ТЕКСТЫ КНИГ ПРИНАДЛЕЖАТ ИХ АВТОРАМ И РАЗМЕЩЕНЫ ДЛЯ ОЗНАКОМЛЕНИЯ
4. Развитие схоластики
.
4. Развитие схоластики
Возникновение схоластики в узком смысле слова относится к
началу 12 столетия. Схоластику как философскую школу отличает ряд характерных
черт. Во-первых, схоластика замыкается в пределах того, что представляется
писателю религиозной ортодоксией; если его воззрения осуждаются церковным
собором, он обычно выражает готовность отречься от своих взглядов. Это нельзя
приписывать одной лишь трусости; такое поведение аналогично подчинению судьи
решению апелляционного суда. Во-вторых, в пределах ортодоксии высшим авторитетом
все больше и больше признается Аристотель, знакомство с сочинениями которого
постепенно значительно расширилось на протяжении двенацатого и тринадцатого
столетий; Платон уже утрачивает то первенствующее положение, которое он занимал
ранее. В-третьих, большим почтением пользуются “диалектика» и
силлогистический метод рассуждения; в общем схоластам присущи копание в мелочах
и любовь к диспутам, а не мистицизм. В-четвертых, установление того факта, что
Аристотель и Платон придерживались различных воззрений по вопросу об
универсалиях, выдвигает этот вопрос на передний план; однако было бы ошибочно
думать, что универсалии являются главной проблемой философов того времени.
12 столетие в области схоластики, как и в других областях,
расчищает дорогу следующему столетию, которому принадлежат величайшие имена.
Однако более ранние мыслители представляют интерес как пионеры. Представителей
схоластики отличают новая уверенность в собственных умственных силах и,
несмотря на благоговение перед Аристотелем, свободное и решительное применение
разума во всех вопросах, обсуждение которых догма не сделала слишком опасным.
Недостатки схоластического метода аналогичны тем недочетам, которые неизбежно
возникают, когда упор делается на “диалектику». Недостатки эти сводятся к
следующему: безразличие к фактам и науке, вера во всесилие аргумента в
вопросах, которые можно решать только при помощи наблюдения, наконец,
совершенно непомерное подчеркивание значения словесных различий и тонкостей. Мы
уже имели случай отметить эти недостатки в связи с Платоном, но в схоластике
они проявляются в гораздо более крайней форме.
Первым философом, которого можно считать схоластом в строгом
смысле этого слова, является Росцелин. О нем известно не очень много. Росцелин
родился в Компьене около, 1050 года и преподавал в Лоше, в Бретани, где у него
учился Абеляр. Реймский собор 1092 года обвинил Росцелина в ереси; из страха,
что церковники, падкие к линчеванию, забьют его камнями до смерти, он отрёкся
от своих взглядов. Росцелин бежал в Англию, но и здесь оказался достаточно
опрометчивым и сцепился со св. Ансельмом. На этот раз он бежал в Рим, где
примирился с церковью. Около 1120, года Росцелин исчезает из истории; дата его
смерти чисто предположительна.
Из написанного Росцелином не сохранилось ничего, кроме
одного письма к Абеляру, которое касается догмата троичности. В письме этом
Росцелин, унижая Абеляра, потешается над его кастрацией. Ибервега, редко
обнаруживающего какие-либо чувства, это побуждает заметить, что Росцелин не мог
быть очень симпатичной личностью. Кроме того письма, взгляды Росцелина известны
главным образом по полемическим сочинениям Ансельма и Абеляра. Согласно
Ансельму, Росцелин утверждал, что универсалии суть лишь flafus vocis,
“дуновение голоса». Если понимать это буквально, то смысл слов Росцелина
таков: универсалия есть физическое явление — то именно, которое имеет место,
когда мы произносим слово. Однако трудно предположить, чтобы Росцелин утверждал
что-либо столь несуразное. Ансельм далее заявляет, что, согласно Росцелину, человек
— это не нечто единое, а только общее имя; этот взгляд Ансельм как добрый
платоник приписывает тому, что Росцелин считает реальностью лишь то, что
является чувственным. В общем, по-видимому, Росцелин придерживался воззрения,
что целое, имеющее части, само по себе лишено реального существования и
является только словом; реально существуют части. Подобное воззрение могло
привести его, а может быть, и действительно привело к крайнему атомизму. Во
всяком случае, оно привело его к неприятностям в связи с толкованием догмата
троичности. Росцелин считал, что три божественных лица есть три различных
субстанции и что только укоренившаяся привычка мешает нам назвать их Тремя
Богами. Альтернативой этого воззрения, им не принимаемой, является, по мнению
Росцелина, положение, что не только Сын, но и Отец и Святой Дух были воплощены.
