ТЕКСТЫ КНИГ ПРИНАДЛЕЖАТ ИХ АВТОРАМ И РАЗМЕЩЕНЫ ДЛЯ ОЗНАКОМЛЕНИЯ
ГЛАВА 6. Расследование
.
ГЛАВА 6. Расследование
В торговой яма ункалымй шкот, но срадпммьй ни с чем. Среди
кажущегося хаоса и смятения есть определенный протокол, согласно которому
контракты покупаются и продаются посредством нескольких сигналов руками и крика
через яму — всего за несколько секунд. Этот протокол начинается с понимания,
как и почему они действуют игроки.
Рынок основан на мнениях всех участников. Между короткими и
длинными позициями рынок достигает равновесия, но это не статичное состояние, а
динамичная мишень, отражающая уровень, на котором покупатели будут покупать, а
продавцы — продавать исходя из множества переменных, начиная от процентных
ставок и заканчивая последними новостями. Во фьючерсной торговле есть
переменная, которая входит в ценовую смесь — справедливая рыночная стоимость.
Она учитывает текущую стоимость 8&Р-индек-са и стоимость денег от текущего
момента до истечения контракта. Именно благодаря этой стоимости денег
фьючерсный рынок почти всегда торгуется с премией по отношению к наличному
рынку. Например, в октябре фронтальный декабрьский 8&Р-контракти спот с
совершением обратной сделки через месяц. Цена фьючерсного контракта отражает
текущую стоимость 8&Р-индекса плюс стоимость денег, требуемых для
заимствования акций до истечения контракта. По мере того, как декабрьский
контракт приближается к истечению, его справедливая рыночная стоимость
снижается, поскольку количество дней, за которые было бы необходимо платить
проценты, становится меньше.
Опираясь на все эти переменные, ордер-филлеры и локалы торгуют
рынком. Торговля может начинаться с приказа розничного или институционального
клиента, у которого есть определенное мнение, куда движется рынок. Основываясь
на этом мнении, клиент вводит приказ на покупку или продажу. Эти приказы
поступают к брокерам, или ордер-филлерам, в яме, которые затем должны
исполнить данную сделку. Именно здесь в игру вступают локалы, или, по-другому,
скальперы.
Локал должен обеспечивать ликвидность рынка для институциональных
инвесторов. Мы покупаем то, на что ордер-филлеры выставляют продажи, или
продаем то, на что они выставляют покупки. Когда цены покупателя и продавца
совпадают, заключается сделка. Таким образом, когда у ордер-филлера есть
клиентский приказ на покупку 100 контрактов, чтобы эта сделка состоялась, ему,
возможно, придется выставлять покупку выше рынка, скажем, на уровне 1 095,50
против текущего 1 095,00. Как только эта сделка исполнена, локал принимает на
себя временный риск продавца, находящегося в короткой позиции, ожидая, когда
рынок вернется к уровню, на котором он был до выставления данным ордер-филлером
своих бидов. В этом случае локал надеется, что рынок будет снижаться, скажем,
до 1 095,00, чтобы он смог откупить контракты по более низкой цене для покрытия
своей короткой позиции.
Скальперы или дэйтрейдеры, подобные мне, исключительно
краткосрочные трейдеры. У скальпера нет долгосрочного рыночного мнения, и он
может держать позицию всего несколько минут или даже несколько секунд. Каждый
день мы изыскиваем возможности получения прибыли среди сотен рыночных
движений. Я часто говорю, что предпочитаю получать по $1 на миллионе сделок,
чем пытаться сделать $1 миллион на одной сделке. За счет игры на внутридневных
движениях цен прибыли накапливаются, а риски минимизируются.
Фьючерсная торговля — игра с нулевой суммой. В каждой сделке
есть выигравший и проигравший, и каждый должен стараться искать лучший вариант
для отстаивания собственных интересов. Для ордер-филлера это означает, что он
обеспечивает своему клиенту наилучшую из возможных цен покупки или продажи.
Для ло-кала это означает шанс заработать на каждой сделке как можно большую
прибыль или сократить свои убытки. Несмотря на то, что в результате создается
жесткая конкуренция, в яме существует некое подобие симбиоза. Ордер-филлеры
нуждаются в локалах, а локалы — в ордер-филлерах. В результате между этими
сторонами существует хрупкая взаимосвязь. Они одновременно любят и ненавидят
друг друга, но они нужны друг другу, чтобы делать деньги.
На Мерк и подобных ей фьючерсных биржах сделки исполняются
посредством открытого выкрика. Трейдеры и брокеры стоят в яме и буквально
выкрикивают свои биды и офферы. Мы подобны сотням аукционеров, покупающих и
продающих контракты. Но ход торговли в яме быстрее и гораздо яростнее, чем на
любой другой коммерческой арене. При открытом выкрике в первую очередь
исполняются сделки по лучшим ценам покупок и продаж. Затем, когда для выполнения
своих сделок продавцы снижают свои цены продаж, а покупатели повышают свои
покупки, рынок сдвигается.
В основе всего этого неписаный кодекс поведения, по которому
яма и работает. Этот кодекс заключает в себе протокол отношений между
ордер-филлерами и локальными трейдерами. Например, я предлагаю 50 контрактов по
два с половиной, и ордер-филлер покупает их у меня по этой цене. Но ему
необходимо купить еще 100 контрактов, и по мере того, как он продолжает
выставлять спрос, рынок движется вверх. Поскольку рынок сдвинулся вверх, он
покупает 50 контрактов у кого-то другого ровно по три. Когда ему осталось
купить еще 50 контрактов, а рынок теперь находится на уровне три с половиной,
он смотрит на меня и говорит: «Дай мне оффер».
Его вопрос дает мне шанс компенсировать мою продажу 50 контрактов
по два с половиной на растущем рынке. Я отвечаю: «Я продам тебе 50 по три
с половиной».
Теперь я надеюсь, что рынок сползет по крайней мере до двух
с половиной, после чего я буду иметь «скрэтч», или безубыточную
сделку по первым 50 контрактам, и получу прибыль на второй сделке. Однако есть
шанс, что рынок продолжит рост, увеличивая мои убытки. В яме никогда ничто не
гарантированно.
Хорошие ордер-филлеры в яме всегда знают, являются ли крупные
локалы длинными или короткими, просто наблюдая за нашими действиями. Скажем, я
постоянно покупал на растущем рынке. Теперь у ордер-филлера есть приказ на
покупку 100 контрактов. Если он умный, то повернется ко мне и скажет:
«LBJ, дай мне оффер». Если ему нужно 100 контрактов, я, вероятно,
продам их ему одним лотом. Я получил свою прибыль, зависящую оттого, по каким
ценам я покупал эти контракты ранее, а его клиент получил хорошее исполнение.
Даже если рынок продолжает расти и я теряю шанс продать эти 100 контрактов по
более хорошей цене, я никогда не буду злиться за это на ордер-филлера. Он дал
мне шанс продать, и я им воспользовался.
Ордер-филлер получает комиссионные около $2 за контракт, и
если он проводит в месяц 50 000 контрактов, то получит валовую прибыль $100
000. Но ему также придется оплатить расходы — жалование клерку, урегулировать
любые ошибки, которые могут снизить его прибыль. С другой стороны, локал
зарабатывает или теряет тысячи долларов на сделке. Прибыли локала за месяц
могут составить приличную шестизначную сумму. Но имейте в виду, лока-лы
взваливают на свои плечи неимоверный риск. Они торгуют не чужими, а своими
собственными деньгами. С момента запрещения двойной торговли это различие в
прибылях от сделок приводит к ожесточенному соперничеству между ордер-филлерами
и локала-ми. В то же самое время между ними существует протокол. Когда это
оправдано с точки зрения бизнеса, локал иногда может помочь ордер-филлеру выйти
из затруднительной ситуации.
