Б. РАССЕЛ :: vuzlib.su

Б. РАССЕЛ :: vuzlib.su

62
0

ТЕКСТЫ КНИГ ПРИНАДЛЕЖАТ ИХ АВТОРАМ И РАЗМЕЩЕНЫ ДЛЯ ОЗНАКОМЛЕНИЯ


Б. РАССЕЛ

.

Б. РАССЕЛ

Человек — часть природы, а не что-то ей противоположное. Его
мысли и движения следуют тем же законам, что и движения звезд и атомов. По
сравнению с человеком физический мир ве­лик — он больше, чем считали во времена
Данте; впрочем, он не так велик, как это казалось еще сто лет назад. Как вширь,
так и вглубь, как в большом, так и в малом наука, видимо, достигает пределов.
Считается, что Вселенная имеет ограниченную протя­женность в пространстве и
свет может пропутешествовать вокруг нее за несколько сотен миллионов лет.
Считается, что материя состоит из электронов и протонов, которые имеют конечные
раз­меры, и что их число в мире конечно. Вероятно, их движения не непрерывны,
как раньше думали, а происходят скачками, каждый из которых не меньше
некоторого минимального скачка. Законы этих движений, судя по всему,
суммируются в нескольких очень общих принципах, с помощью которых можно
рассчитать прошлое и будущее мира, если дана любая малая часть его истории.

Физическая наука, таким образом, приближается к этапу, когда
она будет завершена и станет поэтому неинтересной. Если мы зна­ем законы,
управляющие движениями электронов и протонов, то все остальное — просто
география, собрание конкретных фактов, говорящих о распределении частиц по
каким-то отрезкам мировой истории. Общее число фактов географии, необходимых
для того, чтобы рассчитать мировую историю, видимо, не слишком велико.
Теоретически их можно было бы записать в большую книгу, а книгу поместить в
Сомерсет Хаусе вместе с вычислительной машиной: поворот рычага позволил бы
исследователю найти новые факты, принадлежащие другому времени, нежели то, к
которому относят­ся факты уже зарегистрированные. Трудно представить себе
что-либо более скучное и непохожее на ту радость, которую вызывало до недавней
поры даже самое небольшое открытие. Кажется, будто мы штурмуем неприступную
гору, но на покоренной вершине рабо­тает ресторан, в котором подают пиво и
работает радио. Но во времена Ахмеса даже таблица умножения, вероятно, вызывала
восторг. Человек тоже частица этого скучного физического ми­ра. Его тело,
подобно всей остальной материи, состоит из электро­нов и протонов, которые, как
мы знаем, подчиняются тем же зако­нам, что и электроны и протоны, составляющие
животных или рас­тения. Некоторые ученые считают, что физиологию никогда не
удастся свести к физике, но их аргументы не очень убедительны — разумнее даже
было бы считать их неверными. То, что мы называем «мыслями», зависит, видимо,
от организации извилин в мозгу — точно так же, как путешествия зависят от дорог
и иных путей сооб­щения. Явно химического происхождения используемая для мыш­ления
энергия. К примеру, недостаток иода в организме превраща­ет разумного человека
в идиота. Феномены сознания, вероятно, связаны с материальной структурой. Если
это так, то единичный электрон или протон не могут «мыслить» — точно так же,
как один человек не может сыграть футбольный матч. У нас нет также оснований
полагать, что индивидуальное мышление продол­жает существовать после смерти
тела: ведь смерть разрушает организацию мозга и рассеивает потребляемую
извилинами энергию.

Бог и бессмертие — эти центральные догмы христианской ре­лигии
— не находят поддержки в науке. Нельзя сказать, что они существенны для религии
вообще, поскольку в буддизме их нет. (Что касается бессмертия, это суждение
может показаться неточ­ным, но по существу оно правильно.) Однако на Западе их
привык­ли считать обязательным минимумом теологии. Люди будут и впредь верить в
бога и бессмертие, потому что это приятно — так же приятно, как считать самих
себя добродетельными, а врагов своих погрязшими в пороках. Но, по-моему, эти
догмы необоснованны. Не знаю, смогу ли я доказать, что бога нет или что сатана
— это фикция. Христианский бог, быть может, и существует, а может быть,
существуют боги Олимпа, Древнего Египта или Вавилона. Но каждая из этих гипотез
не более вероятна, чем любая другая: они даже не могут быть отнесены к
вероятностному знанию; поэтому нет смысла их вообще рассматривать. Я не буду
вхо­дить в детали, так как уже разбирал этот вопрос в другой работе.

