13.  История как человеческий продукт: развитие теории действия. — В поисках субъекта...

13.  История как человеческий продукт: развитие теории действия. — В поисках субъекта деятельности :: vuzlib.su

71
0

ТЕКСТЫ КНИГ ПРИНАДЛЕЖАТ ИХ АВТОРАМ И РАЗМЕЩЕНЫ ДЛЯ ОЗНАКОМЛЕНИЯ


13.  История как человеческий продукт: развитие теории действия. — В поисках субъекта деятельности

.

13.  История как человеческий продукт: развитие теории
действия. — В поисках субъекта деятельности

Возможно, уже тогда, когда человек только еще начал осозна­вать
себя, он стал задумываться над тем, что является движущей силой процессов,
происходящих в обществе, кто в конечном сче­те ответствен за судьбу людей. В
течение длительного времени эти вопросы были одной из главных тем социальной
мысли. Зна­чительно позднее социологическая наука определила данную тему как
поиск пружин, лежащих в основе социальной динамики, уп­равления и
преобразования общества. На протяжении долгой эво­люции человеческой мысли
«агент- постепенно был секуляризо­ван, гуманизирован и социализирован.

Первоначально он помещался вне человеческого и социаль­ного
мира, в область сверхъестественного. Под видом сил приро­ды,
персонифицированных духов, богов или метафизического провидения субъект всегда
действовал извне, формируя и кон­тролируя индивидуальную и коллективную жизнь,
человеческие биографии и социальные истории.

На следующей стадии он был спущен на землю. Человеческое
общество, его функционирование и изменение квалифицирова­лись как прямой
продукт, определяемый естественными силами — физическими, биологическими,
климатическими, географичес­кими и даже астрологическими. Субъект деятельности
был секу­ляризован. Он еще находился вне общества и человечества, но уже
придвинулся поближе.

Прошло время, и энергию субъекта действия начали припи­сывать
человеческим существам, хотя и не всем. Речь шла ис­ключительно о великих
людях: пророках, героях, лидерах, изо­бретателях, гениях. Они считались
двигателями общества, но их харизматические характеристики не связывались с
ним, а полага­лись врожденными, генетически наследуемыми и индивидуально
развиваемыми. Субъект стал более гуманизирован, но еще не со­циализирован.
Интересный вариант этой темы можно найти в современном структурном
функционализме, где ответственность за изменения общества (противопоставляемые
изменениям в обществе) возлагается на девиантов — тех, кто подрывает установлен­ный
образ жизни. Но отклонение «происходит по неизвестным для социологов, а тем
самым и для структуралистов, непознавае­мым причинам. Это бацилла, которая
атакует систему из темных глубин индивидуальной души или небесных сфер внешнего
мира» (88; 116).

С появлением социологии произошел удивительный поворот:
субъект деятельности социализировался, но вновь дегуманизировался. Он помещался
строго в пределы общества, которое рас­сматривалось в организмических терминах
как саморегулирую­щаяся и самотрансформирующаяся целостность. «Метафора ор­ганизма»,
использовавшаяся для описания функционирования об­щества, и «метафора роста»,
применявшаяся к его развитию, имели то же приложение: субъект действия
рассматривался как сила со­циального организма, его специфическая, принимаемая
на веру elan vital, проявляющаяся в социальной жизни и в направленном,
необратимом социальном изменении. Эта «социологическая несо­стоятельность»
(312; 203), этот «первородный грех» преследовал со­циологию в течение долгого
времени. Он лежал в основе всех вари­антов эволюционизма и теории развития, с
точки зрения которых история вершится где-то над человеческими головами; он
стал од­ной из наиболее очевидных слабостей ортодоксального функцио­нализма,
представляющего нам странные модели общества без лю­дей. Критики требуют:
«Позвольте вернуть людей обратно и влить в них немного крови» (196; 113). Эти
призывы были услышаны, и субъект деятельности занял, наконец, должное место. Он
был гуманизирован и социализирован одновременно.

