ТЕКСТЫ КНИГ ПРИНАДЛЕЖАТ ИХ АВТОРАМ И РАЗМЕЩЕНЫ ДЛЯ ОЗНАКОМЛЕНИЯ
ВОЛЬТЕР
.
ВОЛЬТЕР
Быть может, не существует вопроса более простого, чем вопрос
о свободе воли; но нет и вопроса, по поводу которого люди бы больше путались.
Затруднения, которыми философы усеяли эту почву, и дерзость, с которой они
постоянно стремились вырвать у бога его секрет и примирить его провидение со
свободой воли, стали причиной того, что идея этой свободы была затемнена именно
в силу стараний ее разъяснить. Люди настолько привыкли не произносить это
слово без того, чтобы тотчас же не вспомнить обо всех сопровождающих его
затруднениях, что теперь почти не понимают друг друга, когда поднимают вопрос,
свободен ли человек.
Изъявлять свою волю и действовать — это именно и означает
иметь свободу. Сам бог может быть свободным лишь в этом смысле. Он пожелал, и
он сделал по своему усмотрению. Если предполагать, что воля его
детерминирована необходимостью, и говорить: «Ему было необходимо пожелать того,
что он сделал»,— это значит впадать в столь же большую нелепость, как если бы
говорили: «Бог существует, и бога нет»; ибо, если бы бог был необходимостью, он
не был бы больше агентом, он был бы пассивен и потому не был бы богом.
Прежде всего, очистим вопрос от всех химер, которыми привыкли
его засорять, и определим, что мы понимаем под словом свобода. Свобода — это
исключительная возможность действовать. Если бы камень передвигался по
собственному произволу, он был бы свободен; животные и люди обладают этой
возможностью, значит, они свободны. Я могу сколько угодно оспаривать эту
способность у животных; я могу вообразить, если пожелаю злоупотребите своим
разумом, будто животные, во всем остальном похожие на меня, отличаются от меня в
одном только этом пункте. Я могу воспринимать их как механизмы, не имеющие ни
ощущений, ни желаний, ни воли, хотя, по всей видимости, они их имеют. Я могу
измыслить системы, или, иначе, иллюзии, чтобы объяснить их природу; но в конце
концов, когда речь пойдет о том, чтобы вопросить самого себя, для меня станет
совершенно необходимым признать: я обладаю волей, мне присуща способность
действовать, передвигать мое тело, прилагать усилия моей мысли к тому или иному
соображению и т. д.
На каком основании люди могли вообразить, будто не
существует свободы? Вот причины этого заблуждения: сначала было замечено, что
мы часто бываем охвачены неистовыми страстями, увлекающими нас вопреки нам
самим. Человек хотел бы не любить свою неверную возлюбленную, но его вожделения,
более сильные, чем его разум, приводят его обратно к ней; порывы неудержимого
гнева увлекают его к насильственным действиям; мы стремимся к спокойному образу
жизни, но честолюбие швыряет нас в сумятицу дел.
Эти зримые кандалы, которыми мы скованы почти всю нашу
жизнь, заставляют нас думать, будто мы таким же образом скованы во всем
остальном; из этого был сделан вывод: человек бывает стремительно увлекаем
жестокими и волнующими его потрясениями; в иное время им руководит
поступательное движение, над которым он больше не властен; он — раб, не всегда
ощущающий тяжесть и позор своих цепей, и все же он всегда раб.
Рассуждение это, представляющее собой не что иное, как
логику человеческой слабости, полностью напоминает следующее люди иногда
болеют, значит, они никогда не бывают здоровы.
Однако кому не бросится в глаза грубость этого вывода? Кто
не заметит, наоборот, что чувство нездоровья является несомненным
свидетельством того, что ранее человек был здоров, точно так же как ощущение
рабской зависимости и собственной немощи неопровержимо доказывает, что раньше
этот человек имел и свободу и силу?
