ТЕКСТЫ КНИГ ПРИНАДЛЕЖАТ ИХ АВТОРАМ И РАЗМЕЩЕНЫ ДЛЯ ОЗНАКОМЛЕНИЯ
В. Якобинская диктатура
.
В. Якобинская диктатура
1. Падение жирондистов неизменно привлекает к себе внимание
историков. Написано немало работ, выставляющих жирондистскую партию в самом
выгодном свете, а ее вождей в качестве бескорыстных демократов. Возмущение
буржуазной историографии вызывали и вызывают судебный процесс над жирондистами
и их последующая казнь.
Процесс начался 24 октября и закончился 30 октября
вынесением смертного приговора всем обвиняемым (их было 21 человек).
Это был первый судебный процесс нового времени, с помощью
которого одна партия — победившая — расправлялась с другой — побежденной.
Присяжные ограничились выступлением нескольких свидетелей.
Они признали обвиняемых виновными в «заговоре против единства и
нераздельности республики», в заговоре «против благоденствия и
безопасности французского народа».
Объективные свидетельства говорят против жирондистов как
политической партии, заявлявшей претензии на демократизм программы действий.
Восстание 10 августа 1792 года, стоившее 2000 жизней, было
организовано и осуществлено якобинцами, но жирондисты, стоявшие в стороне,
постарались извлечь из падения монархии максимальную пользу.
Якобинцы, конечно, не были очарованы поведением жирондистов,
их упорным стремлением сохранить власть за собой, с тем чтобы кровь проливали
другие. Но борьбу за власть начали не они, а жирондисты. Именно последние
стянули в Париж верные себе отряды из консервативно настроенных департаментов;
они создали Комиссию двенадцати, они инспирировали убийства якобинцев в Лионе.
Жирондисты позволяли себе восхищаться народом, когда он
умирал на полях сражений, но стоило им услышать требование: «Хлеба!»,
как они тотчас вставали на защиту «законной прибыли лавочника».
Бедный должен искать пропитания не силой, а на основе свободного договора с
предпринимателем, поучали они.
Их идеалом была цензовая республика. «Кто не рассмеялся
бы, услышав о суверенитете толпы», — писали их газеты.
Говорят о высоких моральных качествах жирондистов. Это
представляется несомненным. Но разве не они прибегали в своей полемике с
якобинцами к такого рода эпитетам, как «чудовища, которые нас
бесчестят», «тираны», «убийцы» и т.п.
Задолго до того, как якобинцы осудили их на смерть,
жирондисты требовали голов Робеспьера, Марата и Дантона, призывали
«задушить эту сволочь». И они, без сомнения, пошли бы на это, если бы
располагали реальной властью в Париже. Легко понять ожесточение якобинцев. Но
оно не может служить оправданием их расправы над вождями Жиронды. Последующие
репрессии привели, как это ни печально, к гибели всех основных деятелей
жирондистской партии. Выжили немногие.
2. Встав у власти, якобинцы должны были решить задачи, от
которых зависело спасение Франции и революции.
В стране царил голод, особенно в Париже: надо было найти
продовольствие и организовать его распределение. Армия, малочисленная, дезорганизованная
изменой, терпела поражения; войска коалиции вступили на французскую территорию.
В Вандее, Бретани и некоторых других департаментах господствовали роялисты.
Такова была первая группа вопросов, поставленных в порядок
дня. Кроме этого, якобинцы должны были заняться осуществлением своих
программных требований: дать землю крестьянам, выработать для страны
демократическую конституцию, позаботиться о рабочих. И это надо было делать не
откладывая, ибо только так можно было сохранить за собой революционную массу
народа.
Это была вторая группа задач.
Помимо всего, им предстояло вести за собой
«болото» Конвента и выдерживать сопротивление 60 департаментов (из
83), враждебных политической гегемонии якобинцев.
3. Ситуация, как это уже не раз случалось в истории
революций, вынуждала к созданию революционного правительства.
Его цель и принципы были определены Робеспьером в речи 25
декабря 1793 года. Задачей конституционного правительства, говорил Робеспьер,
является сохранить уже существующую, уже упроченную республику. Оно подчинено
более или менее «единообразным и строгим правилам». Оно действует на
основе законов.
Другое дело — революционное правительство. Оно имеет цепью
основать республику. Оно находится в состоянии войны, оно окружено врагами и
должно действовать с чрезвычайной энергией, должно «отыскивать новые и
спешные средства», применение которых не всегда опирается на определенный
закон. У революционного правительства, подчеркивал Робеспьер, не может быть
ничего общего с произволом, у него есть свои собственные правила, основанные на
справедливости. И если все-таки оно не во всех случаях может опереться на
закон, то не становится от этого менее справедливым и законным. «Оно
опирается на самый священный из всех законов — спасение народа, на самый непоколебимый
из всех принципов — справедливость».