Практически каждая компания — будь то супермаркет с предложением
специальной цены для Диет-Колы или компания-подрядчик, получающая работу за
счет государственных контрактов — ведет определенную часть бизнеса с небольшой
прибылью или вообще без прибыли. Этому есть рациональное обоснование — вы можете
потерять некоторые прибыли в краткосрочном плане, но сможете заработать больше
денег в будущем. Супермаркет не может получить прибыль на специальном
предложении по продаже Диет-Колы, но будет привлекать клиентов, покупающих
другие товары. Компания-подрядчик на дешевом контракте на прокладку дороги
может работать в ноль, но компенсирует потери, когда внезапно потребуется
ремонт моста, и эти работы включат в этот же контракт.
То же самое разумное объяснение применимо к яме. Скажем, ордер-филлеру
необходимо купить 100 контрактов. Я выставляю цену на продажу 20 контрактов, и
мы заключаем сделку. В течение нескольких секунд он покупает по 10 контрактов
у каждого из присутствующих трейдеров. В результате рынок вырастает на 100
пунктов. Когда я подаю этому ордер-филлеру сигнал, чтобы подтвердить сделку —
«Мы заключили сделку на 20 по половине», я вижу его возмущенный
взгляд, после того как он подсчитал все свои сделки.
Я спрашиваю: «Что-то не так?»
«Мне надо купить еще 10. Я купил всего 90» —
отвечает он.
«О’кей. Я продал тебе 30 — не 20», — говорю я ему,
исправляя нашу сделку. Все вместе занимает лишь несколько секунд.
На растущем рынке я беру на себя убыток по 10 дополнительным
контрактам. Но как скальпер я имею возможность разыграть эту позицию в течение
дня. Иначе ордер-филлеру пришлось бы проглотить убыток в $2 500. К тому же я
укрепил свои деловые отношения с ним на будущее, когда рынок будет
разворачиваться.
При сильных покупках рынок может сильно вырасти при внезапно
слабеющих облигациях, потом председатель ФРС Алан Гринспан делает свои
комментарии или на тикере1 появляются новости о прогнозах компаний об
ухудшении прибылей. Рынок делает Л-образный разворот и резко снижается. Когда
это происходит, ордер-филлер с приказом на покупку 100 контрактов обнаруживает,
что рынок переполнен потенциальными продавцами. Я всегда надеюсь, что поскольку
перед этим помог ему выбраться из сложной ситуации, то когда все будут
бросаться на него со своими продажами, он глянет в мою сторону. Возможно, он
купит у меня 50 из своих 100 контрактов, а остальные разобьет на 10- и
5-контрактные лоты и раздаст остальным.
Будет ли это договорной сделкой, т.е. незаконной практикой,
нарушающей правила Мерк? Абсолютно нет. Договорные сделки происходят, когда у
ордер-филлера есть 50 контрактов на продажу и 50 контрактов на покупку. Тогда
он говорит локалу, я продам тебе 50 по два ровно и куплю 50 по два с
половиной. Сделка организована между ними, а не исполнена в яме посредством
открытого выкрика, когда шанс есть у каждого. Я считаю, моя помощь
ордер-филлеру в надежде, что он вспомнит обо мне в следующий раз, когда у него
будет крупная сделка, просто хорошая деловая практика. Это ничем не отличается
от продажи фармацевтической компанией соляных растворов больнице по 50 центов
вместо доллара в надежде на получение гораздо более крупного контракта на
поставку медикаментов.
В этикете и протоколе ямы существует и человеческая сторона
вопроса, отшлифованная на протяжении лет. За многие годы практики я знаю, что
ошибки ордер-филлера могут проглотить всю его месячную прибыль. Несмотря на то,
что яма чрезвычайно конкурентное место, я не считаю (за небольшими
исключениями), что кто-либо приходит сюда с намерением навредить кому-то
другому. Мы находимся в этом бизнесе, чтобы делать деньги, а не для того, чтобы
уничтожать друг друга. На ум приходит аналогия с боксом. Два боксера могут быть
противниками, но они уважают друг друга как соперники.
На протяжении многих лет никто реально не интересовался протоколом
и этикетом ямы, поскольку, как само собой разумеющееся, считалось, что в яме у
каждого был справедливый шанс поучаствовать в действии. Потом в конце 1980-х
началось расследование ФБР, и то, что было стандартной процедурой операций,
внезапно стало рассматриваться в качестве возможного преступления. Трейдеры
начали оглядываться через плечо, чтобы увидеть, что же происходит и кто за
ними следит. Им задавали вопросы о каждой совершенной сделке, о каждом
срезанном ими угле и о каждом правиле, которое было неправильно истолковано
или нарушено.
Расследование ФБР потрясло замкнутый мир торговли на Чикагской
Торговой Бирже и Чикагской Торговой Палате. Газеты были переполнены описаниями
предрассветных рейдов в дома трейдеров. Обвиняемые в незаконной торговой
практике, трейдеры столкнулись с возможностью потерять свои заработки, свои
дома и свое имущество.
В бизнесе всегда найдется несколько «гнилыхяблок»,
движимых жадностью. Говорят, что в большинстве профессий 10 процентов людей
получают 90 процентов прибылей. Чтобы прорваться в эти 10 процентов, беспринципные
игроки могут либо ждать свои шансы, либо открыто нарушать законы. В трейдинге
это может означать проведение договорной сделки или раскрытие стоп-приказа,
чтобы «слить» контракт дружественному трейдеру. Такие типы неизбежно
попадаются на махинациях, замеченные системами компьютерного слежения на Мерк
и Торговой Палате, после чего выгоняются из ям. Расследование ФБР просто
ускорило этот процесс.
Основной ударной силой в расследовании были четыре тайных
агента ФБР, внедренных на Мерк и Торговую Палату в качестве трейдеров. Они
начинали точно так же, как и все мы, сначала работая посыльными и клерками,
чтобы изучить этот бизнес. Они продвигались вверх по карьерной лестнице и
купили места, чтобы торговать. Ссылаясь на доказательства нелегальной торговли,
включающие видео- и аудиозаписи, в январе 1989 года ФБР провело первый раунд
«визитов» в дома нескольких трейдеров. Ходили истории, как трейдеров
поднимали ночью и допрашивали на глазах жен, при том, что их дети все слышали.
Всего на Мерк и Торговой палате обвинение предъявили 45
трейдерам и клеркам. По иронии судьбы, учитывая все слухи, с которыми мне
приходилось сталкиваться на протяжении ряда лет, я ни разу не попал в это
число. Мне ни разу не присылали повестку в суд и ни разу не задавали вопросов.
Я знал, что был в центре внимания ФБР в прошлом и находился под зорким оком
Согласительного Департамента Мерк. Когда вопрос касается торговли в яме, мне
никогда не надо было приукрашивать свое отношение к делу. При всей строгости
буквы нашего закона я бы поставил под сомнение тот факт, что кто-либо из
профессионалов, в том числе и я сам, никогда не оказывался в так называемой
«серой» зоне. Когда ФБР пришло в ямы, внезапно то, что многие
трейдеры считали стандартными операционными процедурами и жестами доброй воли,
стало интерпретироваться как нарушение правил Комиссии по Торговле Товарными
Фьючерсами (CFTC). Предъявили обвинения в мошенничестве с помощью средств
электронной связи и почтовой корреспонденции. Если обнаруживалось, что
трейдеры занимались подобной практикой более нескольких раз, это рассматривалось
как постоянная преступная деятельность, и обвинения против них выдвигались в
соответствии с Актом о коррумпированных и находящихся под влиянием рэкета
организациях (RICO, Racketeer-Influenced Corrupt Organizations Act).
