§5. Любовь к родине, патриотизм :: vuzlib.su

§5. Любовь к родине, патриотизм :: vuzlib.su

27
0

ТЕКСТЫ КНИГ ПРИНАДЛЕЖАТ ИХ АВТОРАМ И РАЗМЕЩЕНЫ ДЛЯ ОЗНАКОМЛЕНИЯ


§5. Любовь к родине, патриотизм

.

§5. Любовь к родине, патриотизм

Любовь к Родине считается — и, видимо, вполне справедливо —
неотъемлемой чертой русского национального характера. Вся русская литература,
вся русская поэзия пронизана любовью к России: от лер­монтовского «Люблю
отчизну я…» до рубцовского «Россия, Русь, хра­ни себя, храни».

На международном семинаре его участников спрашивали, какое
ка­чество самое главное для дипломата и разведчика. Все давали разные ответы:
ум, рассудительность, выдержка, знание языка… Но русский профессиональный
дипломат и разведчик Николай Сергеевич Леонов сказал: «Любовь к родине». И
пояснил: «Все остальное часто бывает делом наживным. Все трудности можно
преодолеть, а вот патриотизм — необходимое качество. Если его нет, вы будете
или серой мышью, мало кому нужной, которая жует свое собственное зернышко, или,
еще хуже, потенциальным предателем»47.

Высокий статус патриотизма как национальной черты
подтверждает и лингвистический эксперимент (см.: ч. I, гл. 2, § 5), суть
которого заключается в том, что студенты должны записать первые пять слов, ко­торые
приходят им в голову по ассоциации с названиями какой-либо страны и ее народа.
Русскоязычные (русские? российские? наши? — рань­ше было удобнее — советские:
это включало все и исключало многое) студенты, говоря о России, на втором месте
по частотности дают слова родина и патриотизм. На первом же месте идут слова
великий, огром­ный, необъятный, или по-английски great, huge, large, что, по
существу, также ассоциация с родиной, с Россией. Таким образом, даже наша мо­лодежь,
растущая в обстановке жестокой и часто несправедливой крити­ки своей родины, на
первое и второе места ставит патриотизм, любовь к этой самой раскритикованной
политиками и журналистами родине.

Русский язык неопровержимо свидетельствует о такой черте
русского национального характера, как открытый патриотизм, словесно вы­раженная
любовь к родине. Особенно ярко эта черта проявляется при сопоставлении русского
языка с английским. Действительно, русский язык изобилует эмоционально
окрашенными словами, обозначающи­ми место рождения человека, край, страну, где
человек родился: роди­на, родная страна (сторона/сторонка), отечество, отчизна.
Эти сло­ва и сочетания с ними имеют положительные коннотации, делают речь более
эмоциональной, приподнятой.

Россия с ее бескрайними землями всегда представляла собой со­блазн
для завоевателей со всех сторон света, кроме разве что севера, где просто
никого нет, кроме белых медведей. Неудивительно поэтому, что словосочетания
защита родины, защита отечества; защищать родину/отечество;
родина/отечество/отчизна в опасности устойчи­вы и регулярно воспроизводимы.

Всем этим русским высоким и, несмотря на это, широко
употреби­тельным словам в английском языке соответствует одно-единственное
нейтральное cлoвo country. Человек без родины — это a man without a country. За
Бога, царя и отечество — for God, my country and the tzar. В английском языке
существуют слова motherland и fatherland, но они практически никогда не
употребляются англичанами о своей собствен­ной родине. В полном соответствии с
тенденцией английского языка к «недосказанности», «недооценке», understatement,
для выражения лю­бого «накала чувств» по отношению к своему отечеству
англичанам вполне хватает одного-единственного слова country.

Для русского человека характерно очень личное и открытое (в
сло­весном плане) эмоциональное отношение к родине-матушке, к свято­му
отечеству. Русский язык свидетельствует: любовь к родине/отече­ству/отчизне —
это абсолютно устойчивые словосочетания, которые клишировались от регулярного
воспроизведения в речи. Словарь Даля регистрирует: И кости по родине плачут (по
преданию, в некоторых могилах слышен вой костей); Рыбам море, птицам воздух, а
человеку отчизна вселенный круг (комментарии вряд ли требуются); За отече­ство
живот кладут (о воинах).

