ТЕКСТЫ КНИГ ПРИНАДЛЕЖАТ ИХ АВТОРАМ И РАЗМЕЩЕНЫ ДЛЯ ОЗНАКОМЛЕНИЯ
С. Н. ТРУБЕЦКОЙ
.
С. Н. ТРУБЕЦКОЙ
Пусть наше знание социологических законов спорно и шатко,—
вряд ли возможно отрицать известную органическую цельность в самом
историческом процессе, или известное разумное, логическое единство в преемстве
и развитии общечеловеческих знаний и культурных начал. И, несомненно, что в
обоих случаях такое единство зависит не от одного давления внешних причин, но
от внутренних связей, от самой природы человеческого сознания. Рассматривая
исторический процесс в его целом, точно так же, как и в отдельные великие
эпохи, мы находим, что мировые идеи, определявшие его течение, имеют
сверхличную, положительную объективность: это как бы общие начала,
воплощающиеся в истории; мы видим, что великие события и перевороты не объяснимы
из частных, индивидуальных действий, интересов и влечений, из случайных,
единичных поступков, но что они определяются общими массовыми движениями,
иногда совершенно стихийными, общим сознанием, общими инстинктами и
потребностями.
Мы не хотим отрицать роли личности в истории; мы полагаем,
напротив того, что личность может иметь, и действительно имеет, в ней общее
значение. В известном смысле все совершается в истории личностью и через
личность: только в ней воплощается идея. Но именно поэтому универсальное
значение личности и нуждается в объяснении. Ибо ее влияние не ограничивается
одною чисто отрицательной способностью исключать себя из общего дела, тормозить
его по мере присвоенной ей силы и власти: есть личности, способные представлять
общие интересы и идеи и управлять людьми во имя общих начал, вести, учить и
просвещать их. Эти-то способности, которыми обладают исторические личности,
истинные деятели и учителя человечества, нуждаются в объяснении.
Прежде всего историческая личность есть продукт своего общества;
она образуется им, проникается его общими интересами. Она представляет его
органически, воплощает, сосредоточивает в себе известные его стремления, а
постольку может и сознать их лучше, чем другие, и найти путь к разрешению
назревших исторических задач. Часто люди заурядных или односторонних способностей,
в силу обстоятельств, в силу исключительного высокого положения, которое им
достается в удел, бывают призваны играть роль великого человека. Иногда это им
удается при некоторой восприимчивости и энергии, усиленной сознанием власти,
нередко даже самою скудостью мысли и отсутствием оригинальности. Ибо когда
известные исторические задачи назрели, когда общественные потребности, частью
сознаваемые, частью еще не сознанные отдельными умами, достигают известной
интенсивности, когда общественная воля с прогрессивно возрастающею силою
тяготеют в определенном направлении,— она естественно ищет наиболее
приспособленный орган как для своего выражения, так и для своего осуществления.
И она, естественно, стремится к органическому средоточию общества, к
представителям его власти, дабы внушить им известную задачу, если не
определенное решение. Историк знает, как много у народной общественной воли
есть различных способов выражения и действия, как полно и разнообразно
высказывается она в самых мелочах жизни, еще не сознанная, не овладевшая
собою, еще не решившаяся, но как бы ищущая решения и предчувствующая его. Она
проявляется инстинктивно, иногда безотчетно, сама не понимая смысла этих проявлений,
которые в своей сложности создают общую атмосферу, общее давление, иногда
переходящее из скрытого состояния в действие.
Не следует, однако, ослеплять себя насчет могущества общей
воли, ее развития и ее непосредственного влияния на центральные органы.