Великим Мужам (а позже и Великим Женщинам) была воз­вращена
роль «агентов», но их исключительная власть рассмат­ривалась как результат
мистического истечения творческой энер­гии общества, а не как их врожденное
качество. В них видели средоточие, воплощение структурных напряжений,
социапьных настроений, исторических традиций. Они были лидерами, но, как это ни
парадоксально, лишь потому, что знали, как поддержи­вать тех, кого вели за
собой. Их поведение принимало форму «репрезентативной активности,
предпринимаемой в интересах людей с тем, чтобы раскрыть им их будущее» (90;
18), или, иначе говоря, оно было проявлением «мета-власти», которая формиру­ет
социальный контекст для других: «власти для структурирова­ния социальных
отношений, изменения «типа игры», в которую играют актеры, манипулирования
ресурсами либо изменения спо­собов их распределения, изменения условий
взаимодействия или обмена» (37; 225).

Следующий шаг в социологическом мышлении по поводу «агента»
привел к тому, что его из личного владения переместили в область социальных
ролей, особенно тех, которые обладают неотъемлемой прерогативой осуществлять
изменения и даже при­нуждать к ним. На передний план выдвинулась проблема
легитимности служб и их привилегий.

Но, пожалуй, наиболее важное значение имело распростра­нение
идеи «агента» «вниз» — на всех людей, а не только на избранное меньшинство, на
все роли, а не только на могущест­венные службы. Появилось осознание того, что,
хотя каждому индивиду принадлежит лишь маленький голосок в общем хоре
социальных изменений, последние являются совокупным резуль­татом деятельности
всех. На каждого распределена лишь неболь­шая, практически невидимая часть
власти «агента», но вместе они всемогущи. «Метафора рынка», заимствованная из
экономи­ки, помогла понять, как из многочисленных и распыленных ре­шений,
принимаемых бесчисленными производителями и потре­бителями, покупателями и
продавцами, возникает «невидимая рука», а метафора, заимствованная из
лингвистики, помогла по­нять, что в повседневной практике люди создают,
воссоздают и преобразуют свое собственное общество точно так же, как в по­вседневной
речи они производят, воспроизводят и изменяют свой язык. Понятие
непреднамеренных, скрытых последствий человеческих действий (291) становится
решающим, поскольку социальные изменения видятся как совокупный, исторически
аккумулированный результат того, что делают все члены общест­ва по своим
частным причинам и в эгоистических целях.

Однако не все социальные изменения можно отнести к не­преднамеренным,
не все люди действуют изолированно. Поня­тие преднамеренного, планируемого
изменения и концепция кол­лективного, группового действия дополняют образ
спонтанных изменений, производимых индивидами. Тем самым движущие силы находят
свое окончательное воплощение в коллективных, или корпоративных, субъектах
действия. Одни действуют «сверху», давая указания, — это правительства, законодательные
и адми­нистративные органы, корпорации и т.д. Другие действуют «сни­зу»,
постепенно производя изменения, — это ассоциации, груп­пы давления, лобби,
социальные движения. Их комплексное вза­имодействие составляет политическую
арену современных об­ществ, и преднамеренный результат их действий пересекается
с распыленной повседневной активностью индивидуальных деяте­лей. Так индивиды и
коллективы сообща формируют извилистый курс человеческой истории.

Мы проследили одиссею идеи, прошедшей через лабиринт со­циальной
и социологической мысли. На входе она была полностью гуманизированной и
социализированной в двух образах — инди­видуальных и коллективных деятелей.
Последние социологичес­кие теории концентрируют внимание на тех и других,
пытаясь об­наружить секрет их действия и механизмы, с помощью которых они
производят и воспроизводят социальную реальность.

.

    Назад

    НЕТ КОММЕНТАРИЕВ

    ОСТАВЬТЕ ОТВЕТ