Таким образом, по мысли Робеспьера, революционное
правительство — это всегда временное средство; укрепив существование
республики, оно должно уступить место правительству конституционному.
К сожалению, такой исход случается крайне редко. Власть
обладает огромной притягательной силой, и по своей воле расставаться с властью
способны немногие «революционные правительства».
В. И. Ленин — в духе своих общих воззрений, как две капли
воды схожих с рассуждениями Робеспьера о революционном правительстве, — отмечал
динамизм, свойственный правительству якобинцев, особо выделяя его принцип,
сформулированный Дантоном: смелость, смелость и еще раз смелость.
1. Составной частью революционного правительства стал и сам
Национальный конвент. Сохранив положение высшего законодательного органа
республики, он сосредоточил еще в своих руках всю верховную исполнительную
власть. Таким образом, было констатировано, что революционное правительство не
знает разделения властей.
II. Ядром власти, ее штабом, ее фактическим центром сделался
Комитет общественного спасения. Ежемесячно переизбираемый Конвентом в составе
9-16 членов, Комитет отвечал только перед последним. Распоряжения Комитета не
терпели критики.
Член Комитета, знаменитый Карно, ведавший военными делами,
писал своим генералам: время неисполнения приказов правительства окончилось. И
Комитет умел доказывать это.
Министерства поначалу не были ликвидированы, как и все
прочие учреждения республики, однако они были поставлены «под наблюдение»
Комитета и от него зависели. В его руки перешло в конце концов все высшее
военное командование.
Ш. Третьим важным элементом революционного правительства
сделался Комитет общественной безопасности (организованный еще в октябре 1792
г.). Его специальной задачей было преследование контрреволюционеров, арест и
предание суду революционного трибунала.
Роль Комитета общественной безопасности резко возросла после
принятия «декрета о подозрительных» (17 сентября 1793 г.), когда в
«порядок дня» был поставлен революционный террор.
Закон 1793 года объявлял подозрительным каждого, кто был
известен приверженностью старому порядку, кто находился в родстве с
дворянами-эмигрантами или состоял у них на службе (если не было бесспорных
свидетельств революционности), и всех тех, кто не мог доказать, на какие
средства он существует.
Декрет предписывал арест подозрительных. Если имелись
обвинительные материалы, арестованные подлежали суду; если этих материалов не
было, они оставлялись под арестом на неопределенное время.
Ни одна мера якобинского правительства не вызвала сталь
яростной критики, как закон о подозрительных. При этом умалчивается, что идея
закона была впервые сформулирована Учредительным собранием в 1789 году, но в
противоположных цепях. В то время, после нескольких голодных бунтов,
Учредительное собрание создало особый комитет, наделенный правом
предварительного ареста в отношении всех тех парижских пролетариев, которые
будут сочтены подозрительными, с точки зрения господствовавших политических
интересов. Этот факт может быть принят во внимание, но не может служить
оправданием безжалостных расправ над невинными людьми.
Среди деятелей, принадлежавших к левому лагерю, только Марат
с самого начала, по крайней мере с 1790 года, настаивал на терроре против
дворян, требуя «пяти или шести сотен отрубленных голов». Призывая к
террору, он хотел одного: предостеречь против ложной гуманности, против
порожденного всей прошлой историей трепета в отношении «исторических»
фамилий. Измена должна караться всюду, где она есть. Кровь, пролитая немногими
контрреволюционерами, писал он, предотвратит потоки ее.
Трудно назвать общее число арестованных, но оно, без
сомнения, было весьма значительным. Если верить К. Демулену, выступавшему
против закона, было арестовано 200 тыс. человек.
Декрет о подозрительных, как и вообще революционный террор
якобинцев, будучи, по выражению К. Маркса, «плебейским способом
разделаться с абсолютизмом», не способен вызывать сочувствия и именно
потому, что это способ расправы со всем тем, что раздражает «плебеев»:
богатство, образованность, благородство и т. д. Конечно, и то и другое
представлялось мерами временными. С победой на фронте, с ликвидацией мятежей,
с прекращением спекуляции — одним словом, с переходом от
революционного правительства к конституционному революционный террор должен был
смениться конституционными мерами защиты республики.