Позже стало известно, как на самом деле это расследование началось.
Журналисты Дэвид Грэйсинг и Лаури Морзе в книге «Брокеры, коммивояжеры и
кроты: мошенничество и коррупция на Чикагских фьючерсных рынках»,
вышедшей в издательстве John Wiley & Sons (Нью-Йорк, 1991), объяснили, как
Председатель компании ADM — «Archer Daniels Midland» Дуэйн Андреас
помог ФБР организовать это расследование. Агропромышленный гигант — компания
ADM — позже столкнулась с собственными проблемами с законом и заплатила
беспрецедентный штраф $100 миллионов для урегулирования суда по поводу
нарушения антитрестовского федерального законодательства в отношении
картельного ценообразования, а Председатель ADM, Майкл Андреас, оказался среди
тех, кого приговорили к тюремному заключению. Однако в середине 1980-х Андреас
и ADM согласились обучать агентов ФБР, чтобы помочь им внедриться на торговый
пол.
«Продолжительное разочарование Андреаса Торговой
Палатой, его твердое убеждение, что торговый пол этой биржи был мошенническим
и манипулируемым рынком, где получить справедливую цену честным путем
невозможно даже для членов биржи, толкнуло его обратиться к государству с
жалобой в отношении условий на фьючерсных рынках», — писали Грейсинг и
Морзе. В конце 1984 года ADM обратилась в чикагский офис CFTC, который перенаправил
компанию в ФБР.
Глядя в прошлое, можно сказать, что интересу ФБР к
товарно-фьючерсной торговле способствовал контраст между общей жадностью
1980-х и шикарным стилем трейдеров. Как мне объяснили, товарные трейдеры в
Чикаго в середине 1980-х много раз привлекали к себе пристальное внимание.
Помимо всего прочего, они купались в роскоши на глазах у всего города. К тому
же некоторые молодые трейдеры тратили свои деньги экстравагантными способами,
в том числе на азартные игры, что становилось благодатной почвой для пересудов
и домыслов. Когда ФБР прослушивало записи телефонных разговоров чикагских
букмекеров, выяснилось, что самые крупные азартные игроки были трейдерами. В
некоторых разговорах трейдеры хвастались, что их не волнуют проигрыши ставок,
поскольку они всегда могут вернуть деньги на следующий день на бирже.
Я считаю эту демонстрацию «крутизны» больше
хулиганской болтовней, чем реальностью. Таких трейдеров меньшинство, они имели дела
с букмекерами и хотели соответствовать теневому миру, разговаривая так, будто
они такие же, как Джон Диллинджер. В мире «белого хлеба» многие люди
фантазируют на тему совершенного преступления или даже страстно увлекаются
миром гангстеров. Они даже находят некоторую романтику в махинациях и в том,
чтобы перехитрить закон. Но затем наступает отрезвление реальностью, и все это
больше не кажется веселым и развлекательным. Именно это произошло с теми, кто
столкнулся с предъявленными обвинениями и возможностью потерять все. Тогда
стало не до шуток. Последствия их хулиганской болтовни и действий превратились
в отрезвляющую реальность.
Для трейдерского сообщества расследование ФБР стало полной
неожиданностью. Однако, оглядываясь назад, помнится, некоторые люди заявляли о
наличии слухов о «федералах» на полу. Примерно за шесть месяцев до
того, как эта история выплеснулась на страницы газет, один дружественный
источник мне на самом деле намекнул о данном расследовании. Этот источник
позвонил мне в середине 1988 года и предложил встретиться на ланче. Многие годы
я помогал, ничего не прося взамен, такому большому числу людей, что иногда
кто-нибудь старается сделать что-то для меня в качестве жеста благодарности.
От этого источника благодарность поступила в форме предупреждения. Он сказал
мне, что ФБР следит за мной из-за прошлого моего отца. Потом он добавил мне
кое-что еще: готовится операция, связанная с расследованием ситуации на
торговом полу, и я мишень данной операции.
До тех пор, пока история не вышла в заголовки газет, я
молчал обо всем, что мне было сказано. Я благодарен этому человеку за его
предупреждение, хотя и не знаю, было ли сказанное правдой. Предупреждения и
спекуляции на тему, что в один из дней ФБР доберется до ямы, были всегда. Эти
«крики о волках» продолжались на протяжении многих лет, и я не
воспринял сделанное предупреждение слишком серьезно.
Что касается наблюдения за мной со стороны ФБР, моей изначальной
реакцией было удивление, а потом гнев. В 1984 году налоговое ведомство США
проверило всю мою банковскую историю, причем не с целью аудита налогов, а для
проверки денежных сумм, поступавших на мой счет и уходивших с него. В 1985 году
ФБР предприняло тот неофициальный визит в Salomon Brothers. Теперь они снова
следили за мной, пытаясь найти некую связь между мною и организованной
преступностью. Уверяю вас, когда подобное происходит, вы начинаете нервничать.
Никому не хочется быть объектом расследования со стороны ФБР, СВД (Службы
внутренних доходов) или кого-либо еще.
В течение двух лет после того, как расследование стало
достоянием гласности, торговый пол находился в сильном напряжении, поскольку
судебные процессы по выдвинутым обвинениям продолжались. Парни, знавшие друг
друга всю жизнь, внезапно перестали общаться. Каждый боялся, что другой
согласился давать показания со стороны государства. Трейдеры стали похожи на
призраков, их тела оставались в яме, но мысли были где-то далеко. Яма
превратилась в улей подозрений. Вы могли увидеть пару ребят, идущих по залу и
прикрывающих рты руками, чтобы никто не мог услышать их разговор. Телефонные
звонки делались только с платных автоматов, вне стен биржи. Это выглядело как
сцены из фильма Мартина Скорцезе, только реальные герои были разной этнической
принадлежности и их фамилии оканчивались не только на гласные буквы.
По мере того, как обвинительные процессы развивались и расследование
охватывало все большее число подозреваемых, некоторые ребята, от которых никто
не ожидал стукачества, сразу стали свидетелями со стороны обвинения. Другие, от
которых я ожидал, что они расколются при первом нажиме, оказались стойкими, выдержали
суды и были оправданы. Иногда человеческая натура под давлением обстоятельств
может проявляться в самом удивительном свете.
Всегда, когда в яме появлялся трейдер с новым членским значком,
мы причисляли его к третьему сорту. «Как тебя зовут? Откуда ты? Кто ты
такой?» А затем, ради смеха, мы его обыскивали. Я называл это
«проверкой на честность», когда выглядящему порядочным парню
устраивали тяжелую проверку. Однако во всех наших шутках была доля серьезности.
Никогда нельзя было быть уверенным, кто это был, и что он собирался делать.
Для многих трейдеров расследование ФБР означало конец хороших
времен. Трейдеры тяжело работали, играли и хорошо отдыхали, приобретали массу
предметов роскоши и «игрушек». Если в 1980-х в Нью-Йорке были свои
танцующие мальчики Уолл-стрита, то в Чикаго гарцевали местные пижоны. Те, кто
еще недавно задирал нос перед всем миром из затемненных окон лимузинов и
«фер-рари», внезапно почувствовали свирепый взгляд направленных на
них камер. Они пересматривали свой образ жизни в сторону умеренности, оставляя
«роллс-ройсы» и «мерседесы» дома и отправляясь на работу
на «блэйзерах» или пикапах.