Брюс Монк, автор популярнейшего школьного учебника «Happy
English», говорил в лекциях о современной русской культуре на факуль­тете
иностранных языков МГУ:

The concept of родина arouses a lot of emotion in Russians.
It is femi­nine, you regard it as your mother (родина-мать, родина-матушка,).
We have a different attitude to our country. We would never dream of cal­ling
it «motherland». Your people feel nostalgic during three-week Oxford summer
courses of English. I lived in Russia away from my country for 9 years and I
did not feel nostalgic. We are on different terms with our country.

Понятие родины в русских пробуждает много эмоций. Родина —
женского рода, часто воспринимается как мать (родина-мать, родина-матушка). У
нас другое отношение к своей стране. Нам никогда не пришло бы в голову назвать
ее «матерью-землей». Ваши люди испыты­вают ностальгию, проходя трехнедельный
курс английского языка в Оксфорде. Я прожил в России, вдали от родины, девять лет,
и у меня не было ностальгии. У нас с родиной совсем другие отношения.

Действительно, тоска по родине — это устойчивое выражение,
за­регистрированное словарем под редакцией Д. Н. Ушакова. Интересно, что менее
употребительное, чем родина и отечество, слово отчизна в том же словаре
Ушакова, изданном в 1938 году, имеет пометы «устар.» и «ритор.». Однако в более
позднем словаре Ожегова, изданном в 1949 году, это слово дается без этих помет.
Можно предположить, что слово отчизна перестало быть устаревшим по социокультурным
причинам: между выходом в свет второго тома словаря Ушакова и словарем Оже­гова
прошла Великая Отечественная война, вызвавшая огромный подъем патриотизма, на
что язык немедленно отреагировал оживлени­ем (не хочется говорить реанимацией,
но по сути именно так) или, вер­нее, омоложением устаревших слов.

Новая, гораздо более активная речевая жизнь началась и у
слова отечество и его производного отечественный после распада Советс­кого
Союза. Широко употреблявшееся прежде слово советский, удоб­ное по ряду причин
(например, в вопросах национальности и граждан­ства, по контрасту с нынешней
ситуацией разнобоя и путаницы между Русским и российским), во многих контекстах
заменилось словами отечество, отечественный: история отечества, отечественная
история/ литература/культура/продукция, отечественное производство и т. п.
Англичане же таких слов, как patriotic, motherland, fatherland о себе и о своей
собственной стране не употребляют. Великая Отечественная вой­на называется
Great Patriotic War только применительно к русским или при прямом переводе с
русского языка. Для англоязычного мира эта война имеет только одно название:
The Second World War — Вторая ми­ровая война. По имеющимся данным, fatherland
употребляется о Герма­нии (явная калька с немецкого Vaterland). О России —
motherland но обычно в кавычках, подчеркивая иностранность этого слова, его чуж­дость
контексту естественной английской речи. (У американцев несколь­ко по-другому,
но об этом ниже, в главе «Язык и идеология».)

Итак, у англичан, по выражению Брюса Монка, «другие
отношения со своей страной» — более дистантные, чем у русских, не такие близ­ко-интимные
(женский род, матушка, целый ряд одновременно высо­ких и теплых слов), что
вполне укладывается в стереотипы соответству­ющих национальных характеров и
объективно подтверждает их.

Еще одно языковое явление, ярко свидетельствующее обо всем
ска­занном выше, неожиданно попало в центр внимания борьбы полити­ческих сил
России. Речь идет о манере говорить о своей стране: по-русски — наша страна, а
по-английски — this country [эта страна]. Рус­скоязычных студентов, изучающих
английский язык, всегда приходится специально учить, что если речь идет об
англичанах и Англии, то не нуж­но употреблять словосочетание our country [наша
страна], как в рус­ском языке говорят о России: англичане в соответствии со
своим наци­ональным характером проявляют обычную сдержанность и в отноше­ниях
со своей родиной, называя ее очень нейтрально и подчеркнуто отдаленно this
country. По-русски до самого последнего времени о сво­ей стране можно было
сказать не наша страна, а эта страна только в резко негативном контексте,
подчеркивая, что говорящий уже не явля­ется или не считает себя принадлежащим к
России: в этой стране жить невозможно. Обычно так говорят за рубежом, в
отдалении от страны, и это говорится как эмигрантами, так и нашими (не этими
же!) соотече­ственниками. На международном симпозиуме по преподаванию англий­ского
языка как иностранного в Самаре в 1998 году одна из российских докладчиц,
говоря о пропаганде против России средств массовой ин­формации за границей,
сказала: «Когда я там смотрю телевизор, мне страшно возвращаться в эту страну».