Вопрос о личном бессмертии носит несколько иной характер, и
здесь можно найти свидетельства в пользу различных мнений. Люди принадлежат
окружающему нас миру, с которым имеет дело наука, и факторы, определяющие их
существование, можно легко обнаружить. Капля воды не бессмертна, она
разлагается на кисло­род и водород. Поэтому, если бы капля воды считала, что
обладает неким свойством водянистости, которое сохраняется после ее раз­ложения,
мы, наверное, отнеслись бы к этому скептически. Подобно этому, мы знаем, что
мозг не бессмертен и что организованная энергия живого тела как бы уходит после
смерти и становится непригодной для действия. Все свидетельствует о том, что
наша умственная жизнь связана с мозговой структурой и организован­ной телесной
энергией. Разумно было бы предположить поэтому, что, когда прекращается жизнь
тела, вместе с ней прекращается и умственная жизнь. Данный аргумент апеллирует
к вероятности, но в этом он ничем не отличается от аргументов, на которых
строится большинство научных заключений.

Этот вывод может быть оспорен с разных сторон. Психологи­ческое
исследование располагает некоторыми данными о жизни после смерти, и с научной
точки зрения соответствующая процеду­ра доказательства может быть в принципе
корректной. В этой об­ласти существуют факты столь убедительные, что ни один
чело­век с научным складом ума не станет их отрицать. Однако несом­ненность,
которую мы приписываем этим данным, основывается на каком-то предварительном
ощущении, что гипотеза выжива­ния правдоподобна. Всегда имеется несколько
способов объясне­ния явлений, и из них мы предпочтем наименее невероятное.
Люди, считающие вероятным, что мы живем после смерти, готовы и к то­му, чтобы
рассматривать данную теорию в качестве лучшего объяс­нения психических явлений.
Те же, кто по каким-то причинам счи­тают эту теорию неправдоподобной, ищут
других объяснений. По моему мнению, данные о выживании, которые пока что
доставила психология, гораздо слабее свидетельств физиологии в пользу
противоположной точки зрения. Но я вполне допускаю, что они могут стать
сильнее, и тогда не верить в жизнь после смерти было бы ненаучно.

Выживание после смерти тела, однако, отличается от бессмер­тия
и означает лишь отсрочку психической смерти. А люди хотят верить именно в
бессмертие. Верующие в него не согласятся с фи­зиологическими аргументами,
вроде тех, что я приводил,— они скажут, что душа нечто совсем иное, чем ее
эмпирическое проявле­ние в наших телесных органах. Думаю, что это —
метафизический предрассудок. Сознание и материя — удобные в некоторых отно­шениях
термины, но никак не последние реальности. Электроны и протоны, как и душа,—
логические фикции, которые имеют свою историю и представляют собой ряды
событий, а не какие-то не­изменные сущности. Что касается души, это доказывают
факты развития. Любой человек, наблюдающий рождение, выкармлива­ние и детство
ребенка, не может всерьез утверждать, что душа есть нечто неделимое прекрасное
и совершенное на всем протя­жении процесса. Очевидно, что душа развивается
подобно телу и берет что-то и от сперматозоида, и от яйцеклетки. Так что она не
может быть неделимой. И это не материализм, а просто признание того факта, что
все интересное в мире — вопрос организации, а не первичной субстанции…

Не думаю, что идея бессмертия вообще возникла бы, если бы мы
не боялись смерти.