Их нервы были на пределе не только из страха перед тем, что
могло случиться, но и из-за их собственной неуверенности, как жить дальше. На
их лицах можно было прочитать страдание от незнания, что надо говорить, если
ФБР начнет задавать прямые вопросы. Должны ли они стать свидетелями обвинения,
чтобы спасти свои шкуры, принося в жертву близких друзей? Не сдаст ли их
ближайший друг обвинению со всеми потрохами? Не имели ли они каких-либо дел с
кем-то, кому нельзя по-настоящему доверять? И они толкли из пустого в порожнее,
что им следует делать и что они будут делать. Все это происходило в течение
«моего» десятилетия, в 1980-х, когда каждый старался выглядеть божьим
агнцем, но многолетняя дружба уничтожалась простым щелчком. В этой атмосфере
недоверия и неопределенности я видел, как многие трейдеры замыкались в себе,
их жизнь рушилась, и от длительной дружбы не оставалось и следа.
Что касается меня, то я спал спокойно. И это было не потому,
что я был крутым парнем, которому плевать на ФБР. Мое самообладание исходило из
знания, что я буду делать, если меня вызовут по повестке. Я бы стал отвечать на
вопросы с помощью советов адвоката, но я бы никогда не сдал друга или коллегу.
Мое воспитание не позволяло других альтернатив. Я никогда не стал бы
«крысой», стучащей на кого-то другого. Этому правилу чести научил
меня мой отец.
И хотя повестки я так и не получил, в тот момент, когда
расследование получило огласку в прессе, я предпринял меры предосторожности.
Я нанял адвоката Тома Салливана, бывшего прокурора, работавшего в юридической
фирме «Jenner and Block». Это стало для меня некоей страховкой,
поскольку никто не может знать, кого ФБР начнет допрашивать следующим.
Трейдеры, которым предъявили обвинения, иногда подходили ко
мне за советом, поскольку знали мою биографию и мой опыт. Некоторые люди даже
не хотели разговаривать на тему расследования. Они боялись, что это может быть
интерпретировано как создание препятствий правосудию. Но когда у людей
проблемы, они ищут совета у кого-то сильного. Для многих трейдеров таким человеком
был я. Я всегда советовал нанять адвоката и слушать его советы. Два раза я
буквально физически притащил к адвокату двух валютных трейдеров, которых я знал
со студенческих лет. Они так нервничали, что не могли решиться пойти сами.
В один из дней я пришел к Томасу Даркину, адвокату, защищавшему
одного трейдера, которому в ходе расследования предъявили обвинение. Когда меня
ему представили, Даркин сказал: «Я всегда хотел встретиться с вами».
«Почему?» — спросил я с небольшим подозрением.
«Потому что в течение этого расследования ни чье имя не
упоминалось так много раз, — рассмеялся Даркин. — А вам так и не прислали
повестку».
Мне говорили, что мое имя проходило в отчетах ФБР о данном
расследовании, известных, как Форма 302. Когда трейдерам задавали вопросы,
агенты ФБР спрашивали, как долго они работали на Мерк и в каких ямах торговали.
Когда они узнавали, что трейдер какое-то время работал в 8&Р-яме, сразу
задавались вопросы обо мне и нескольких других крупных игроках. Мне говорили,
что в ответах обычно говорилось, что я крупнейший игрок в 8&Р-яме. О том,
что еще эти трейдеры говорили ФБР, я больше никогда не слышал. В ходе того
расследования меня ни разу не допрашивали.
Но я узнал, что привлекал внимание ФБР, потому что был крупным
игроком в 8&Р-яме и одновременно совладельцем брокерской группы
«Associated Brokerage Services Company», или «ABS
Partners». ABS основана в середине 1980-х Маури Кравитцом и трейдером
Джимми Каулентисом. На протяжении многих лет Маури и Джимми были соперниками,
но тем не менее они объединились, что в конечном счете привело к созданию
одной из наиболее влиятельных брокерских групп на полу Мерк.
Когда я только начинал торговать, брокеры часто формировали
дружеские ассоциации, договариваясь помогать друг другу исполнять приказы
клиентов и делить получаемые комиссионные. Позже, по мере распространения
влияния брокерских групп на полу биржи, эти ассоциации становились более
формализованными. Независимые брокеры пытались воспрепятствовать этим процессам,
лоббируя принятие нового правила, которое в конечном счете стало
замаскированным благословением брокерским группам. Это правило гласило: если
член брокерской группы не имеет финансовых ресурсов для покрытия ошибки или
непрошедшей сделки, члены этой группы должны способствовать урегулированию этой
ситуации. После краха 1987 года, когда из-за ошибок так много брокеров всплыло
брюхом вверх, брокерские группы предоставили крупным клиентам соответствующие
гарантии. В дальнейшем ин-стшуционалы предпочли иметь дело с брокерскими
группами, а не с независимыми брокерами.
ABS была во фьючерсной торговле своего рода списком
«кто есть кто», включающим таких людей, как Джек Сандлер, Маури
Кравитц, Джимми Каулентис, брокер Майкл Крайст, и Майк Гет-тес, совладелец
клиринговой фирмы «RB&H Financial». Эти люди представляли собой
мощную комбинацию политического влияния, финансового потенциала и деловой
проницательности, что делало ABS очень сильным соперником на полу биржи.
ABS имела возможность привлекать клиентский бизнес со всех
ям Мерк. В обмен на заключение контракта, чтобы клиент мог пользоваться
брокерскими услугами ABS, комиссионные для этого клиента были значительно ниже
стандартных $2 за контракт. Пока дела брокерских групп шли хорошо, некоторые
стали считать, что эти группы имеют несправедливое преимущество в виду их размера
и возможностей.
Внимание ФБР было привлечено к ABS после того, как одному из
принципалов и двум брокерам предъявили обвинение в доказанном получении
наличных в обмен на сделки, совершенные с агентами ФБР, внедренными на биржу
под видом трейдеров. Возможно, брокеры ABS «висели на крючке» — об
этом можно лишь гадать — и получали крупные суммы наличных, которые ежемесячно
делились в обход кассы. Могу сказать, что в течение двух лет, когда я был
совладельцем ABS, никаких чемоданов с наличными не было.
Из-за моей связи с ABS и того факта, что я такой крупный
игрок, ФБР пыталось поближе подобраться ко мне в 8&Р-яме. Но я и другие
трейдеры-ветераны стояли на одних и тех же местах в яме на протяжении многих
лет. Это место — наша территория, наша земля, которую мы защищали. Когда вы
создаете себе место в яме, никто не может просто прийти и забрать его у вас.
Именно это я объяснил в один из дней новому локальному трейдеру.
Этот инцидент произошел в 1987 году, перед крахом и задолго
до того, как у меня или у кого-то еще могли появиться подозрения о
расследовании ФБР на полу. Когда я как-то утром пришел в яму, я увидел нового
трейдера, стоящего на нашем месте. «Ты не можешь здесь стоять», —
сказал я ему.
«Почему?» — спросил меня этот парень.
«Потому что парни, которые стоят здесь, стоят на этом
месте многие годы. И мы стоим здесь. А ты — не можешь».
Джони Вебер, мой клерк и помощник в яме долгие годы, напомнила
мне, что в тот день я повернулся к ней и сказал: «Этот парень похож на
агента ФБР».