Интересные данные приводит В. Н. Телия в своей работе
«Наимено­вание POДИHA1 как часть социального концепта «Patria» в
русском язы­ке». По ее мнению, «оязыковление понятия «patria» в
русском языке представлено четырьмя активными наименованиями: родина1, роди­на2
— отечество, отчизна. Причины такого номинативного расчлене­ния понятия
«patria» и соответственно — концептообразующих его об­ластей имеют
глубокие социально-исторические и культурные корни. Эти понятия развивались и
расширяли область в конкретных социаль­но-исторических условиях, вбирая в себя
ценностные и духовно-куль-

турные ориентиры лица и его кровно-родственных связей, его
общнос­ти не персональной — национально-территориальной (что характерно для
структуры знаний, воплощенной в наименовании родина2), затем — общности не
персональной же — государственно-геополитической (от­раженной в структуре
знания, соотносимой с именем отечество), в фо­кусе которой — „дела во благо
Отечества», и наконец — общности на­ционально-геополитической, хранящейся
в исторической памяти народа как великие дела отчизны, начиная с „давно
минувших дней». Ниже приводятся (в самом общем виде) основные концептообразующие
сфе­ры наименования родина1..

РОДИНА1 — это всегда личностное, персональное восприятие
„сво­его» демографического пространства, отражающее следующую струк­туру
знания: место (и/или места), ценностное отношение к которому для субъекта X определяется
тем, что: X родился здесь и с детства ощу­тил себя в кровно-родственной связи с
окружающими и с ушедшими поколениями; в этом месте X впервые воспринял себя как
„часть» окру­жающей природы (микро- и макрокосма); X впервые обрел здесь
дру­зей и близких и стал „частью» этого неформального социума; X осознал
„свой внутренний мир» среди родных и близких на родном языке и вос­принимает
себя как „часть» этого общего с ними мира; X овладел здесь родным языком и
стал „частью» говорящих на нем; X испытал здесь и продолжает испытывать
эмоционально положительное отношение к родным местам, к своим родителям и
кровно-родственным „корням», к близким людям, к знакомым с детства
традициям, к родному языку.

Pодина1 — это всегда „персональное», „свое»
(„мое») личностное место или места, архетипически противопоставленное
„чужому» месту, чужбине — обычно это родные края, родная сторона,
сторонушка, род­ные и близкие для него люди, родные могилы, где родные березки,
род­ные осины; воздух родины.

Poдина1 ассоциируется с родной землей как кормилицей и поили­цей,
а тем самым — с матерью-прародительницей. Отсюда образ роди­ны-матери,
восходящей к архетипу праматери как началу и источнику всего живого, и как
концу жизненного пути — возвращению в лоно ма­тери сырой земли.

Концепт родина1 является как бы персональным остовом для
всех остальных наименований концепта «patria», если речь идет о
личност­ной сфере субъекта. В этих случаях «малая родина» (родина1)
сопри­сутствует в «большой родине» как часть структуры знаний,
присущих в скрытом виде остальным наименованиям. Наименования родина2, оте­чество,
отчизна фокусируют прежде всего пространство общее, не пер­сональное,
принадлежащее всему народу, живущему на этой террито­рии („наше»), так как
эти концепты ориентированы на контекст госу­дарственно-исторического единства
не только территории, но и всего социума, на нем проживающего (ср. Наша родина
<�отечество, отчизна> — великая страна).

Родина1 — это „когнитивно-культурологический остов» для
всей указанной группы наименований» 48.

Итак, наша родина, наше отечество, наша страна — общеприня­тые,
узуальные, до недавнего времени единственно возможные слово­сочетания. Однако
ныне языковая ситуация изменилась вследствие изменений социокультурных.