Ошибочно думать, что, помимо всякой политической организации, народное сознание
может всегда непосредственно вдохновлять правителей путем магического
умственного внушения. Ибо прежде всего никакое социальное тело не обладает
достаточной солидарностью: и атомы, его составляющие, и центральные его органы
проявляют значительное взаимное трение; во-вторых, правительство,
вдохновляющееся одними темными инстинктами масс, едва ли будет на высоте своих
задач и сумеет возвыситься над случайной политикой. Там, где народная
интеллигенция не организована или дезорганизована, народное тело может
испытывать нужды и потребности, без того чтобы вызвать соответственные
действия центральных органов. Там, где отсутствует всякая организация общего
сознания, где оно, как у низших животных, рассеяно бессвязными узлами по всему
общественному телу, не собираясь к центральным органам, там господствуют лишь
элементарные социальные и государственные инстинкты, которые хотя и
обусловливают крепость и нравственную цельность государства, но сами по себе
все еще недостаточны для того, чтобы справляться со сложными политическими
задачами и вопросами. Человек не может жить без элементарных органических
отправлений, не может обойтись без инстинктов; но он не был бы человеком, если
бы жил одною животною, бессловесною жизнью. Так точно и государство не может довольствоваться
тем мощным инстинктом самосохранения, тем стихийным единством сознания, которое
обнаруживает народ в годины бедствий или минуты необычайного энтузиазма. Сила
государства — в его жизненных принципах, во внутреннем единстве духа, которое
обусловливает его политический и культурный строй. Но народная воля не должна
пребывать навсегда бессознательной, импульсивной, и народная мудрость —
бессловесным инстинктом, который выражается в судорожных рефлексах и диких
воплях. Если народ есть живое существо, то это организм высшего порядка, члены
которого обладают разумной природой. И вот почему существенной задачей каждого
государства является просвещение народа и образование его интеллигенции.
Таким образом и здесь, в социологической области, сознание
прогрессирует вместе с организацией и предполагает ее. В силу этой социальной
организации, этой живой солидарности общественного тела личность может
органически представлять его как в совокупности его частей, так и в отдельных
отраслях его жизни. При этом самое представительство может быть сознательным и
свободным или же бессознательным, непосредственным; оно может обладать
постоянною, прогрессивно-совершенствующейся организацией или же не иметь
никакой политической организации, а следовательно, и никакого нормального
политического значения.
Итак, в той или другой форме личность представляет свое
общество и свою эпоху. Но этим еще не исчерпывается ее значение. Ибо если бы
личность служила только выражению известных общественных стремлений, пассивным
органом собирательной воли и сознания, то она не могла бы оказывать
существенного влияния на ход событий и на развитие своего общества. Если бы она
могла только подводить итоги общего сознания, только представлять свое
общество, она не могла бы им править, учить, исправлять его. Но тогда никакое
правительство, никакая государственная или общественная власть не имела бы
другого авторитета и основания, кроме насилия. Вместе с тем не было бы и реального
общественного прогресса: отражаясь в своих отдельных представителях, общество
оставалось бы неподвижным.
На деле личность имеет в самом обществе самобытное значение
и безусловное достоинство, помимо того общества, которое она собою
представляет. Если существует положительный прогресс в какой бы то ни было отрасли
жизни, если развивается общество, наука, искусство, религия, то личность может
и должна вносить с собою нечто безусловное в свое общество — свою свободу, без
которой нет ни права, ни власти, ни познания, ни творчества. И помимо
унаследованных традиционных начал, человек должен в свободе своего сознания
логически мыслить и познавать подлинную истину, вселенскую правду и
осуществлять ее в своем действии. Помимо своих частных верований, временных и
местных идеалов, он должен в самых общеродовых формах своего сознания вмещать
безусловное содержание, высший вселенский идеал. И так или иначе, определяясь
все яснее и полнее, этот идеал всеобщей правды и добра является точкой опоры,
руководящею целью всякого благого дела, высшего прогресса культуры и знания.
Как мы видели в предшествовавшей главе, без усвоения этого объективного идеала
никакое развитие немыслимо вовсе. Но идеал не может быть усвоен без личного,
свободного усилия.
Искусство, наука, философия развиваются в каждом народе в
связи с его общей культурой и верованиями. Но поскольку они имеют в себе
объективное содержание, заключают в себе постепенное раскрытие объективной
истины и красоты, они имеют самостоятельную историю. Ибо в истине и красоте
объединяются народы. Чтобы сделать научное открытие или построить философскую
систему, мало народной мудрости: нужна истина, как для художника — подлинная
красота, и нужно свободное усилие личного гения. Чтобы преобразовывать
общество, учить его, способствовать
так или иначе его развитию и нравственному улучшению, нужен
не только патриотизм, но и ясное сознание правды и добра, крепкая вера в
высший идеал. И вот почему для мыслителя и художника, для религиозного и
политического преобразователя всеобщий, истинный идеал не всегда таков, как он
признается в его среде.
