ТЕКСТЫ КНИГ ПРИНАДЛЕЖАТ ИХ АВТОРАМ И РАЗМЕЩЕНЫ ДЛЯ ОЗНАКОМЛЕНИЯ
Н. Г. ЧЕРНЫШЕВСКИЙ
.
Н. Г. ЧЕРНЫШЕВСКИЙ
Мы столь же мало последователи Гегеля, как и Декарта или
Аристотеля. Гегель ныне уже принадлежит истории, настоящее время имеет другую
философию и хорошо видит недостатки гегелевой системы; но должно согласиться,
что принципы, выставленные Гегелем, действительно, были очень близки к истине,
и некоторые стороны истины были выставлены на вид этим мыслителем с истинно
поразительною силою. Из этих истин, открытие иных составляет личную заслугу
Гегеля; другие, хотя и принадлежат не исключительно его системе, а всей
немецкой философии со времен Канта и Фихте, но никем до Гегеля не были формулированы
так ясно и высказываемы так сильно, как в его системе.
Прежде всего укажем на плодотворнейшее начало всякого
прогресса, которым столь резко и блистательно отличается немецкая философия
вообще, и в особенности гегелева система, от тех лицемерных и трусливых
воззрений, какие господствовали в те времена (начало XIХ века) у французов и
англичан: «истина — верховная цель мышления; ищите истины, потому что в истине
благо; какова бы ни была истина, она лучше всего, что не истинно; первый долг
мыслителя: не отступать ни перед какими результатами; он должен быть готов
жертвовать истине самыми любимыми своими мнениями. Заблуждение — источник
всякой пагубы; истина — верховное благо и источник всех других благ». Чтобы
оценить чрезвычайную важность этого требования, общего всей немецкой философии
со времени Канта, но особенно энергически высказанного Гегелем, надобно
вспомнить, какими странными и узкими условиями ограничивали истину мыслители
других тогдашних школ: они принимались философствовать не иначе, как затем,
чтобы «оправдать дорогие для них убеждения», т. е. искали не истины, а
поддержки своим предубеждениям; каждый брал из истины только то, что ему
нравилось, а всякую неприятную для него истину отвергал, без церемонии
признаваясь, что приятное заблуждение кажется ему гораздо лучше беспристрастной
правды. Эту манеру заботиться не об истине, а о подтверждении приятных
предубеждений немецкие философы (особенно Гегель) прозвали «субъективным
мышлением», философствованием для личного удовольствия, а не ради живой
потребности истины. Гегель жестоко изобличал эту пустую и вредную забаву. Как
необходимое предохранительное средство против поползновений уклониться от
истины в угождение личным желаниям и предрассудкам, был выставлен Гегелем
знаменитый «диалектический метод мышления». Сущность его состоит в том, что
мыслитель не должен успокаиваться ни на каком положительном выводе, а должен
искать, нет ли в предмете, о котором он мыслит, качеств и сил, противоположных
тому, что представляется этим предметом на первый взгляд; таким образом,
мыслитель был принужден обозревать предмет со всех сторон, и истина являлась
ему не иначе, как следствием борьбы всевозможных противоположных мнений. Этим
способом, вместо прежних односторонних понятий о предмете, мало-помалу являлось
полное, всестороннее исследование и составлялось живое понятие о всех
действительных качествах предмета. Объяснить действительность стало
существенною обязанностью философского мышления. Отсюда явилось чрезвычайное
внимание к действительности, над которою прежде не задумывались, без всякой
церемонии искажая ее в угодность собственным односторонним предубеждениям.
Таким образом, добросовестное, неутомимое изыскание истины стало на месте
прежних произвольных толкований. Но в действительности все зависит от
обстоятельств, от условий места и времени,— и потому Гегель признал, что
прежние общие фразы, которыми судили о добре и зле, не рассматривая
обстоятельств и причин, по которым
возникало данное явление, что эти общие, отвлеченные изречения
не удовлетворительны: каждый предмет, каждое явление имеет свое собственное
значение, и судить о нем должно но соображению той обстановки, среди которой
оно существует; это правило выражалось формулою: «отвлеченной истины нет;
истина конкретна», т. с. определительное суждение можно произносить только об
определенном факте, рассмотрев все обстоятельства, от
которых он зависит *.
Само собою разумеется, что это беглое исчисление некоторых
принципов гегелевой философии не может дать понятия о поразительном впечатлении,
которое производят творения великого философа, который в свое время увлекал
самых недоверчивых учеников необыкновенною силою и возвышенностью мысли,
покоряющей своему владычеству все области бытия, открывающей в каждой сфере
жизни тождество законов природы и истории с своим собственным законом
диалектического развития, обнимающей все факты религии, искусства, точных наук,
государственного и частного права, истории и психологии сетью систематического
единства, так что все является объясненным и примиренным. Время той философии,
последним и величайшим представителем которой был Гегель, прошло для Германии.