Несмотря на открытый патриотизм как черту русского
национально­го характера, слова патриот, патриотизм, патриотический приобре­ли
в последнее время особые, политические коннотации: они ассоции­руются или,
вернее, определенные политические круги ассоциируют их с национализмом,
шовинизмом, что вызывает, естественно, яростные протесты оппозиционных
политических кругов.

Журналист университетской газеты «Татьянин день», берущий ин­тервью
у Н. С. Леонова, доктора исторических наук, генерал-лейтенан­та в отставке,
проработавшего разведчиком более 30 лет, формулирует свой вопрос следующим
весьма показательным образом: «Сейчас сло­во „патриотизм» стало чуть ли не
ругательным, в лучшем случае — ста­ромодным. Вам не кажется, что для нынешнего
мира характерно пре­дательство во всех областях жиз­ни — от политической до
духов­ной?» Ответ Н. С. Леонова также весьма показателен: «Да, уже дав­но
началось, как говорят, „идеоло­гическое охлаждение общества», потеря
каких-либо духовных цен­ностей. А с перестройкой началась и своего рода
экуменизация наше­го сознания: когда нам вместо на­циональных черт стали
прививать общечеловеческие, которые никто в мире не проповедует. Только без­дарные
политики России могли создать и навязать этот лозунг: „Наш путь — к достижению
обще­человеческих ценностей». Что это? У китайцев одни ценности, у амери­канцев
— другие, у испанцев — третьи, у арабов — четвертые. Какому индюку удалось
найти эти общечеловеческие ценности, где они?» 49

В расколотой на два лагеря России идет политическая борьба
меж­ду «патриотами» и «демократами». Обратите внимание: оба слова — «очень
хорошие», за ними стоят благороднейшие понятия любви к ро­дине и
справедливости, но демократы называют патриотов национали­стами и фашистами, а
патриоты демократов — предателями и губите­лями родины.

В такой политической обстановке неожиданную остроту приобрел
упомянутый выше языковый факт: как говорить о России, о своей роди­не. Раньше
вариантов не было — наша страна. Однако под влиянием английского языка и
заложенного в нем социокультурного, идеологи­ческого содержания в русском языке
все чаще стало мелькать в устной и письменной речи эта страна, что всегда
предполагало негативный контекст и негативные же коннотации. Патриотическая и,
впрочем, вся­кая другая, в том числе и «независимая», пресса немедленно
откликну­лась.

Александр Чачия, академик Академии социальных наук, в статье
под названием «На холмы Грузии легла от фески тень» в разделе с подзаго­ловком
«Где гордость, великороссы?» обращается с вопросами: «Как можете вы, великая
нация, терпеть, глядя на российских министров, согнувшихся в три погибели и
шаркающих ножками перед клерками из МВФ или Всемирного банка? Как можете молча
взирать на кучку прохо­димцев неведомого рода-племени, растаскивающих ваше,
народное добро и при этом презрительно насмехающихся над „этой страной»,
„этим народом»? Какую страну приняли вы от отцов ваших и какую ос­тавляете
детям вашим? Испытывая горечь поражения на начальном эта­пе Отечественной войны
1812 года, генерал Петр Иванович Багратион писал: „Скажите ради Бога, что наша
Россия — мать наша — скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное
Отечество отдаем сволочам?»» 50

Обратите внимание на слова Багратиона: «Наша Россия — мать
наша». Настоящему патриоту России захочется плакать от восторга и умиления, от
любви к родине, от связи времен и поколений. А теперь — маленький
лингвистический эксперимент: замените слово наша на эта — и что вы
почувствуете, и что вы подумаете про Петра Иванови­ча?

Еще пример, из статьи Виктора Кожемяко «Мусор на могилу»:
«Ну а все же — в душе-то за кого? Как-никак на волоске была судьба нашей страны
— быть ей или не быть. Нашей… У Р., как и у многих сегодня, чаще звучит
по-иному: „эта страна». И, когда он будет повествовать еще об одном
разговоре Сталина с Трумэном, вы его внутренние симпатии и антипатии поймете
совсем четко» 51.