По правде сказать, я не помню, говорил ли это. Но я на самом
деле помню, что этот новый локал больше не пытался прорваться в наши ряды.
После того, как расследование вылилось в прессу, я узнал, что этот парень один
из «федералов». Позже мне было забавно прочитать, что агенты ФБР
пытались торговать в 8&Р-яме, но действия развивались слишком стремительно
и слишком яростно. В книге «Брокеры, коммивояжеры и кроты: мошенничество и
коррупция на Чикагских фьючерсных рынках» (Brokers, Bagmen & Moles:
Fraud & Corruption in the Chicago Futures Markets) авторы объясняют, что
два агента ФБР, внедренные на Мерк, начали торговать в 8&Р-яме за пять
месяцев до краха. В «черный понедельник» их трясло так же, как и всех
остальных, и они понесли достаточно серьезные убытки. После исчезновения с
торгового пола на небольшое время они вернулись, но обходили 8&Р-яму. Они
направились к ямам иностранных валют, где темп был немного медленнее.
По ходу расследования на поверхность всплывали и другие сфабрикованные
обо мне истории. Один из моих знакомых, которому предъявили обвинение, сказал
мне, что некоторые трейдеры, сотрудничавшие с ФБР, не хотели свидетельствовать
против определенного трейдера, поскольку предполагали, что он имеет
«связи с мафией». Похоже, что этим подозреваемым в связях с мафией человеком
был я. Больше всего мне нравится с изумлением слушать о том, как я вызывал
подозрение, когда часто объятиями и поцелуями приветствовал трейдера, которого
знаю с 14 лет. Приветствие двух мужчин подобным образом — привычка Старого Света,
в традициях которого я вырос, — говорило о том, что мы «члены мафии»
-сообщали ФБР некоторые трейдеры.
Я допускаю: весьма рискованно говорить людям, что ФБР держит
меня под наблюдением. Кто-то может подумать, что ФБР, вероятно, есть что
поискать. Но правда в том, что я находился под надзором по двум причинам: одна
из них — мой отец, другая — стремительная карьера трейдера. Соответственно
молодой итало-американец, имеющий два красивых дома, прекрасные машины и
собственный самолет, очень хорошо подходил под заранее определенную схему —
более стереотипную, чем что-либо еще. По мнению ФБР, мне должен был помогать
какой-то ставший притчей во языцех «крестный отец».
На торговом полу у меня тоже было много завистников, не только
из-за моих успехов, но еще и из-за моей связи с двумя наиболее влиятельными
игроками на Мерк — Маури и Джеком. Врагов на торговом полу у нас было
предостаточно. В мои первые дни — когда у меня еще не хватало, можно сказать,
чувства такта, — меня можно было считать обузой для Маури и Джека. Тем не менее
Маури защищал меня не только из-за моих способностей трейдера, но и из-за его
неизменно хорошего отношения к моей матери, которая была его сотрудником.
Джек, преодолевший немало трудностей, выбиваясь из Саут-Сайда, прежде чем отличился
в университете Нотр Дам, заработав стипендию на боксерском ринге, распознал
во мне дух бойца. Джек с благодарностью относился к моей матери, бесплатно
готовившей его юридические дела, когда он был молодым адвокатом.
ФБР ни разу не допрашивало меня в связи с расследованием, хотя
я знал, что оно интересуется мною. Но они вошли со мной в контакт по другим
причинам. Я проживал тогда в охраняемом кондоминиуме вблизи Хинсдэйла, старого
и элегантного пригорода Чикаго, когда мне сообщили о визите ФБР. Когда однажды
утром я выезжал на своей машине, я заметил, что молодая женщина у охраняемых
ворот не была такой приветливой, как обычно. Она выглядела напуганной и
раздраженной. «Здесь было ФБР и искало вас», — сказала она.
«Они здесь были, неужели?» — спросил я небрежно,
бросив взгляд в зеркало заднего вида.
«Да, но я их не пустила».
«Вы уверены, что они искали меня, а не кого-нибудь
другого?» Я знал, что в нашем кондоминиуме недавно поселился некий бывший
политик из Chicago First Ward, против которого были выдвинуты обвинения в
коррупции.
«Уверена, сегодня они искали вас. Они сказали, что
хотят, чтобы я их впустила, чтобы они могли посмотреть, где вы живете. Но в
колледже я учусь на юриста. Я знала, что надо спросить, есть ли у них ордер. У
них не было ордера, поэтому я их не впустила».
«Очень хорошо с вашей стороны», — сказал я девушке
на воротах. Я еще раз поблагодарил ее и уехал.
На следующий день я ехал вниз по хайвэю и разговаривал по телефону
из машины, когда заметил в зеркале заднего вида старый «шевроле».
Внимательнее посмотрев в зеркало, я увидел, что водитель держит в руках нечто
похожее на фен для сушки волос с коническим наконечником. Когда он понял, что
я смотрю на него, он опустил руку. Я замедлил движение, выехав на правую
полосу. Старый «шевроле» поравнялся со мной и проехал дальше. Я
записал его номер. У меня была возможность проверить, кому принадлежит машина.
Я не был удивлен, узнав, что она числится за ФБР, лишний раз подтвердив мои
подозрения. ФБР висело у меня на хвосте, а предмет, похожий на фен, очевидно,
прибор дистанционного прослушивания телефонных разговоров.
Два или три дня спустя я ехал на работу, когда был подрезан
машиной без номеров. Это был обычный «седан» с небольшой красной
фарой на панели радиатора. Парни, вышедшие из этой машины, выглядели как
агенты ФБР. «Мы работаем на Федеральное Бюро Расследований», —
сказали они официальным тоном.
«Правда? Я нарушил скорость?» — спросил я, выходя
из своей машины.
«Нет, вы не нарушали скорость», — ответил один из
агентов, немного раздраженный моим откровенно фривольным вопросом.
«У вас есть ордер?» — спросил я спокойно.
«Нет».
«Повестка?»
«Нет».
«Хорошо, тогда… — Я достал свой бумажник, чтобы найти
визитку Тома Салливана из «Jenner and Block». — Вот имя и номер
моего адвоката. Позвоните ему и назначьте встречу. Я буду рад поговорить с
вами».
«Вам не нужен юрист».
«Я хочу, чтобы мой юрист присутствовал», — твердо
повторил я. Адвокат объяснил мне, как все это работает. Агенты ФБР вдвоем
задают человеку вопросы, поскольку это дает одному агенту возможность
подтверждать утверждения другого. Как только человек что-либо говорит агенту
ФБР, он может свидетельствовать против себя, и в случае противоречия с этим
высказыванием в будущем это уже будет федеральным преступлением.
Пока подозреваемому не начнут зачитывать его «права
Миранды»2 перед арестом, ФБР предпочитает задавать вопросы без присутствия
адвоката. Таким способом они могут задавать вопросы, на которые адвокат, скорее
всего, посоветовал бы не отвечать. Большинство людей имеют склонность говорить
слишком много, надеясь что-то объяснить или развеять подозрение.
«Мы хотим с вами поговорить, — сказали агенты ФБР. —
Это касается некоторых из ваших друзей».
«Позвоните моему адвокату», — повторил я.
Назначьте встречу. Я поговорю обо всем, о чем вы хотите». Я не пытался
как-то извернуться, а просто хотел разговаривать с ФБР в более спокойной обстановке
и в присутствии адвоката.
Один из агентов подошел ко мне ближе. «Это не имеет
никакого отношения к фьючерсам или Мерк», — сказал он.
Агенты ФБР перечислили имена примерно 12 известных членов
мафии, которым недавно было предъявлено обвинение. «Мы хотим поговорить с
вами об этих ваших друзьях».