От всех этих умозрений в той мере, в какой они были объявлены еретическими,
Росцелин отрекся на Рейтмсском соборе 1092 года. Установить истинные взгляды
Росцелина по вопросу об универсалиях не представляется возможным, но, во всяком
случае, ясно, что он был своего рода номиналистом.
Ученик Росцелина Абеляр (фамилия его писалась Abelard или
Abailard) и по таланту и по известности намного превосходил своего учителя. Он
родился недалеко от Нанта в 1079 году, учился в Париже у Гильома из Шампо
(реалиста), а затем сам преподавал в Парижской соборной школе, где выступал
против взглядов Гильома и вынудил его видоизменить их. Некоторое время Абеляр
посвятил изучению теологии под руководством Ансельма Лаонского (не
архиепископа), а затем в 1113 году возвратился в Париж, где завоевал
необычайную популярность как преподаватель. Именно в это время Абеляр стал
возлюбленным Элоизы, племянницы каноника Фульберта. По настоянию каноника
Абеляр был кастрирован, и ему и Элоизе пришлось удалиться от мира: ему — в
монастырь Сен-Дени, ей — в Аржентейский женский монастырь. По мнению немецкого
ученого Шмейдлера, знаменитая переписка Абеляра и Элоизы была от начала до
конца сочинена самим Абеляром и является литературным вымыслом. Я не считаю
себя компетентным судить, насколько эта теория соответствует истине, но в
личности Абеляра нет ничего, что делало бы её невозможной. Он всегда отличался
тщеславием, заносчивостью и высокомерием; несчастья же, выпавшие на его долю,
сделали его озлобленным и породили в нем чувство унижения. На письмах Элоизы
лежит печать гораздо большей благочестивости, чем на письмах Абеляра, и вполне
можно представить себе, что он сочинил письма, чтобы утешить свою уязвлённую
гордыню.
Даже в монастырском уединении Абеляр продолжал пользоваться
огромным успехом как преподаватель. Молодежи импонировали его одаренность,
диалектическое искусство и непочтительное отношение к другим преподавателям.
Люди старшего поколения платили Абеляру взаимной антипатией, ив 1121 году он
был осужден на Суассонском соборе за неортодоксальную книгу о догмате
троичности. Принеся должное покаяние, Абеляр стал аббатом монастыря св.
Гильдазия в Бретани, монахи которого показались ему дикими грубиянами. Проведя
в этом изгнании четыре несчастных года, Абеляр вернулся к относительной
цивилизации. О дальнейшей истории его жизни не известно, кроме того, что он
продолжал преподавать с огромным успехом, как свидетельствует Иоанн
Солсберийский. В 1141 году по наущению св. Бернарда Абеляр был вновь осужден,
на этот раз на Санском соборе. Он удалился в Клюни и в следующем году умер.
Самой знаменитой книгой Абеляра, написанной в 1121—1122
годах, является “Да и нет» (Sic et Non). Здесь он выдвигает диалектические
аргументы в пользу и против огромного множества тезисов, часто даже не пытаясь
прийти к какому-либо заключению; ясно чувствуется, что он влюблен в самый
процесс диспута и считает его полезным средством развития ума. Книга оказала
значительное влияние на пробуждение людей от догматической спячки. Воззрение
Абеляра, согласно которому диалектика (не считая Священного писания) является
единственным путем к истине (хотя такой взгляд и не может быть принят ни одним
эмпириком), в свое время оказало благотворное воздействие, ослабляя силу
предрассудков и поощряя бесстрашное применение разума. Абеляр утверждал, что,
помимо Священного писания, нет ничего непогрешимого, даже апостолы и отцы
церкви могут заблуждаться.
С современной точки зрения Абеляр придавал слишком большое
значение логике. Считая логику по преимуществу христианской наукой, он
обыгрывал происхождение её названия от слова “логос». “В начале было
Слово», — говорит евангелие от св. Иоанна, и это, по мнению Абеляра,
доказывает первенствующее положение логики.