А вот что читаем в статье Нади Кеворковой «Чистеньких всякий
по­любит» с подзаголовком «Апология нового русского»: «Новые русские очень
часто не новы, то есть не юны. Они, с чьей-то предвзятой точки зрения, могут
быть не стопроцентными русаками, кажутся порчеными евреями, татарами,
грузинами; порчеными, потому что связывают свои дела с буднями не ЭТОЙ, но
НАШЕЙ страны. Не бледнеют при употреб­лении местоимения МЫ, не отягощены
семантическими ассоциациями с прозой Замятина, хотя некоторые знают, о чем
речь, и не соблюдают натужной корректности, называя россиян русскими. Наша
страна для них не синоним утраченного рая, но и не средоточие мрака и дебилиз­ма,
прорастающее со страниц журнала с аналогичным названием» 52. Не пропустите «натужную
корректность». По-видимому, все-таки кор­ректность не в том, чтобы россиян
называть русскими, а в том, чтобы нерусских, живущих в России, называть
россиянами, а не русскими.

В наши дни по нашей или этой стране определяют «своих» и «чу­жих»
так же, как по обращениям господа или товарищи. В русском язы­ковом — и
неязыковом — мышлении настолько привычно и правильно выражение наша страна, что
не знающим английский язык трудно представить, что возможны и приняты другие
формы отношений со сво­ей страной. В этом плане забавно, или, вернее,
трогательно, звучит впол­не идеологически верное противопоставление Англии и
России в ста­тье Валерия Ганичева «Из Англии, но не о ней»: «Отличительной
чертой первых лиц английской политики всегда было служение главным целям
Англии, государства и, если хотите, народа. Нет — они употребляют все краски,
чтобы опорочить политических оппонентов, но никто не назы­вал и не мог назвать
Англию „эта страна»» 53.

Называют, называют — именно this country, потому что не
имеют другого варианта и потому что именно такого языкового выражения отношения
к своей стране требует национальный характер.

Означает ли это, что англичане не любят родину и что
английский язык это подтверждает? Очевидно, что с любовью к Англии у англичан
все в полном порядке: они завоевали в свое время полмира и все куль­турные и
материальные ценности от Египта до Индии свезли на свой остров. Свидетельства
их прочного «романа» с родиной — это Британ­ский музей, может быть, самый
богатый музей мира, где с большим вку­сом, ученостью, пониманием и огромным
патриотизмом собраны сокро­вища: от рукописей Улугбека до древнегреческих
храмов (не обломков колонн, как в других музеях мира, а целиком храмов); это
игла Клеопат­ры на набережной Темзы, на которой указаны имена английских моря­ков,
отдавших свою жизнь при перевозке памятника через проклятый штормовой
Бискайский залив, и многое, очень многое другое. А как же язык? Где же его
свидетельство? Где английские эквиваленты родины-матушки, отчизны, отечества,
родимой сторонки, нашей страны?

Есть, есть языковое свидетельство, не будем волноваться.
Просто английский язык, отражая английский национальный характер, «пошел другим
путем». Пылкое открытое словесное выражение любви, пусть даже и к родине, не в
духе англичан. Их знаменитая «языковая сдер­жанность», «недосказанность»,
«недооценка» — understatement — накладывает свой отпечаток и на любовь во всех
ее проявлениях.

По-русски можно сказать не только «я люблю суп», но и «я
обожаю суп», если вы его действительно очень любите. По-настоящему англий­ский
ответ дала мама моей подруги Джуди Уокер, когда в ресторане официант предложил
ей суп: «I do not dislike soup [Я ничего не имею против супа]», — сказала
миссис Уокер, которая на самом деле очень любит суп. Разумеется, сказанное
отнюдь не обозначает, что англича­нин не может сказать «I adore soup! [Я обожаю
суп]». Может, сказать можно все или, во всяком случае, многое, но речь идет о
тенденциях, о «больше — меньше» а не «все или ничего». Этот последний подход во­обще
к языку неприменим, что блестяще показал замечательный амери­канский лингвист
Дуайт Болинджер в своей небольшой, но очень ем­кой работе 54. Поэтому не нужно
присылать «опровержений» с приме­рами «как они говорят» — язык слишком
многообразен, чтобы его можно было целиком и полностью загнать в какие-то
научные или наукооб­разные рамки, он все равно где-нибудь вылезет, как тесто из
квашни.

Джорж Микеш, или Майке, венгерско-английский журналист, уже
цитировавшийся выше, описывает объяснения в любви под прессом understatement,
противопоставляя их «переоценке», overstatement кон­тинентального (а значит, и
русского) языкового мышления:

«The English have no soul; they have the understatement
instead.

