
углубленная мысль наша принуждена и радикально отрицать зло, как небытие, и
признавать положительное значение зла. Зло есть возврат к небытию, отказ от
миротворения, и вместе с тем зло имеет положительное значение, потому что оно
вызывает высшую творческую силу добра для своего преодоления. Свобода зла есть
добро, и без свободы зла не было бы свободы добра, т. е. не было бы добра.
Возможность зла есть условие добра. Насильственное недопущение зла и
насильственное уничтожение зла было бы большим злом. И добро легко
оборачивается злом, превращается в зло. Есть парадокс терпимости Бога к злу, в
который недостаточно вдумываются. Бог терпит зло, допускает зло во имя блага
свободы. Терпимость к злу входит в провиденциальный план Божий. Согласно
гениальному учению Я. Бёме, всякое начало для своего раскрытия предполагает
противоположное, сопротивляющееся ему начало. Свет предполагает тьму. Свет во
тьме светит. Рационального начала нет без иррационального. И вместе с тем
иррациональное начало никогда не может быть до конца рационализировано. Свет во
тьме светит, и тьма не объемлет его, но свет предполагает бесконечность тьмы.

О генезисе духа можно парадоксально сказать, что раскрытие
духа связано с грехом, с выходом из состояния райской невинности. И вместе с
тем дух предполагает героическую борьбу с грехом. Киркегардт говорит, что
страх, который он считает очень важным религиозным феноменом, связан с
пробуждением духа.<<24>> Чем меньше духа, тем меньше страха. И
вместе с тем страх есть последствие грехопадения. Пока есть грех, не может не
быть страха, страха перед Богом, перед высшим судом. И вместе с тем страх
должен быть преодолен, совершенная любовь изгоняет страх. Генезис духа, генезис
сознания, различение и оценка вызывает страх, ужас, страх безотчетный и
беспричинный, страх перед тайной божественной жизни, от которой человек отпал.
Изгнание из рая вызывает страх, и этот страх может даже возрастать по мере
того, как человек возрастает. Мир языческий, мир язычества греческого совсем не
был райским состоянием, каким хотят его некоторы 1000 е представить. В нем был
невероятный ужас, страх, который никогда не был побежден. От этого страха
человек хотел спастись в угашении сознания, в возврате в лоно бессознательного.
Но изгнанному из рая нет таких путей возврата в рай. Познание добра и зла
отравило человека. И никак человек не может прорваться в рай, по ту сторону
мучительного различения добра и зла и страдания, с этим связанного. Страх
человека перед Богом есть страх человека перед самим собой, перед
разверзающейся в нем бездной небытия… Такова парадоксия, диалектика и
проблематика добра и зла. Мы на каждом шагу наталкиваемся на непреодолимые
противоречия и трудности. Мы становимся то рабами зла, то рабами добра.
«Добрые» делаются «злыми», «злые» взывают к
«добру», когда их хотят погубить. В этом горькие плоды познания добра
и зла. Этическая трагедия прежде всего заключается, в том, что
«добро» не может победить «зла». В этом граница этики
закона и нормы. Цель жизни есть вечное творчество, а не повиновение нормам и
принципам. Но «добро» не знает другого способа победы над
«злом», как через закон и норму.

Есть люди, замученные проблемой зла и страдания. Таков был
Маркион, некоторые гностики, манихеи, таков Я. Бёме, Достоевский. Мыслители,
которые с особенной остротой переживают проблему зла, могут казаться
ориентированными этически. Но это требует разъяснения. Этика может быть
совершенно равнодушной к проблеме зла и нимало ей не мучиться, потому что она
остается замкнутой и самодовольной в своих законах и нормах и верит, что
«добро» всегда право по отношению к самому факту существования
«зла». Даже ад может представляться этическому мыслителю торжеством
добра, ибо основной для него представляется проблема оправдания добра, а не
проблема существования зла и злых. Маркион и гностики не понимали свободы и на
этом основывали свое ошибочное мнение о творении мира злым Богом-Демиургом. Зло
определилось другой природой, материальной природой, не Богом добра
сотворенной. Маркион не понимал, что злой мир создан не Богом, а грехом, грех
же определен свободой, а не злым Богом и не материей. Отсюда и ложное понимание
библейского сказания о миротворении. Но само мучение Маркиона и гностиков было
мучением высокого порядка.<<25>> Безмерно глубоко и высоко стоит Я.
Бёме, для которого проблема зла связана с учением об Ungrund’e и
свободе.<<26>> Мучительность и глубина проблемы зла не в самом
факте существования зла наряду с добром и злых наряду с добрыми, а в
оправданности добра и добрых перед лицом зла и злых. Не способствует ли добро и
добрые кристаллизации и увековечению зла и злых? Это есть роковой вопрос о том,
есть ли добро — добро, который в самой постановке своей есть парадокс. Ницше
понял остроту вопроса, но совершенно не понял отношение к нему христианства.
Абсолютная оригинальность христианства прежде всего заключается в том, что для
него солнце одинаково восходит над добрыми и злыми, что первые будут
последними, а последние первыми, что закон добра не считается спасительным,
т. е. добро становится проблематическим. Поэтому в христианской мысли
очень остро ставится вопрос об отношении Бога и свободы. Бога и добра, свободы
и ценности. Связан ли Бог добром и подчинен ли добру? Свободен ли Бог в
отношении к добру? Хочет ли Бог добра, или добро есть то, чего хочет Бог? Дунс
Скот в крайней форме защищал свободу Бога. Он принял ложную постановку вопроса
об отношении Бога и добра и в своем ответе на ложно поставленный вопрос
построил учение о Боге как восточном деспоте и самодуре. Оккам пошел еще
дальше. В действительности такого вопроса ставить нельзя: одинаково неверно и
что Бог связан добром, и что добро есть то, чего Бог хочет. Невозможно судить о
Боге с точки зрения добра, возникшего после грехопадения, с точки зрения
посюстороннего различения добра и зла. Если теодицея есть суд над Богом с точки
зрения нашего добра, то она есть ложная проблема. Но теодицея есть оправдание
Бога не с точки зрения нашего добра, а с точки зрения возникновения самого
различения между добром и злом. Что Бог находится «по ту сторону д 1000
обра и зла», это самоочевидно, ибо по ею сторону добра и зла находится наш
падший мир, а никак не Бог. Бог есть сверх-добро. Но в Нем не может быть зла,
находящегося по ею сторону различения. И когда мы ставим вопрос, свободен ли
Бог захотеть зла, мы применяем к Богу категории нашего падшего мира. Об этом
мыслить можно лишь апофатически. Бог вовсе не зависит от добра и не связан
добром. Он сам есть Добро как абсолютная сила. Но сейчас же мы должны признать,
что Он не есть добро, а сверх-добро, так как к Нему категория добра
неприменима. Суда над Богом быть не может, ибо Он есть источник всех ценностей,
с точки зрения которых происходит суд. Бог сам открывает себя нам как источник
ценностей, как бесконечную любовь. И теодицея может судить Бога лишь с точки
зрения того, что Бог открыл нам о себе. Теодицея есть лишь защита Бога от
человеческих понятий о Боге, от возведенной на Него клеветы.