Абеляр сыграл наибольшую роль в развитии логики и теории
познания. Его философия — это критический анализ, преимущественно
лингвистический. Что касается универсалий, иначе говоря, того, что может
утверждаться о многих различных вещах, то Абеляр считает, что мы утверждаем не
о вещи, а о слове. В этом смысле он номиналист. Однако, возражая Росцелину,
Абеляр указывает, что nflatus vocis» есть вещь; поэтому мы утверждаем не о
слове как физическом явлении, а о слове как значении. В этом пункте Абеляр
взывает к Аристотелю. Он заявляет, что вещи походят друг на друга и это
сходство дает начало универсалиям. Однако точка сходства между двумя сходными
вещами сама по себе не есть вещь, в этом и состоит заблуждение реализма. Абеляр
высказывает некоторые мысли, проникнутые даже ещё большей враждебностью к
реализму, например, что общие понятия не имеют основания в природе вещей, а
являются искаженными образами многих вещей. Тем не менее Абеляр не отвергает в
целом платоновские идеи: они существуют в божественном уме как образцы для
творения; фактически — они “концепции» Бога.
Все эти мысли, несомненно, весьма талантливы независимо от
того, верны они или ошибочны. Самые современные обсуждения проблемы универсалий
оказались ненамного более плодотворными по своим результатам.
Св. Бернард, святость которого ничего не прибавила к его
короткому уму, “Св. Бернард велик не умом, а характером» не сумел понять
Абеляра и очернил его несправедливыми обвинениями. Он утверждал, что Абеляр
рассуждает о троице как Арий, о благодати — как Пелагий и о лице Христа — как
Несторий; что когда Абеляр в поте лица тщится превратить Платона в христианина,
он доказывает лишь, что сам является язычником; более того, что Абеляр
разрушает благо христианского вероучения своим утверждением, будто Бог может
быть полностью познан при помощи человеческого разума. На самом деле Абеляр
никогда не высказывал последней мысли и всегда оставлял большой простор для
веры, хотя, как и св. Ансельм, полагал, что троичность может быть доказана
рационалистически, без помощи откровения. Правда, одно время Абеляр
отождествлял Святой Дух с платоновской мировой душой, но как только ему указали
на еретичность этого воззрения, он отрекся от него. Может быть, обвинения в
ереси навлекли на Абеляра не столько его доктрины, сколько его задиристый характер,
ибо привычка хулить жрецов науки завоевала ему сильнейшую неприязнь всех
влиятельных особ.
Большинство ученых того времени были меньшими поклонниками
диалектики, чем Абеляр. Существовало, особенно в шартрской школе,
гуманистическое движение, представители которого восхищались античностью и
следовали Платону и Боэцию. Снова появился интерес к математике: Аделярд
Батский в самом начале 12 столетия совершил путешествие в Испанию; результатом
этого явился его перевод Евклида.
В противоположность бесплодному схоластическому методу
возникло сильное мистическое движение, вождем которого был св. Бернард. Отец
его был рыцарем, умершим во время первого крестового похода. Сам Бернард был
монахом цистерцианцем, а в 1115 году стал аббатом вновь основанного монастыря Клерво.
Он оказывал огромное влияние на церковную политику: решал судьбу антипап,
боролся с ересью в Северной Италии и Южной Франции, обрушивал тяжесть
ортодоксии против чересчур смелых философов и проповедовал второй крестовый
поход. В своих нападках на философов Бернард обычно добивался успеха; но после
того, как его второй крестовый поход закончился катастрофой, он не сумел
добиться осуждения Жильбера Порретанского, который сходился во взглядах с
Боэцием больше, чем это казалось допустимым праведному истребителю ереси.
Несмотря на то, что Бернард был политиком и изувером, он был человеком
искреннего религиозного темперамента, и принадлежащие ему латинские гимны
отличаются большой красотой. В средневековых латинских гимнах, рифмованных и
тонических, получила выражение — порой возвышенное, порой нежное и патетическое
— лучшая сторона религиозных чувствований той эпохи. Среди лиц, подпавших под
влияние Бернарда, мистицизм получал все большее преобладание, пока он не
перешел в нечто подобное ереси в учении Иоахима Флорского (умер в 1202 году).
Однако влияние последнего приходится на более поздний период. Св. Бернард и его
последователи искали религиозную истину не на путях рационального мышления, а
на путях субъективного опыта и созерцания. Абеляр и Бернард, возможно, в равной
мере страдали односторонностью. Будучи религиозным мистиком, Бернард сожалел по
поводу того, что папство втянулось в мирские дела, и осуждал светскую власть.