If a continental youth wants to declare his love to a girl,
he kneels down, tells her that she is the sweetest, the most charming and
ravishing person in the world, that she has something in her, something
peculiar and individual which only a few hundred thousand other women have and
that he would be unable to live one more minute without her. Often, to give a
little more emphasis to the statement, he shoots himself on the spot. This is a

normal, week-day declaration of love in the more
temperamental continental countries. In England the boy pets his adored one on
the back and says softly: „I don’t object to you, you know». If he is
quite mad with passion, he may add: „I rather fancy you, in fact».

If he wants to marry a girl, he says:

„I say… would you?..»

If he wants to make an indecent proposal:

„I say… what about…»».

У англичан нет души; ее заменяют сдержанные высказывания
(букв. недооценки).

Если молодой человек с континента хочет признаться девушке в
люб­ви, он встает на колени и говорит ей, что она самое милое, обаятель­ное и
восхитительное существо на свете, что в ней есть нечто, нечто особенное и
неповторимое, чем обладают лишь несколько сотен тысяч других женщин, и что он
больше не может ни минуты прожить без нее. Часто для того, чтобы придать больше
выразительности высказыва­нию, он пускает себе пулю в лоб. Это обычное, заурядное
признание в любви в более темпераментных континентальных странах. В Англии
молодой человек потреплет свою ненаглядную по плечу и скажет: «Знаешь, я против
тебя ничего не имею». А если он с ума сходит от страсти, то добавит: «Ты мне
даже очень нравишься». Если он хочет жениться на девушке, он скажет: «Ну, ты
пойдешь?..»

А если делает непристойное предложение: «Ну, а как
насчет…»

В качестве иллюстрации недооценки — understatement,
свойствен­ной английскому языку, и переоценки — overstatement, которой часто
«грешит» русский язык, могут послужить следующие «функциональные эквиваленты»:

Английский язык: I am a bit unwell [Я не очень хорошо себя
чувствую]; Русский язык: Чувствую себя ужасно: голова раскалывается, еле ноги
таскаю, утром думала — не встану…

Вернемся к любви к родине, проявлению патриотизма как черты
на­ционального характера. «Другой путь» английского языка заключается в том,
что у британцев любовь к родине выражается через нескрывае­мую антипатию к
иностранцам и всему иностранному. Соответственно, слова foreign [иностранный] и
foreigner [иностранец] имеют отрицатель­ные коннотации. Эти оттенки неприязни
так сильны, что даже совер­шенно, казалось бы, нейтральное терминологическое
словосочетание the faculty of foreign languages [факультет иностранных языков]
вытес­нено в современном английском языке более нейтральным: the faculty of
modern languages [факультет современных языков]. В этом плане раз­личия между
английским и русским языком как отражение различий между соответствующими
национальными характеристиками еще бо­лее углубляются.

183

Русскому национальному характеру свойственны повышенный ин­терес,
любопытство и доброжелательство к иностранцам и иностранно­му образу жизни,
культуре, видению мира. Соответственно, слова инос­транный и иностранец не
имеют ингерентных (то есть изначально присущих независимо от контекста)
отрицательных коннотаций, ско­рее наоборот. Это слова, возбуждающие интерес и
повышенное внима­ние, настраивающие на восприятие чего-то нового,
увлекательного, неизвестного.

Английские слова foreign и foreigner употребляются, как
правило, в отрицательных контекстах. В иллюстративной фразеологии английских
словарей foreigner [иностранец] предстает в явно негативном свете:

Anne’s father would not consent to her marrying a foreigner
[Отец Анны не согласился бы на ее брак с иностранцем] (ALDCE, иллюстрация к сло­ву
consent ‘соглашаться’);

Не has a distrust of foreigners [Он не доверяет иностранцам]
(ALDCE, иллюстрация к слову distrust ‘недоверие’);

Foreigners are not allowed to own land [Иностранцам не
разрешено владеть землей] (LDCE, иллюстрация к слову foreigner);

Could you help me, please? I am a foreigner, and I can’t
read signs [Будь­те любезны, не могли бы вы мне помочь? Я иностранец и не могу
прочи­тать вывески] (DELC, иллюстрация к слову foreigner).