При помощи результатов, выработанных ею, наука сделала, как мы сказали, шаг
вперед; но новая наука эта явилась только как дальнейшее развитие гегелевой
системы, которая навсегда сохранит историческое значение, как переход от
отвлеченной науки к науке жизни.
Таково было значение гегелевой философии у нас: она послужила
переходом от бесплодных схоластических умствований, граничивших с апатиею [и
невежеством] к простому и светлому взгляду на литературу и жизнь, потому что в
ее принципах заключались, как мы старались показать, зародыши этого взгляда.
Пылкие и решительные умы, как Белинский и некоторые другие, не могли долго
удовлетворяться теми узкими выводами, которыми ограничивалось приложение этих
принципов в системе самого Гегеля; скоро заметили они недостаточность и самых
принципов этого мыслителя. Тогда, отказавшись от прежней безусловной веры в его
систему, они пошли вперед, не останавливаясь, как остановился Гегель, на
половине дороги. Но навсегда сохранили они уважение к его философии, которой в
самом деле были обязаны очень многим.
Но мы уже говорили, что содержание системы Гегеля совершенно
не соответствует тем принципам, которые провозглашались ею и которые мы
указали. В пылу первого увлечения Белинский и его друзья не заметили этого
внутреннего противоречия, и ненатурально было бы, если б оно было замечено ими
с первого же раза: оно чрезвычайно хорошо прикрыто необычайною силою гегелевой
диалектики,
* Например: «благо или зло
дождь?» — это вопрос отвлеченный; определительно отвечать на него нельзя:
иногда дождь приносит пользу, иногда, хотя реже, приносит вред; надобно
спрашивать определительно: «после того как посев хлеба окончен, в продолжении
пяти часов шел сильный дождь, полезен ли был он для хлеба?» — только тут ответ
ясен и имеет смысл: «этот дождь был очень полезен».— «Но в то же лето, когда
настала пора уборки хлеба, целую неделю шел проливной дождь,— хорошо ли было
это для хлеба?» Ответ так же ясен и так же справедлив: «нет, этот дождь был
вреден». Точно так же решаются в гегелевой философии все вопросы. «Пагубна или
благотворна война?» Вообще, нельзя отвечать на это решительным образом;
надобно знать, о какой войне идет дело, все зависит от обстоятельств, времени и
места. Для диких народов вред войны менее чувствителен, польза ощутительнее;
для образованных народов война приносит обыкновенно менее пользы и более
вреда. Но, например, война 1812 года была спасительна для русского народа;
марафонская битва была благодетельнейшим событием в истории человечества. Таков
смысл аксиомы: «отвлеченной истины нет; истина конкретна» — конкретно понятие о
предмете тогда, когда он представляется со всеми качествами и особенностями и в
той обстановке, среди которой существует, а не в отвлечении от этой обстановки
и живых своих особенностей (как представляет его отвлеченное мышление,
суждения которого поэтому не имеют смысла для действительной жизни).
так что в самой Германии только самые зрелые и сильные умы и
только после долгого изучения заметили это внутреннее несогласие основных идей
Гегеля с его выводами. Величайшие из современных немецких мыслителей, не уступающие
самому Гегелю гениальностью, долго были безусловными приверженцами всех его мнений,
и много времени прошло, пока они успели возвратить себе самостоятельность и,
открыв ошибки Гегеля, положить основание новому направлению в науке. Так всегда
бывает: сам Гегель долго был безусловным поклонником Шеллинга, Шеллинг —
поклонником Фихте, Фихте — Канта; Спиноза, далеко превосходивший гениальностью
Декарта, очень долго считал себя его вернейшим учеником…
Все немецкие философы, от Канта до Гегеля, страдают тем же
самым недостатком, какой мы указали в системе Гегеля: выводы, делаемые ими из
полагаемых ими принципов, совершенно не соответствуют принципам. Общие идеи у
них глубоки, плодотворны, величественны, выводы мелки и отчасти даже
пошловаты. Но ни у кого из них эта противоположность не доходит до такого
колоссального противоречия, как у Гегеля, который, превосходя всех своих
предшественников возвышенностью начал, оказывается, едва ли не слабее всех в
своих выводах. И в Германии, и у нас люди ограниченные и апатичные успокоились
на выводах, забывая о принципах; но и у нас, как в Германии, эти ученики,
слишком верные букве и потому неверные духу, нашлись только между людьми
второстепенными, лишенными сил на историческую деятельность и не могшими иметь
никакого влияния. Напротив, и у нас, как в Германии, все истинно даровитые и
сильные люди, когда прошло первое увлечение, отбросили фальшивые выводы,
радостно жертвуя ошибками учителя требованиям науки, и бодро пошли вперед.
Потому ошибки Гегеля, подобно ошибкам Канта, не имели важных последствий, между
тем как здоровая часть его учения действовала очень плодотворно.
Чернышевский Н. Г. Очерки гоголевского периода русской
литературы // Избранные философские сочинения. М., 1950. T.I. С.665—668, 669 —
670
.