Хотя Бернард был проповедником крестового похода, ему, видимо, было невдомек, что
ведение войны требует организации и не может держаться на одном лишь
энтузиазме. Бернард сетует, что помыслы людские поглощает “не закон Господа, а
закон Юстиниана». Он приходит в ужас, когда папа защищает свои владения
при помощи военной силы. Дело папы — религия, а к действительности власти он не
должен стремиться. Однако эта точка зрения соединяется в Бернарде с чувством
безграничного благоговения перед папой, которого он величает “князем епископов,
наследником апостолов, первородства Авеля, управления Ноя, патриаршества
Авраама, чина Мелхиседека, сана Аарона, власти Моисея, судейства Самуила,
могущества Петра, помазания Христа». Фактическим итогом деятельности св.
Бернарда явилось, несомненно, огромное умножение власти папы в сфере светских
дел.
Иоанн Солсберийский не был значительным мыслителем, но
написанная им летопись, основанная на слухах и сплетнях, является ценным
источником для изучения его времени. Иоанн служил секретарем у трех
архиепископов Кентерберийских, одним из которых был Беккет; он являлся другом
Адриана четвёртого; к концу своей жизни он стал епископом Шартра, где и умер в
1180 году. В вопросах, лежавших за пределами веры, Иоанн — человек
скептического склада; сам себя он называл академиком (в том смысле, в котором
этот термин употребляет св. Августин). К королям он питал умеренное почтение:
“Неграмотный король — это коронованный осел». Иоанн чтил св. Бернарда, но
отлично понимал, что предпринятая им попытка примирить Платона и Аристотеля
обречена на неудачу. Иоанн восхищался Абеляром, но высмеивал его теорию
универсалий, впрочем, равно как и теорию Росцелина. Логику Иоанн считал
полезным введением в науку, но самое по себе занятием пустым и бесполезным. Он
утверждал, что Аристотель может быть превзойдён даже в логике; чувство почтения
к древним авторам не должно служить помехой на пути критического применения
разума. Платон все ещё является для Иоанна “царем всех философов». Он
лично знаком с большинством ученых своего времени и принимает дружеское участие
в схоластических диспутах. Посетив как-то одну философскую школу, в которой он
не был тридцать лет, Иоанн с улыбкой обнаруживает, что в ней продолжают
обсуждать все те же проблемы. Атмосфера общества, в котором он вращается,
весьма сходна с атмосферой общих гостиных в Оксфорде лет тридцать назад. К
концу жизни Иоанна соборные школы уступили место университетам, а университеты,
по крайней мере в Англии, обнаружили удивительную живучесть традиций с того
времени и вплоть до наших дней.
На протяжении 12 столетия переводчики постепенно умножили
число греческих книг, доступных западным ученым. Было три основных источника
таких переводов: Константинополь, Палермо и Толедо. Наиболее значительным из
них был Толедо, но переводы, проникавшие отсюда, часто выполнялись с арабского
языка, а не непосредственно с греческого языка. Во второй четверти 12 столетия
архиепископ Толедский Раймунд основал переводческую школу, деятельность которой
оказалась весьма плодотворной. В 1128 году Иаков Венецианский перевел
“Аналитику», “Топику» и “Sophistici Elenchi»; “Софистические
доказательства». “Вторая аналитика» показалась западным философам
слишком трудной. Генрих Аристипп из Катании (умер в 1162 году) перевел диалоги
“Федон» и “Менон», но его переводы не оказали непосредственного
влияния. Каким бы неполным ни было знание греческой философии в 12 столетии,
ученые сознавали, что значительную часть её Западу ещё предстоит открыть, и на
этой почве возникла известная жажда более полно ознакомиться с античностью. Иго
ортодоксии не было таким уж суровым, как иной раз думают; философ всегда мог
изложить свои взгляды в книге, а потом, в случае необходимости, изъять из нее
еретические места после того, как они будут подвергнуты всестороннему
публичному обсуждению. Большинство философов того времени были французами, а
Франция имела для церкви большое значение как противовес Империи. Какие бы
богословские ереси ни могли возникать среди философов, в политическом отношении
все ученые клирики стояли на ортодоксальных позициях; это делало особенно
одиозной фигуру Арнольда Брешианского, составлявшего исключение из правила. В
целом ранняя схоластика может рассматриваться в политическом отношении как
детище борьбы церкви за власть.
.