Иногда дело доходит до курьеза (курьеза, разумеется, с точки
зре­ния русского менталитета): «William III was not a popular ruler owing to
his foreign ways (he was born in the Hague) [Вильгельм III был непопу­лярным
правителем из-за своих иностранных манер (он родился в Гаа­ге)]» 55. Даже
своему королю, имевшему неосторожность родиться в Нидерландах, англичане не
могли простить его «иностранности».

Крупнейший английский драматург Том Стоппард в одной из
недав­них пьес вложил в уста своего героя, известного специалиста по антич­ной
поэзии, весьма пренебрежительную оценку римских поэтов: «Romans were foreigners
who wrote for foreigners two millenniums ago [Римляне были иностранцами,
которые писали для иностранцев два тысячелетия назад]». Это напоминает
известный анекдот об английс­кой даме, которая во время пребывания в Венгрии,
говорила о венграх, презрительно называя их these foreigners [эти иностранцы].
Когда ей осторожно и вежливо объяснили, что в Венгрии она сама иностранка, дама
очень удивилась и ответила, что, поскольку она англичанка, она нигде не может
быть foreigner: это весь остальной мир — иностранцы.

Питер Устинов в своей автобиографической книге «О себе
любимом» пишет о своем пребывании в английской школе в качестве иностранца: «„Растяпа!»
— кричали разгневанные зрители, когда я чуть ли не в ты­сячный раз уронил мяч
во время одного из моих последних крикетных матчей в школе мистера Гиббса. Мне
хотелось улыбнуться. В душе все знали, что я обязательно уроню мяч, и никто не
ожидал, что я смогу играть как следует. Иностранец, что вы хотите?» 56 И там
же: «История, которую мы учили в тот момент, была исключительно английской,
слов­но детей в этом юном возрасте не должно травмировать существование
иностранцев и их прошлого — за исключением тех случаев, когда они мимолетно
появлялись в качестве врагов, чтобы англичане могли нане­сти им поражение» 57.

Из компьютерной базы данных словарной редакции издательства
«Longman» было извлечено более 500 контекстов со словом foreigner. Как и можно
было предположить, более половины из них негативны по отношению к иностранцам,
хотя это всего лишь механически (компью­терно) вырванные из текста обрывки
фраз. Вот некоторые из них:

Outsiders were frowned on. They’re foreigners — they come
from Bury St. Edmunds! [На посторонних смотрели с неодобрением. Они были ино­странцами
— из города Бери Сент-Эдмундса!]

He’s not a proper father: he’d rather talk to a foreigner
than come and find his own son [Он не был нормальным отцом: он скорее поговорил
бы с иностранцем, чем пошел бы искать своего сына].

Would love me even less, if only because I was a foreigner
on the home turf [Любила бы меня еще меньше только потому, что я был чужим на
родной почве].

He is not kind of loving or affectionate about foreigners
[Он относится к тем, кто любит иностранцев или симпатизирует им].

They left her complaining volubly about foreigners, the dog
yapping his agreement [Они ушли, а она многословно жаловалась на иностранцев,
собака же тявкала в знак одобрения].

The growing resentment against foreigners erupted in the
summer of 1992 [Вспышка нараставшего предубеждения против иностранцев пришлась
на лето 1992 года].

The Italians, and indeed all foreigners, are known to be
cruel to animals [Итальянцы, как, впрочем, и все иностранцы, известны своим
грубым обхождением с животными].

Jane had a suspicion that the Swiss, like all the
foreigners, harboured strange and filthy diseases [Джейн подозревала, что
швейцарцы, как и все иностранцы, были носителями каких-то странных и грязных
забо­леваний].

Declared that «abroad is utterly bloody and foreigners are
fiends» [Объ­явлено, что «за границей все проклято, а иностранцы — приспешники
дьявола»].

The «Lower Breed», along with servants and foreigners
[«Низшая порода», вместе со слугами и иностранцами].

…with witches, demons, werewolves, basilisks, foreigners,
and (of course) papists; Catholics were «dogs, swine, unclean beasts,
foreigners and strang­ers from the Church of God» […с ведьмами, демонами,
оборотнями, васи­лисками, иностранцами и, конечно, папистами; католики были
«для Божьей церкви собаками, свиньями, грязными животными, иностран­цами и
чужаками»].