В основе религиозных догм, как и в основе многого другого в
человеческой жизни, лежит страх. Страх перед человеческими существами
(индивидуальный или групповой) во многом управ­ляет нашей общественной жизнью,
однако религию порождает страх перед природой. Различие ума и материи является,
видимо, иллюзорным; но есть другое, более важное, различие — между вещами, на
которые можно воздействовать, и вещами, на которые воздействовать невозможно.
Граница между теми и другими не является ни вечной, ни непреодолимой — с
развитием науки все больше вещей подпадают под власть человека. Тем не менее
что-то все время остается по ту сторону границы, например все великие факты
нашего мира, которыми занимается астрономия. Только со­бытиями на поверхности
Земли или рядом с ней мы можем как-то управлять, хотя и здесь наши возможности
очень ограниченны. И не в нашей власти предотвращать смерть; мы можем только
отсрочить ее.

Религия пытается преодолеть эту антитезу. Если миром управ­ляет
бог, а бога можно тронуть молитвой, то и люди наделены все­могуществом. Раньше
в ответ на молитву свершались чудеса. Они до сих пор случаются в католической
церкви, а вот у протестантов этого больше нет. Однако можно обойтись и без
чудес, ибо прови­дение предписало действию природных законов производить
наилучшие результаты. Таким образом, вера в бога все еще служит очеловечению
природного мира — люди думают, что силы природы им друзья. Подобно этому, вера
в бессмертие рассеивает ужас перед смертью. Люди, верующие в вечное блаженство,
скорее всего будут относиться к смерти без страха; к счастью для медиков, это
происходит не всегда. Однако если вера и не избавляет от страха полностью, то
она немного утешает людей.

Религия, имея своим источником страх, возвысила некоторые
его проявления и заставила думать, что в них нет ничего позорного. Этим она
оказала человечеству плохую услугу: всякий страх яв­ляется злом. Думаю, что
когда я умру, то превращусь в труху, и ничего от моего «я» не останется. Я уже
не молод и люблю жизнь. Но я бы не стал унижаться и дрожать от страха при мысли
о смер­ти. Счастье не перестает быть счастьем, когда оно кратко, а мысли и
любовь не лишаются своей ценности из-за того, что преходящи. Многие люди
держались с достоинством на эшафоте; эта гордость должна научить нас видеть
истинное место человека в мире. Даже если ветер, ворвавшийся в распахнутые окна
науки, заставляет нас поначалу дрожать после уютного домашнего тепла традицион­ных
гуманных мифов, в конце концов прохлада все же приносит бодрость, а
открывающиеся перед наукой просторы велико­лепны.

Рассел Б. Почему я не христианин.

 М., 1987. С. 65—69

ЧЕМ ОПРЕДЕЛЯЕТСЯ ХОД ИСТОРИИ? ПЛАТОН

…Поскольку мы нашли, в чем состоит справедливость, будем
ли мы требовать, чтобы справедливый человек ни в чем не отличался от нее самой,
но во всех отношениях был таким, какова справедли­вость? Или мы удовольствуемся
тем, что человек по возможности приблизится к ней и будет ей причастен гораздо
больше, чем ос­тальные?

— Да, удовольствуемся.

— В качестве образца мы исследовали самое справедли­вость —
какова она -— и совершенно справедливого человека, если бы такой нашелся,—
каким бы он был; мы исследовали также не­справедливость и полностью несправедливого
человека — все это для того, чтобы, глядя на них, согласно тому, покажутся ли
они нам счастливыми или нет, прийти к обязательному выводу и относи­тельно нас
самих: кто им во всем подобен, того ждет подобная же и участь. Но мы делали это
не для того, чтобы доказать осуществи­мость таких вещей.

— Ты прав.

— Разве, по-твоему, художник становится хуже, если в ка­честве
образца он рисует, как выглядел бы самый красивый чело­век, и это достаточно
выражено на картине, хотя художник и не в состоянии доказать, что такой человек
может существовать на самом деле?

— Клянусь Зевсом, по-моему, он не становится от этого хуже.

— Так что же? Разве, скажем так, и мы не дали — на словах —
образца совершенного государства?

— Конечно, дали.

— Так теряет ли, по-твоему, наше изложение хоть что-нибудь
из-за того только, что мы не в состоянии доказать возможности устроения такого
государства, как было сказано?

— Конечно же нет.