«Моих друзьях! — усмехнулся я. — Послушайте, вы знаете,
что мне знакомы некоторые из этих имен в связи с моим отцом. Но если вы
действительно все эти годы занимались расследованием организованной
преступности, то знаете, что у меня нет с ними никаких дел».
Агенты на момент замолчали. Потом один из них снова заговорил,
предлагая мне то, что, по его мнению, возможно, могло заинтересовать меня в
сотрудничестве с ними. «Вы хотите знать, почему был убит ваш отец?»
— спросил он.
«Это вернет его?» — спросил я.
«Нет», — ответил агент.
«Тогда я не хочу этого знать». Я сел в свою машину
и уехал. Больше ФБР не выходило на меня и не звонило моему адвокату.
Находиться под расследованием крайне неприятный опыт. Но я
получил определенные жизненные уроки, научившие меня знать свои конституционные
права. Я знаю, как этими правами пользоваться. Если полиция задает вопрос
человеку под подозрением, в 9 случаях из 10 мысленно они уже считают этого
человека виновным. Они просто хотят выяснить, удастся ли им выдвинуть обвинение,
чтобы этот человек предстал перед судом. Я всегда вспоминаю мудрые слова моего
отца: ФБР не задает тебе вопросов, на которые, по их мнению, у них уже есть
ответ. Начиная с девятилетнего возраста, я видел, если кто-то становится
мишенью расследования, уже нельзя просто пытаться что-то объяснить и
откреститься от этого. В некоторых случаях, когда вам предъявлено обвинение, вы
можете доказать свою невиновность с помощью свидетельских показаний. Но
труднее всего защищаться, если вы сталкиваетесь с сфабрикованным ложным
обвинением.
Это тяжелые жизненные уроки, особенно если они получены в
молодом возрасте. Но мне пришлось их усвоить вскоре после смерти отца в 1979
году. Я столкнулся с затруднительной ситуацией. Появились вопросы, на которые
было необходимо ответить, и были проблемы, которые следовало выбросить из
головы. Люди, виновные в смерти моего отца, находились с одной стороны. Они
знали, как мы любили отца, как он ставил нас на ноги. Именно поэтому для меня
не стало сюрпризом, что кое-кто считал, будто мы с Джо-уи можем попытаться
отомстить за своего отца.
С другой стороны, находилось ФБР, которое хотело знать,
знаем ли мы что-либо о смерти отца, если да, то что именно. Двое агентов ФБР
приходили к нашим дверям еще до похорон отца. «Нам нечего вам
сказать», — сказал я им, не позволив пройти дальше коврика перед входной
дверью.
«Мы всего лишь хотим задать вам несколько
вопросов», — настаивали они.
«Вот что я вам скажу. Мне нечего вам сказать». Я
закрыл дверь и повернул замок, но знал, что это не последний их визит.
После смерти отца я чувствовал такой гнев и такую боль, что
отчаянно нуждался поговорить с кем-то, чтобы понять, как все произошло. У меня
появился такой шанс, когда нас пришел навестить один из его друзей, человек,
которому, как говорил отец, я мог доверять во всем. Он любил моего отца как
родного. Не было ничего, что бы он не смог сделать для нас. Всем своим сердцем
я чувствовал, что могу доверять ему. Он взял на себя обязательство поручиться
за нас с Джоуи в кругу людей, которых знал он и мой отец. Он дал свое слово,
что мы с братом не будем мстить. Этот человек взял на себя ответственность за
нас. Тем самым он помог мне покончить с моей собственной душевной войной.
Надо понимать, что мой отец никогда бы не стал спрашивать,
что делать, если бы пострадал кто-то из членов его семьи. Он был сам себе
командир, и в таком вопросе он обо всем позаботился бы сам. Но, что мог сделать
я в свои 22 года, только что закончивший колледж? Но что еще более важно, какое
решение было бы правильным по отношению к моей матери, моему брату и самому себе?
Друг моего отца сел за кухонный стол напротив меня, сложив
руки на груди. Я хотел увидеть в нем силу и руководство к действиям, но было
ясно, что он глубоко подавлен смертью отца. Тем не менее он пришел ради меня и
дал совет, который шел из его сердца и его опыта. «Льюис, — начал он, —
жизнь твоего отца была его жизнью. Я знаю, тебе тяжело понять, что произошедшее
с твоим отцом просто бизнес. И для меня тяжело это понять. Но мы не можем ничего
с этим поделать. Для вас с братом ваш отец хотел чего-то абсолютно другого.
Теперь нам надо жить собственные жизни. Нам надо оставить это в прошлом».
В моих мыслях я постоянно слышу эхо того, что отец говорил
мне бесконечное число раз: «Я делаю то, что я делаю, чтобы тебе не надо
было этого делать «.
Я понимал, о чем говорил мне друг моего отца. Несмотря на
гнев, горевший у меня внутри как напалм, я должен был уйти в сторону.
«Льюис, если мы узнаем, кто сделал это с твоим отцом, я буду там с тобой,
— сказал он. — Но это то, что я никогда не узнаю, потому что я был связан с
твоим отцом. И ты этого никогда не узнаешь. Будем ли мы что-то делать? Сможем
ли мы когда-нибудь что-то сделать?»
«Нет, — сказал я, но в душе, движимый собственной болью
и гневом, я хотел сказать «да». — Я только не могу поверить, что они
могли так поступить с ним. Я не могу поверить, что отца могли так
подставить». Отец всегда казался мне неуязвимым. Внезапно, первый раз в
своей жизни, я почувствовал свою уязвимость.
«Льюис, — повторил друг отца. — Отойди от этого. Это
война, в которой никогда нельзя победить».
Он мог прочитать по моему лицу, что я все еще не успокоился.
«Льюис, — добавил он, — что для тебя важнее: что уже случилось или то,
куда ты пойдешь дальше?»
Я знал, его слова правильные. Главным вопросом для моего
отца всю его жизнь было будущее его сыновей. В тот день я закрыл дверь в
прошлое моего отца, и закрыл ее навсегда. Потом были похороны.
В день прощания с отцом отдать дань уважения к нему пришли
сотни людей. Там были мужчины, которых я помнил смутно, и те, кого я никогда
раньше не видел. Они входили тихо и шептали: «Мне нельзя здесь быть, но я
плевал на них. Я должен попрощаться с Тони». Я знал, что их беспокоило —
ФБР будет следить за теми, кто пришел на похороны.
По мере того, как люди приходили прощаться весь день и весь
вечер, я видел моих друзей, друзей моего брата и мою старую футбольную команду
из средней школы, члены которой пришли на мессу. На похороны пришли даже
сверстники отца, с которыми он играл в футбол 30 лет назад. Прибыло так много
людей, что распорядителю похорон пришлось открыть все имеющиеся комнаты.
К гробу медленно подошла молодая женщина. Она шла на костылях,
ее ноги, разбитые полиомиелитом, были в металлических шинах. «Меня зовут
Пэтти, — сказала она мне. — Ваш отец был хорошим человеком. Когда меня
уволили, он взял меня на работу».
«Правда?» — спросил я, видя эту женщину впервые.
«Да. Он платил мне $500 в неделю за то, что я сидела с
рацией в машине. Она застенчиво улыбнулась. — Я следила за ситуацией, когда он
играл в кости».
В день похорон отца в церковь пришли 300 человек. Вел службу
отец Фил, местный священник. Он часто приходил к отцу с какими-то серьезными
проблемами. Отец обычно отправлял сбежавших детей обратно к родителям, давал
им денег и оплачивал автобус. Отец Фил никогда не забудет того, что делал
отец.