He blames foreigners for the country’s troubles [Он обвиняет
ино­странцев в бедах страны].

Another boring foreigner. I bet she is a Jew [Еще одна
нудная иностран­ка. Готов поспорить, что она еврейка].

This race despises foreigners, no permanent residence for
one more di­sheveled foreigner to arouse much suspicion [Эта раса презирает
чужезем­цев, постоянное проживание не разрешено ни одному неопрятному ино­странцу,
чтобы не возникало подозрений].

…are thrown together on a case involving drugs,
foreigners, lots of fights and guns… […были объединены на предмет
наркотиков, иностранцев, бесчисленных драк и пистолетов…].

…and national purity — women, homosexuals, foreigners?
[…а чистота нации — женщины, гомосексуалисты, иностранцы?]

Now that sounded a little like «Foreigners Go Home!» [Теперь
это про­звучало как «иностранцы, убирайтесь восвояси»].

…a lust including women, animals, madmen, foreigners,
slaves, patients and imbeciles… […список, в который входили женщины,
животные, су­масшедшие, иностранцы, рабы, больные и дебилы…].

…a quiet child with the natural distrust of foreigners
peculiar to the French of his class… […тихий ребенок, с естественным
недоверием от­носящийся к иностранцам, что свойственно французам одного с ним
сословия…].

Fear of foreigners [Страх перед иностранцами].

Abroad is also tiring and confusing and full of
foreigners… [За границей к тому же очень утомительно, много непонятного, и
там полно иностран­цев…].

…we must be sacrificed to the evil intentions of
foreigners… […нас должны принести в жертву жестоким намерениям
иностранцев…].

The intrusion of foreigners onto Chinese soil [Вторжение
иностранцев на китайскую территорию].

…throw France on the mercy of foreigners… […оставить
Францию на милость иностранцев…].

…enjoyed massaging the paranoid prejudices of
foreigners… […с удо­вольствием развивали параноидальные предубеждения иностран­цев…].

They’re suspicions of foreigners [Это подозрения
иностранцев].

Feelings of xenophobia — a fear or hatred of the foreigner —
can so readily by whipped up [Чувство ксенофобии — страх или ненависть по
отношению к иностранцам — может быстро развиться].

When I was foolish enough to believe that the foreigners
were the great curse of the British [Когда я был так глуп, что верил, что
иностранцы — великое проклятие британцев].

…the cat, who is suspicious of this foreigner as the
natives… […кошка, которая не доверяет иностранцу так, как местным
жителям…].

Really, he was very hostile to foreigners [На самом деле он
был очень враждебно настроен по отношению к иностранцам].

I still couldn’t imagine my mother mixing with foreigners
anywhere [И пo сей день я не могу себе представить, чтобы моя мать вступала в
какие-нибудь контакты с иностранцами].

Американский вариант английского языка, более
ориентированный на «политическую корректность» (об этом см.: ч. II, гл. 2, §
3), уже ввел в обиход некий эвфемизм, политически более правильный вариант,
смягчающий негативную окраску слова foreigner, которое как это яв­ствует из
приведенных примеров, звучит обидно, грубо, оскорбитель­но. Этот«мягкий»,
необидный вариант: alien [незнакомец] или newcomer [приезжий, нездешний].

Совершенно очевидно, что все социокультурные коннотации
слова foreigner отсутствуют у иностранца, то есть у его русского эквивалента.

Таким образом, любовь к родине как черта национального
характе­ра у русских выражается в языковом плане открыто, набором широко
употребительных эмоциональных синонимов — слов и словосочетаний, а в английском
языке — очень сдержанно и в форме нелюбви к нерод­ному, к иностранному.

Язык раскрывает определенные черты национального характера.
Он не только подтверждает само существование национального характера как
явления, но и высвечивает его малозаметные аспекты и грани. Мож­но даже
провести некую параллель или выявить закономерность: раз­личие языков
свидетельствует о различиях национальных характеров.

.

    Назад

    ПОДЕЛИТЬСЯ
    Facebook
    Twitter
    Предыдущая статьяСоздание сайтов
    Следующая статьяФ. НИЦШЕ :: vuzlib.su

    НЕТ КОММЕНТАРИЕВ

    ОСТАВЬТЕ ОТВЕТ