Но есть другая проблема, еще более беспокойная,- проблема
отношения свободы и ценности, свободы и добра. Можно ли сказать, что свободе
человека предстоит добро, идеальная ценность, идеальная норма, которые должны
быть реализованы и неисполнение которых есть зло. Это есть преобладающая точка
зрения. Человек свободен осуществлять добро, реализовать ценности, стоящие над
ним, как навеки установленные Богом или как нормативный идеальный мир, но не
свободен творить добро, выковывать ценности. Школьное учение о свободной воле в
том и заключается, что человек может и должен исполнять закон добра, а в случае
неисполнения он ответствен и подвергается наказанию. Это есть выбор между
добром и злом, который предлагают ему извне. Свобода воли совсем не есть
источник человеческого творчества, она есть источник ответственности и
возможности наказания. Учение о свободе воли создано специально для закона, оно
носит нормативный характер. Но настоящая свобода не есть свобода в исполнении
закона, а есть свобода творчества нового, творчества ценностей. Человек как
свободное существо, есть не только воплотитель законов добра, но и творец новых
ценностей. Человек призван не исполнять только добро, но и творить добро.
Творческая свобода определяет ценность. Как существо свободное, как свободный
дух, человек призван быть творцом новых ценностей. Мир ценностей не есть
неподвижный, идеальный мир, возвышающийся над человеком и свободой, он есть мир
подвижный и творимый. Человек свободен в отношении к добру и к ценности не
только в том смысле, что он может их реализовать или не реализовать. И в
отношении к Богу человек свободен не только в том смысле, что он может
обратиться к Богу или отвратиться от Бога, исполнять или не исполнять волю
Божью. Человек свободен в смысле творческого соучастия в деле Божьем, в смысле
творчества добра и в смысле творчества новых ценностей. Это принуждает нас
строить этику, которая творчески понимает добро и нравственную жизнь.
Надчеловеческого и внечеловеческого идеального добра и идеальных ценностей,
неподвижных и вечных, не существует. Есть динамика творческих даров и
творческих ценностей, и в динамике этой продолжается миротворение. Мы увидим,
что в новой этике, вкорененной в христианстве, должен быть преодолен идеализм и
нормативизм. Платонизм совсем не может быть основанием творческой этики. Также
преодолена должна быть телеологическая точка зрения. Основным является не
вопрос о цели, которой должна быть подчинена наша нравственная жизнь, цели,
извне данной и навязанной или имманентной, а вопрос об источнике творческой
жизни, об энергии, реализующейся в нашей жизни. Телеологическая точка зрения
порабощает человека как творческое существо. Н. Гартман думает, что
телеологическое понимание природного мира, согласно которому в нем
осуществляется высшая жизнь, несоединимо со свободой и нравственной жизнью. Но
также можно сказать, что несоединимо со свободой и нравственной жизнью и учение
Гартмана об идеальных ценностях, которые человек должен свободно реализовать в
мире. Это ведь также телеология, но иного типа. Цель полагается в свободном
творческом акте, ценность творится. И потому прежде всего нужно решить, ч 1000
то такое человек, откуда он пришел, куда он идет, какова его природа. Это все
проблемы философской антропологии, которая еще так мало разработана. В этике Н.
Гартмана остается совершенно неясным, что такое человек, откуда у него свобода.
Этика приводит нас к пониманию двух перспектив жизни: длительности во времени,
дурной бесконечности, бесконечного алкания и муки и вечности, божественной
бесконечности, победы над временем. Ошибочно думать, что творческая динамика
ведет к путям дурной бесконечности. Творческий акт может вводить в вечность, и
вечность может быть творческой динамикой.

.

    Назад

    ПОДЕЛИТЬСЯ
    Facebook
    Twitter
    Предыдущая статьяЛечение зубов
    Следующая статьяПРИМЕЧАНИЯ :: vuzlib.su

    НЕТ КОММЕНТАРИЕВ

    ОСТАВЬТЕ ОТВЕТ