В тот день у меня не было слез. Чем больше мне хотелось уйти
в соседнюю комнату и разрыдаться, тем сильнее я стремился оставаться сильным
ради моей семьи. Единственный человек, кто вселял в меня силу в тот день, был
Джоуи. Каждый раз, когда наши взгляды встречались, мы укреплялись в мысли, что
будем всегда вместе.
Все, кто был рядом со мной, вся наша семья, были убиты
горем. Моя мать, накачанная прописанными доктором транквилизаторами, была
полужива. Одна из моих теток на службе потеряла сознание. Я знал, что нам надо
куда-то уехать. Поэтому после похорон мы с мамой и братом уехали на 10 дней во
Флориду, пожить в доме семьи моего друга по средней школе. Но когда мы
вернулись, мне пришлось снова столкнуться с ФБР.
Меня вызвали повесткой на заседание большого жюри3. ФБР хотело
знать, что отец говорил мне о своей жизни и что я могу знать о его смерти. Я до
сегодняшнего дня не знаю, кто убил моего отца и могу лишь догадываться о
возможных причинах его смерти.
Даже при том, что друг моего отца поручился за нас с братом,
когда я давал показания перед большим жюри, я должен был отвечать правильно.
Поэтому я нанял адвоката с репутацией хорошего защитника лиц из организованной
преступности. Я не знал никаких деталей смерти моего отца, и отец никогда не
говорил мне ничего, что когда-либо могло мне быть инкриминировано. Но в тот
день я сказал своему адвокату Сэнди, что независимо от того, какие вопросы
будет задавать ФБР, я намерен воспользоваться своими правами в соответствии с
Пятой поправкой к Конституции, чтобы мои показания не были использованы против
меня. И я сказал ему, что хочу, чтобы «определенные люди» знали это.
Я должен защищать то, что осталось от моей семьи.
Сэнди проводил меня в федеральное здание в деловой части Чикаго,
где заседало большое жюри, но не мог присутствовать вместе со мной внутри
помещения. Это не было похоже на показываемые по ТВ судебные драмы. Я не был
героем какого-нибудь фильма, занявшим оборонительную позицию против обвинения.
Я был 22-летним пареньком, боявшимся давать показания большому жюри. Когда я
вошел в двери зала заседания большого жюри, я столкнулся с реальностью.
«Могли бы вы назвать ваше имя?», — спросил меня
прокурор штата.
«Льюис Борселино», — ответил я. Я видел, как
секретарь суда стучит по клавиатуре, печатая мое имя.
«Не могли бы вы сообщить нам ваш адрес?»
«По совету моего адвоката, я уважительно прибегаю к
своим правам в соответствии с Пятой поправкой».
Прокурор штата искоса посмотрел на меня. «Я уверен, вам
не надо бояться, что вам будет инкриминировано знание вашего адреса?»
«Я уважительно прибегаю к своим правам в соответствии с
Пятой поправкой».
Он спрашивал меня, кто такой Тони Борселино, кто такая Флоренс
Борселино. Но я даже не признавал имена своих родителей. Его вопросы
становились все более нацеленными, а стиль все более аргументированным. Он
показывал мне фотографии моего отца с какими то людьми. Какие-то лица я
узнавал, какие-то — нет. Обвинитель задавал мне вопросы повторно, но каждый раз
я отвечал одной и той же фразой: «По совету моего адвоката, я уважительно
прибегаю к своим правам в соответствии с Пятой поправкой».
«Куда направлялся ваш отец в тот вечер, когда он был
убит? Что он говорил вам в тот вечер?» — настойчиво спрашивал прокурор.
Обвинителю могло показаться, что он заставляет меня нервничать.
Я пытался выглядеть спокойным, но боялся, стоя на месте свидетеля, особенно за
свое решение прибегать к своим правам в соответствии с Пятой поправкой в ответ
на каждый вопрос. Именно тогда я вспомнил, что сказал мне Сэнди. Если
понадобится перерыв, можно попросить у суда разрешение переговорить со своим
адвокатом. Я извинился и вышел из зала суда под предлогом, что хочу
переговорить с Сэнди, который ждал в холле.
«Как там?» — спросил Сэнди.
«Прокурор штата — настоящий кусок дерьма. Я вышел,
чтобы немного помочиться на него». Конечно, я напуган, но я говорил так,
как будто меня невозможно напугать.
Я вернулся в зал суда и продолжал прибегать к Пятой поправке
в ответ на каждый вопрос. Наконец, я сошел со свидетельского места. Мое
слушанье перед большим жюри закончилось. Но прокурор штата и агент ФБР
проследовали за мной и Сэнди до лифта, чтобы попытаться задать последние
несколько вопросов.
«Если вы беспокоитесь за собственную безопасность, мы
можем предоставить вам защиту», — сказали они мне.
Я посмотрел на них. «Я не беспокоюсь за собственную
безопасность».
«Это, конечно, ваше право — прибегать к Пятой поправке,
но мы можем предоставить вам защиту», — сказал прокурор штата. «Но
если мы предоставим вам иммунитет, вы уже не сможете прятаться за Пятую
поправку».
Я знал, какая сделка мне предлагалась, и боялся этого больше
всего. Если мне предоставят иммунитет, мне придется давать показания. Если я
откажусь свидетельствовать под иммунитетом, меня отправят в тюрьму.
«Иммунитет?» — съязвил я. «От чего вы
собираетесь дать мне иммунитет?»
«Льюис», — вмешался Сэнди, — «тебе не
обязательно что-либо говорить».
«Все нормально», — сказал я своему адвокату.
«У меня есть кое-что, что я хочу им сказать». Я посмотрел на
прокурора штата и на агента ФБР, стоящего рядом с ним. «Слушайте, мой отец
был в тюрьме с того времени, когда я учился в четвертом классе, и до того
времени, когда я учился на втором курсе средней школы. Два года после его
возвращения домой я провел в колледже. Его убили через два дня после моего
окончания колледжа. Сколько, вы думаете, я действительно знаю о его жизни? Нет
ничего, что я мог бы сказать вам полезного. Почему бы вам просто не оставить в
покое меня, моего брата и мою мать и позволить нам жить нашей собственной
жизнью?»
Лифт открылся, мы с Сэнди вошли в него. Когда двери закрылись,
это был последний раз, когда мне приходилось сталкиваться с ФБР по поводу
убийства моего отца. Но это не было моей последней стычкой с ними.
Оглядываясь назад, я полагаю, что можно было по-другому отнестись
к своей личной жизни и избежать пристального внимания, нацеленного на меня все
эти годы. Мне не следовало бы иметь Порше и Мерседес, но они у меня есть.
Возможно, в годы своей молодости я был слишком заметным, зависая в кабаре,
болтаясь в молодежных тусовках и выпивая иногда с Уайзом Гаем, у которого не
все в порядке с законом. Возможно, мне следовало отклонять приглашения на
итало-американскую свадьбу, если я знал, что среди гостей могут быть люди из
окружения моего отца. Рукопожатие с кем-то на приеме — под взорами
подозрительных глаз — могло бросать на меня тень подозрения.