Впрочем, всякий культурный и религиозный народ признает
объективный идеал, объективную правду; каждый такой народ признает некоторые
общие нормы, долженствующие лежать в основе человеческих отношений и
религиозного культа. И для того чтобы нормы эти соблюдались, он признает над
собою необходимость духовной и государственной власти, по возможности и
независимой и справедливой. В этих объективных нормах, в законе человеческого
общежития заключается право на власть; в идеале всеобщей правды — ее высшая
нравственная санкция. Итак, признавая общий, необходимый характер исторических
событий и внутреннее, разумное единство общего течения истории, мы в то же
время признаем за личностью способность представлять свое общество и управлять
им. Понятие о первоначальном родовом единстве, об органической коллективности
сознания не отрицает, а объясняет нам эту провиденциальную роль личности в
истории. Ибо то, что приобретено личностью, становится достоянием рода в силу
ее органической солидарности с ним; дело личности, ее подвиг и творчество имеют
общее значение, помимо своих внешних, непосредственных результатов. С другой
стороны, индивидуальная личность может усвоить вещать вселенский идеал,
познавать всеобщую истину лишь в универсальных, родовых формах человеческого
сознания. Только в своей органической солидарности с родом отдельная личность
обладает такими формами. И вместе с тем в своей свободной, индивидуальной
самодеятельности она возвышается над своею врожденною природою, наполняет
свое потенциальное сознание идеальным содержанием. Чтобы осуществиться в
действительности, идеал предполагает в ней универсальные формы и свободный
акт, без которого он не может быть усвоен.
Рассматривая мировой процесс, мы видим, как трудно и медленно
зарождалась человеческая личность, как туго развивалось ее самосознание.
Несмотря на весь эгоизм человеческой природы, самое понятие личности, личных
прав, личной собственности и свободы,— все эти понятия возникают и развиваются
на наших глазах. И вместе с их развитием, с развитием личного самосознания
пробуждается сознание внутреннего противоречия жизни, противоречия личности и
рода, свободы и природы. Это противоречие обусловливает собою не одни
разногласия философских школ, но глубокий коренной разлад человеческой жизни.
Его корень лежит не в умствованиях философов, а в самой действительности, в
самой природе вещей, ибо вся действительность представляет нам борьбу этих
начал, и в философии мы находим лишь отражение этой борьбы, лишь сознание
мирового противоречия.
В философии только оно не может быть разрешено, именно
потому, что оно есть действительное противоречие, требующее не теоретического,
но и практического решения. Простая ссылка на не достигнутый идеал, в котором
противоречия от века примирены, в котором осуществлено конкретное единство
конечного и бесконечного, свободы и природы, личности и вселенной,— указание
такого идеала само по себе еще недостаточно: во-первых, потому, что из такого
отвлеченно-признанного идеала никогда не возможно вывести или понять с
достаточной полнотою действительного эмпирического порядка вещей со всеми его
противоположностями;
во-вторых, потому, что осуществление такого идеала все-таки
остается задачей, которая не подлежит теоретическому разрешению. Всякое
умозрительное решение есть и должно быть только приблизительным, потому что
это только предугадываемое, чаемое решение. И всякий раз, как философия
забывает эту спекулятивную природу, отвлеченность своего идеала, она либо
предполагает его осуществленным в действительности и, закрывая глаза на ее
противоречия, сама впадает в них, либо же она отчаивается в самом идеале, в
его вечной действительности и осуществимости.
Мы говорили уже об этом роковом противоречии, которое с
глубокой древности тревожит умы, которое уже Аристотель сознал как безысходную
задачу онтологии — противоречие между родом и индивидом. В действительности
один не может быть без другого; но в то же время и тот и другой претендуют на
исключительную действительность, вместе ни тот ни другой не имеют истинной
действительности. Индивиды преходящи, один род пребывает; но вне индивидов —
это призрачная отвлеченность. Люди умирают, человечество бессмертно: «нет
ничего реальнее человечества». И в то же время нет ничего «идеальнее»:
человечество как существо, как действительный организм не существует вовсе. Оно
не составляет не только одного тела, но даже одного солидарного общества.
Только отдельные люди суть реальные организмы, но эти «реальные существа» все
преходящи и смертны, не обладая пребывающей действительностью.
Как же примиримо это противоречие? Может ли человечество
стать таким же реальным и солидарным организмом, как один человек, может ли оно
стать одним бессмертным человеком? И могут ли отдельные индивиды, составляющие
человечество, приобрести в нем бессмертие? До тех пор, очевидно, противоречие
непримиримо. Очевидно также, что сам по себе человек не может его примирить и
если когда-нибудь он искал такого примирения, то не иначе как на
практически-религиозной почве, в том или другом церковном, богочеловеческом
организме.
Трубецкой С. И. О природе человеческого сознания II Вопросы
философии и психологии. 1891. № 2. С. 149—155
.