Вот почему не так просто оценить декрет о революционном
трибунале, изданный уже в то время, когда все главные опасности были позади, —
10 июня 1794 года. Этот декрет вводил в право революционной Франции формулу
«враг народа», воздерживаясь от сколько-нибудь точного ее определения
и устанавливая только одно наказание — смертную казнь.
«Врагами народа» признавались наряду с прямыми
изменниками и активными контрреволюционерами также все те, кто «стремится
унизить» Конвент или Комитеты, кто «поддерживает связи» с
«врагами республики и народа», кто «под какими бы то ни было
внешними прикрытиями посягает на свободу или единство республики или стремится
помешать ее упрочению». Нельзя не видеть, что за всем этим встает образ
безжалостных репрессий, подобных обрушившимся на «советский народ» в
1937-м и последующие годы.
Резкому усилению террора, начавшемуся изданием декрета 10
июня, способствовали и те процессуальные правила, которые излагали отказ от
только что принятых форм судопроизводства: предварительное следствие по делам,
рассматриваемым в революционном трибунале, отменялось; обвиняемый допрашивался
только на суде; адвоката не полагалось; свидетели вызывались, как правило,
только тогда, когда суд не располагал какими-либо вещественными или моральными
уликами; письменные доказательства отменялись (за исключением особых случаев).
Для обвинительного вердикта присяжных достаточно было их
убеждения в виновности: никто не спрашивал у них, на чем это убеждение
основано. Приговор мог означать только одно: или полное оправдание (что было
редко), или смертная казнь на гильотине.
Гильотина, введенная революцией, представляла устройство для
отсечения головы: тяжелый треугольный нож, двигаясь в пазах, падал сверху на
шею осужденного.
Гильотина не была чем-то совершенно новым. Нечто подобное
уже встречалось в средневековой Германии под названием «итальянского
капкана».
Изобретатель гильотины, доктор Гильотен, благополучно
переживший все фазы революции, руководился гуманной идеей. Он уверял, что
казненный на гильотине чувствует не более чем «легкий холодок на
шее».
Гильотины стояли на площадях городов, они находились в
обозах армий. «Святая гильотина», — говорили о ней
«патриоты».
IV. Органами якобинской диктатуры на местах служили
революционные комитеты. Они действовали наряду с муниципалитетами, но играли
большую роль, чем последние. Проведение революционных законов поручалось
главным образом им. Они составляли списки подозрительных и отдавали приказы об
арестах.
Общее руководство администрацией департамента поручалось
особо уполномоченным лицам — комиссарам Конвента, наделенным чрезвычайной
властью.
Отказ от исполнения или приостановка распоряжений,
исходивших от комиссара, карались по декрету Конвента 10 годами каторги.
Когда Конвент и комитеты, не доверяя местной администрации,
созданной жирондистами, приказали провести чистку государственных служащих, ее
осуществлением руководили комиссары.
Чистка аппарата проводилась открыто и гласно, на общих
собраниях населения. V. Весьма важную роль в системе якобинской диктатуры
играли так называемые якобинские клубы, служившие сборными пунктами и
одновременно органами руководства партией. 40 тыс. отделений клуба в провинции
держали под своим началом Францию.
Значение центра партии принадлежало, разумеется, парижскому
якобинскому клубу. Здесь в особенности вырабатывалась и формулировалась
политика якобинцев.
Якобинская партия не имела той организации, которую мы в
соответствии с нашими нынешними представлениями связываем со словом
«партия». Она не собиралась на съезды, ее парижский клуб не был,
строго говоря, выборным органом партии, но его директивы принимались к
неуклонному исполнению.
VI. Главное, что было сделано якобинцами в военном
отношении, — это: а) слияние частей и подразделений армии с добровольческими
отрядами; б) ведение планомерной политической работы в армии; в) допущение всех
способных людей, начиная с солдата, к офицерским должностям.
На место старого, вычищенного из армии офицерства были
поставлены новые люди иэ народа, часто совсем молодые (Л.Гош, Наполеон Бонапарт
и др.). Революция дала армии нового солдата и новую военную тактику. «Мир
хижинам, война дворцам» — с этим лозунгом французская революционная армия
совершала свое победное шествие в Европе.
4. Жирондисты настаивали на том, что аграрный вопрос во
Франции уже решен. Они провели закон о смертной казни для всякого, кто
осмелится предложить передел земли.
Якобинцы игнорировали этот запрет. В июне 1793 г., через
неделю после захвата власти, они декретировали переход общинных земель к
крестьянам. По желанию крестьянских сходок эти земли могли быть поделены между
всеми членами общины.