Но у моего отца и его товарищей было крепкое братство и
собственное понимание о верности. Иногда я бывал на таких мероприятиях, как
свадьба, и ко мне подходил какой-либо человек. Он жал мне руку и говорил:
«Я знал твоего отца много лет. Он был отличным парнем». Или он мог
сказать, как они вместе «отсутствовали в колледже». Потом он мог
рассказывать какую-нибудь давнишнюю историю о моем отце. Он смотрел на меня и
говорил: «Так ты сын Тони…» Глядя на улыбающееся лицо этого
человека, я мог представить гордость своего отца за те успехи, которых
добились мы с Джоуи. Выслушивать этих людей значило для меня очень много. Эти
люди знали отца многие годы, а теперь так высоко оценивали наши с Джоуи
достижения. Некоторые из них были друзьями моих родителей с детства. И я люблю
слушать истории о своем отце. В те немногие моменты я испытывал чувство, будто
отец жив и снова с нами.
Я никогда не поворачивался спиной к кому-либо из друзей моего
отца. Люди потом поняли, почему я иногда отклонял приглашения. Я мог встретить
кого-то из близких знакомых моего отца, у сына или дочери которого была
свадьба. «Мы приглашаем тебя, твою мать и твоего брата на свадьбу. Мы
никогда не примем вашего отказа, — говорил он, — но мы поймем, если ты не
придешь». Мы с братом вели операции исключительно в мире закона, поэтому
понятно, какие-то приглашения мы отклоняли. В конечном счете мы понимали, что
нам придется уйти из этого мира. В противном случае даже безобидное событие,
например, чья-то свадьба, могло вызвать подозрение. Печально говорить, что эта
печать подозрения могла омрачать какие-то мероприятия только потому, что мы
итало-американцы.
Иногда мне тяжело встречаться с некоторыми людьми, знавшими
моего отца. Это напоминало о том, что с ним произошло. Иногда они
высказывались, что его смерть была «ошибкой». Это, по их мнению,
могло утешить меня. Они намекали, что кто-то пустил ложный слух, каким-то
образом задевший моего отца. Они говорили, все это оказалось
«ошибкой», и пытались обнять меня в надежде как-то примирить со
случившимся.
Но с тем, что произошло с моим отцом, нельзя смириться. Я
всегда верил, отец будет с нами и поможет нам искать путь в жизни. Затем
внезапно он ушел. Меня раздирал гнев к убийцам моего отца, этим ничтожным
мешкам отбросов, как я их называл. Единственный способ, отомстить за его
смерть, — это мой собственный успех и успех моего брата. Наша лучшая месть —
добиться успеха в легальном мире.
Помню, когда я, 25-летний трейдер, одиноко живущий в Чикаго,
шел к своему первому миллиону. Я чувствовал себя как Фрэнк Синатра в роли героя-холостяка
в старом фильме «Приходи похвастаться». В ночных клубах и кабаре я
вращался в кругу сильных брокеров города Чикаго, старше меня на 10, 15, 20 лет.
И в этом кругу, включавшем бизнесменов, очень влиятельных брокеров и трейдеров,
докторов, юристов и нескольких «мудрых ребят», я чувствовал себя
очень комфортно. Ночная жизнь 1970-х объединяла всех нас.
Я вспоминаю, как однажды вечером со своими друзьями выходил
из «Faces», самого крутого в те дни ночного клуба в Чикаго. Я только
что расплатился за нашу гулянку чеком на $1 000 и ждал, когда швейцар подгонит
мой «порше» к центральному входу. Рядом со мной стоял Джино, один из
«мудрых ребят», знавших моего отца. «Тебе надо быть
поосторожнее, Льюис, — сказал он мне, -а не то СВД (Служба внутренних доходов)
всегда будет висеть у тебя на хвосте».
Я знаю, что предупреждение Джино сделал мне из лучших намерений.
СВД смертельный враг «мудрых ребят» с тех пор, как налоговики взяли
Аль Капоне. Но в моем случае его слова были не по адресу. «А зачем мне беспокоиться
насчет СВД?» — спросил я у него. — Я легален, и я плачу свои
налоги». Лично против Джино я не имел ничего, но я находил удовольствие
при любой возможности блеснуть своими финансовыми успехами перед «мудрыми
ребятами».
Наслаждаясь ночной жизнью, я не подсел на наркотики, что было
тогда повальным увлечением. Кокаин был повсюду, но у меня никогда не было и
мысли об этом. Я никогда не оправдывал наркотики, которые в те дни унесли так
много мозгов. Я помню, как стоял в баре «Faces» с моим другом, когда
к нам подошла красивая молодая женщина. «У вас есть удар?» —
спросила она у меня.
Я посмотрел на своего друга. Он пожал плечами. Никто из нас
не понял, о чем она спрашивала. «Извините, ничем не могу вам помочь»,
— ответил я.
Она снова подошла к нам чуть позже. «Эй, — сказала она,
— у вас есть снег?» Я снова посмотрел на своего друга. Мы не могли догадаться,
о чем она спрашивает.
Она подошла к нам снова в третий раз. «У вас есть кола?
Вы понимаете, кока?» Наконец, до меня дошло: она искала кокаин. Я сразу
подумал, что эта женщина может быть агентом ФБР, а наш разговор — просто
ловушкой. «Вы имеете в виду кокаин?» — тихо сказал я ей, подозревая,
что на ней может быть микрофон. «Хорошо, я не имею никаких дел с
кокаином, поэтому отойди от меня».
Это печальный комментарий относительно моих мыслей, если я
сразу принял эту девушку за агента ФБР, пытающегося зацепить меня, вместо
девочки на вечеринке, пытающейся хорошо провести время. Но я знал, это было бы
очень неосторожно.
В дни моей молодости случались периоды, когда мне не
хотелось сталкиваться с этими рисками и жизненными уроками. Иногда я грезил
наяву и представлял, какой могла бы быть моя жизнь, если бы я не был
итало-американцем. Я допускаю, в такие моменты мне становилось себя жалко. Но
те уроки пошли мне на пользу, особенно во времена кризисов, например, при
расследовании ФБР на торговом полу.
Я очень сожалею, что случилось с очень хорошими трейдерами,
которые в середине расследования столкнулись с сфабрикованными обвинениями,
поломавшими их жизни. У меня плохие чувства в отношении других хороших ребят.
Они из-за своей тупости и жадности оказались уличенными в нескольких глупых
сделках, сэкономивших им несколько баксов, но разрушивших их жизнь. Что
касается действительно «гнилых яблок», обманывавших клиентов, то
расследование просто быстрее их «пропололо». Я говорил это раньше и
считаю, что Мерк и Торговая Палата в любом случае поймали бы этих трейдеров и
избавились от них.
Что касается меня, в те времена я полагался на одно из моих
главных качеств трейдера. Когда весь остальной мир паникует и рушится, я могу
держать самообладание и концентрацию. Я не беспокоился по поводу расследования
и не переживал по поводу того, что оно может раскрыть. Я продолжал торговать,
поскольку знал себя и знал, что я делаю при любом сценарии. Расследование —
один из периодов, когда я не чувствовал ничего, кроме благодарности за всю
противоречивость моей жизни. Я полагался на силу, которую приобрел, пройдя
через огонь.
Со временем расследование ФБР сошло с первых полос газет.
Однако пресса не проявила того энтузиазма в оправдании невиновных и критике
расследования, с каким она действовала, когда новости о расследовании впервые
пробились в заголовки. Жизнь в ямах, в конечном счете, вернулась в нормальное
русло. Но на этот раз возникла новая проблема. Крах 1987 года, за которым
последовало расследование, выставил фьючерсные торговые ямы в неблагоприятном
свете. Были подняты вопросы регулирования, вызва-шие новую полемику на торговом
полу. Эти споры переросли в новую битву, на этот раз политическую, столкнув
между собой фракции Мерк. И снова я оказался в центре этой борьбы.
.