В то время, когда вы охвачены неистовой страстью, ваши чувства
не повинуются более вашей воле: в этом случае вы не больше свободны, чем когда
паралич мешает вам пошевелить рукой, которую вы хотите поднять. Если бы над
человеком всю жизнь господствовали жестокие страсти или образы, непрестанно
заполняющий его мозг, ему недоставало бы той части человеческого существа,
свойством которой является способность думать иногда о том, о чем хочется; это
именно тот случай, когда существует много безумцев, которых упрятывают под
замок, а также и весьма много других, которых не запирают.
Несомненно, существуют люди, более свободные, чем другие, по
той простой причине, что не все мы одинаково просвещены, одинаково крепки и т.
д. Свобода — здоровье души; мало кто обладает этим здоровьем в полной и
неизменной мере. Свобода наша слаба и ограниченна, как и все наши остальные
способности. Мы укрепляем ее, приучая себя к размышлениям, и это упражнение
души делает ее несколько более сильной. Но какие бы мы ни совершали усилия,
мы никогда не добьемся того, чтобы наш разум стал хозяином всех наших желаний;
у нашей души, как и у нашего тела, всегда будут непроизвольные побуждения. Мы
свободны, мудры, сильны, здоровы и остроумны лишь в очень небольшой степени.
Если бы мы всегда были свободны, мы были бы тем, что есть бог. Удовольствуемся
же долей, соответствующей месту, занимаемому нами в природе. Но не будем
воображать, будто нам недостает именно вещей, приносящих нам наслаждение, и не
станем из-за того, что нам не даны атрибуты бога, отрекаться от способностей
человека.
В разгар бала или оживленной беседы или же в печальное время
болезни, отягчающей мою голову, я могу как угодно изыскивать, сколько составит
одна тридцать пятая часть от девяносто пяти третей с половиной, умноженных на
двадцать пять девятнадцатых и три четверти: я не располагаю свободой,
необходимой мне для подобного подсчета. Но немножко сосредоточенности вернет мне
эту способность, утраченную в суматохе. Таким образом, даже самые решительные
противники свободы вынуждены бывают признать, что мы обладаем волей,
подчиняющей себе иногда наши чувства. Однако эта воля, говорят они, необходимо
предопределена, подобно чаше весов, всегда опускающейся под воздействием большей
тяжести; человек стремится лишь к наилучшему суждению;
его сознание не вольно считать нехорошим то, что ему
представляется хорошим. Разум действует в силу необходимости, воля же детерминирована
разумом; таким образом, воля детерминирована абсолютной волей и человек не
свободен.
Аргумент этот, кажущийся совершенно неотразимым, однако по
сути своей являющийся софизмом, ввел в заблуждение большинство людей, ибо люди
почти всегда лишь смутно представляют себе предмет своих исследований.
Ошибка данного рассуждения состоит в следующем. Человек,
разумеется, может желать лишь тех вещей, идеи которых у него есть. Он не мог бы
иметь желания пойти в оперу, если бы не имел об опере представления; и он не
стремился бы туда пойти и не принимал бы такого решения, если бы его сознание
не являло ему данный спектакль как нечто приятное. Но именно в этом-то и
состоит его свобода: она заключена в том, что он может сам по себе принять
решение поступить так, как ему кажется хорошим; желать же того, что не
доставляет ему удовольствия, было бы форменным противоречием, и потому это
невозможно. Человек определяет себя к поступку, кажущемуся ему наилучшим, и
это неопровержимо; суть вопроса, однако, заключается в том, чтобы понять,
присуща ли ему такая движущая сила, такая первичная способность решать
за себя или не принимать решения. Те, кто утверждает:
одобрение разума необходимо, и оно необходимо детерминирует волю,—
предполагают, что ум физически воздействует на волю. Они говорят очевидный
вздор: ведь они допускают, что мысль — крохотное реальное существо, реально
воздействующее на другое существо, именуемое волей; при этом они не думают о
том, что слова эти — воля, сознание и т. д.— суть не что иное, как отвлеченные
идеи, изобретенные для внесения ясности и порядка в наши рассуждения; и
означающие всего только мыслящего и водящего человека. Таким образом, сознание
и воля не существуют реально в качестве различных сущностей, и грубо ошибочно
говорить, будто одна из них воздействует на другую…
Вольтер. Метафизический трактат / / Философские сочинения.
М., 1988 С. 258—263
.