Другим декретом Конвента, изданным по инициативе Комитета
общественного спасения (17 июля 1793 г.), безвозмездно уничтожались «все
сеньориальные подати» и все оброки, носившие феодальный характер. Вместе с
ними уничтожалась десятина в пользу церкви.
С этого времени феодальные путы были действительно и
навсегда сняты с крестьянства. И это дало себя знать. Лихорадочная горячность
новых земельных собственников, увидевших наконец осуществление своих
многовековых чаяний, преобразила
французскую почву: уже следующие весна и лето принесли
обильный урожай.
Легко понять, отчего крестьянские сыновья с такой готовностью
вливались в ряды революционной армии: им было что защищать!..
Вместе с тем якобинцы не отменили закона Ле-Шателье. Они
установили не минимум, а максимум зарплаты для рабочего (в полтора раза больше
по сравнению с заработной платой 1790 года). Они категорически запретили
«всякие коалиции или сборища рабочих».
Весьма вероятно, что у них не было никакого сколько-нибудь
определенного плана действий в отношении рабочего класса. Будем помнить, что не
только в это время, но и в более позднее — вплоть до середины XIX века —
рабочие редко выступали как самостоятельная политическая сила. В 1793 году они
еще не очень выделялись среди остальной массы городского бедного люда — плебса.
И все же именно якобинские декреты и якобинская энергия
спасли пролетариат от голодной смерти. Якобинцы распространили максимум на все
предметы первой необходимости: продажа товаров должна была сократиться, но зато
был достигнут главный выигрыш: приостановлен рост цен на товары. В деревню
были посланы продовольственные отряды, изымавшие излишки продовольствия
вооруженной рукой. В интересах справедливого распределения были изобретены
продовольственные карточки.
Нельзя не сказать еще об одном акте якобинского Конвента —
отмене рабства в колониях.
Формула декрета гласит: «Жители колоний без различия
расы являются французскими гражданами и пользуются всеми правами,
установленными конституцией».
5. Государственный идеал якобинцев рисует нам конституция
1793дода.
Написанная в течение нескольких дней, она отразила в себе
борьбу противоположных начал: государственной теории Руссо (якобинцы считали
себя его последователями) и практической политики якобинцев.
Руссо отрицал централизацию власти, отказывался признать
парламент полномочным законодательным учреждением, издевался над
«разделением властей». Поскольку теория и практика революционного
правительства оказывались несовместимыми с конституционным режимом, его
введение было отложено. Конституция 1793 года не стала действующей. Но без нее
не может быть полного представления о якобинской диктатуре и ее целях.
Конституция 1793 года открывается «Декларацией прав человека
и гражданина». Здесь провозглашается принцип суверенитета народа:
«Всякий, кто присвоит себе верховную власть, принадлежащую народу, пусть
будет немедленно умерщвлен свободными людьми». Касаясь прав человека,
«Декларация» заявляла: «Угнетено все общество, если угнетен один
из его членов. Угнетен каждый член общества, если угнетено все общество».
И наконец:»Когда правительство нарушает права народа, восстание составляет
для народа… самое священное из прав и самую необходимую из обязанностей».
Все это не мешало, конечно, подтверждению права частной
собственности, ибо революция и при якобинцах осталась революцией буржуазной. К
основным положениям конституции относятся: а) всеобщее избирательное право для
мужчин, достигших 21 года (кроме лиц, находившихся в личном услужении); б)
прямые выборы в Законодательное собрание; в) тот, кто имеет право выбирать,
имеет право замещать все выборные должности;
Г) Законодательный корпус состоит из одной палаты. Он
избирается на один год;
Д) Законодательный корпус издает два рода актов: одни,
называемые законами, другие — декретами. Последние вступают в силу по их
принятии; для законов требуется утверждение народа.
Впервые в истории нового времени делалась попытка ввести в
практику законодательства постоянный плебисцитарный механизм. Эта идея как-то
примиряла теорию Руссо и реальную
политическую практику.
К числу законов были отнесены акты законодательного корпуса,
имеющие своим предметом: каждое новое общее деление французской территории,
налоги, денежную систему, гражданское и уголовное законодательства и т. д. Они
вступали в силу, если не вызывали протеста большинства первичных собраний
выборщиков (в течение 40 дней после издания).
Правительство, названное Исполнительным советом, избиралось
сложным путем: департаментские собрания выборщиков выдвигали кандидатов;
Законодательный корпус назначал из их числа членов Совета. Все чиновники и все
судьи выбирались гражданами.