— Вот это верно. Если же, в угоду тебе, надо сделать попытку
показать, каким преимущественно образом и при каких условиях это было бы всего
более возможно, то для такого доказательства ты снова одари меня тем же…

— Чем?

— Может ли что-нибудь быть исполнено так, как сказано? Или
уже по самой природе дело меньше, чем слово, причастно истине, хотя бы иному
это и не казалось? Согласен ты или нет?

— Согласен.

— Так не заставляй же меня доказывать, что и на деле все
должно полностью осуществиться так, как мы это разобрали словесно. Если мы
окажемся в состоянии изыскать, как построить государство, наиболее близкое к
описанному, согласись, мы смо­жем сказать, что уже выполнили твое требование,
то есть показали, как можно это осуществить. Или ты этим не удовольствуешься? Я
лично был бы доволен.

— Да и я тоже.

— После этого мы, очевидно, постараемся найти и показать,
что именно плохо в современных государствах, из-за чего они и устроены иначе;
между тем в результате совсем небольшого изме­нения государство могло бы прийти
к указанному роду устройства, особенно если такое изменение было бы одно или же
их было бы два, а то и несколько, но тогда их должно быть как можно меньше и им
надо быть незначительными.

— Конечно.

— Стоит, однако, произойти одной-единственной перемене, и,
мне кажется, мы будем в состоянии показать, что тогда преобра­зится все
государство; правда, перемена эта не малая и не легкая, но все же она возможна.

— В чем же она состоит?

— Вот теперь я и пойду навстречу тому, что мы уподобили
крупнейшей волне; это будет высказано, хотя бы меня всего, словно рокочущей
волной, обдало насмешками и бесславием. Смотри же, что я собираюсь сказать.

— Говори.

— Пока в государствах не будут царствовать философы, либо
так называемые нынешние цари и владыки не станут благородно и основательно
философствовать и это не сольется воедино — го­сударственная власть и философия,
и пока не будут в обязательном порядке отстранены те люди — а их много,—
которые ныне стре­мятся порознь либо к власти, либо к философии, до тех пор,
доро­гой Главкон, государствам не избавиться от зол, да и не станет возможным
для рода человеческого и не увидит солнечного света то государственное
устройство, которое мы только что описали словесно. Вот почему я так долго не
решался говорить — я видел, что все это будет полностью противоречить
общепринятому мне­нию; ведь трудно людям признать, что иначе невозможно ни
личное их, ни общественное благополучие.

Тут Главкон сказал:

— Сократ, ты метнул в нас такие слово и мысль, что теперь,
того и жди, на тебя изо всех сил набросятся очень многие и даже неплохие люди:
скинув с себя верхнюю одежду, совсем обнажен­ные1 , они схватятся за первое
попавшееся оружие, готовые на все; и если ты не отразишь их натиск своими
доводами и обратишься в бегство, они с издевкой подвергнут тебя наказанию.

— А не ты ли будешь в этом виновен?

— И буду тут совершенно прав. Но я тебя не выдам, защищу,
чем могу,— доброжелательным отношением и уговорами, да еще разве тем, что буду
отвечать тебе лучше, чем кто-либо другой. Имея такого помощника, попытайся
доказать всем неверующим, что дело обстоит именно так, как ты говоришь.

— Да, надо попытаться, раз даже ты заключаешь со мной такой
могущественный союз. Мне кажется, если мы хотим избе­жать натиска со стороны
тех людей, о которых ты говоришь, необходимо выдвинуть против них определение,
кого именно мы называем философами, осмеливаясь утверждать при этом, что как
раз философы-то и должны править: когда это станет ясно, можно начать
обороняться и доказывать, что некоторым людям по самой их природе подобает быть
философами и правителями государства, а всем прочим надо заниматься не этим, а следовать
за теми, кто руководит.

Платон. Государство//Сочинения:

В 3 т. М., 1971. Т. 3 Ч. I. С. 273—276

.

    Назад

    ПОДЕЛИТЬСЯ
    Facebook
    Twitter
    Предыдущая статьяПостельное белье
    Следующая статьяАВГУСТИН :: vuzlib.su

    НЕТ КОММЕНТАРИЕВ

    ОСТАВЬТЕ ОТВЕТ