Поскольку якобинская конституция не была введена в действие,
не представляется возможным сколько-нибудь убедительная ее характеристика и
особенно в том, что относится к структуре государственных органов,
законодательству и т.п.
Нет убедительных оснований верить тому, что конституция была
бы введена в действие без существенных корректив.
6. После всего сказанного можно понять, почему якобинскому
правительству удалось в короткий срок сделать так много.
Интервенция была отбита. Французская революционная армия
торжествовала победу над коалицией, перенеся военные действия за пределы
страны. Вандея и Бретань были усмирены, продовольственные трудности преодолены.
Но чем ближе подвигались якобинцы к концу временного режима,
тем острее становились противоречия в их собственных рядах.
С резкой критикой политики Робеспьера и его людей выступили
«правые» во главе с Дантоном и Демуленом. Они требовали отмены
максимума и введения свободной торговли. Они возражали против общественных
работ для безработных, поскольку эти работы осуществлялись за счет
налогоплательщиков: против постройки больниц и приютов для престарелых; против
снабжения за государственный счет хлебом бедных граждан — против всего того,
что под давлением «бешеных» делала Коммуна и что поддерживалось
якобинцами.
Особенно дантонисты ополчились против террора. Они считали
его излишним. Демулен говорил: «Посредством гильотины вы хотите искоренить
своих врагов? Можно ли себе представить большую глупость? Можно ли возвести на
эшафот одного хотя бы, не создавая десятка новых врагов из его семьи или его
друзей?»
С резкой критикой Дантона и его единомышленников выступило
крайнее левое крыло якобинцев — эбертисты. Глава последних — Эбер — клеймит
Демулена в своей газете как «жалкого интригана, осла, человека, которого
надо отправить на эшафот». Он обвиняет его в желании создать «новую
Вандею», в шпионаже, называет «агентом, состоящим на жалованье»
у Англии. В ответ на это Демулен пророчески грозит Эберу участью жирондистов.
Достается и Робеспьеру. Эбертисты критикуют его «умеренность»,
называют «усыпителем» (за то, что он не дал казнить 76 человек
жирондистов и был против исключения Дантона из якобинского клуба).
Некоторое время Робеспьер и руководимый им Комитет
общественного спасения пытаются лавировать между теми, кто желал ослабления
террора (дантонисты), и теми, кто требовал его усиления (эбертисты). Но
полумеры не устраивали эбертистов. Они подняли мятеж. За разгромом эбертистов
последовали неизбежные аресты и казни. Вслед за тем были нанесены удары по
Коммуне (ее состав был назначен Комитетом общественного спасения).
Разгром левых сил активизировал правое крыло якобинизма,
ставшего выразителем интересов буржуазии. Комитеты решают арестовать
дантонистов. Через 7 дней после казни эбертистов — в том же трагическом
жерминале — Конвент принимает декрет против дантонистов, и после
четырехдневного разбирательства революционный трибунал выносит им смертный
приговор.
Расправа над эбертистами и Коммуной способствовала
охлаждению плебейских элементов Парижа и Франции к режиму якобинской диктатуры.
Разгром дантонистов увлек в сторону контрреволюции умеренные буржуазные и
мелкобуржуазные круги.
В этой благоприятной обстановке созревал заговор,
направленный на свержение революционного правительства.
Заговорщики выступили открыто 9 ‘термидора (в июле) 1794
года. Поддержанные Конвентом, они добились приказа об аресте Робеспьера и его
коллег по Комитету. На следующий день, то есть 10 термидора 1794 года, вожди
якобинского правительства, вожди Коммуны, объявленные вне закона, были
отправлены на гильотину и казнены. Буржуазный Париж торжествовал окончание
революции.
Ф. Энгельс справедливо замечает: «Террор стал
совершенно излишним после победы при Флерюсе, 24 июня 1794 года (между тем
Именно в это время террор был усилен.). Эта победа не только освободила
границы, но передала Франции Бельгию и косвенным образом левый берег Рейна.
Робеспьер стал тогда также лишним и пал 24 июля».
В другом месте Энгельс замечает еще определеннее: террор был
по существу военной мерой до тех пор, пока вообще имел смысл. Когда в борьбе
трех сил: Коммуны с ее крайним направлением, Дантона и Робеспьера — победил
последний, «террор сделался для него средством самосохранения и тем самым
стал абсурдом»
Что же в таком случае может быть сказано о терроре
советском, терроре сталинском, унесшем в безвестные могилы миллионы и миллионы
безвинных людей — мужчин, женщин, детей? Что — кроме проклятья палачам!
.
