ТЕКСТЫ КНИГ ПРИНАДЛЕЖАТ ИХ АВТОРАМ И РАЗМЕЩЕНЫ ДЛЯ ОЗНАКОМЛЕНИЯ
О. ШПЕНГЛЕР
.
О. ШПЕНГЛЕР
В пласте горной породы заключены кристаллы определенного
минерала. Возникают трещины и разломы; вода просачивается вовнутрь и вымывает
с течением времени кристаллы, так что остаются лишь пустоты, сохраняющие их
форму. Позднее в игру вступают вулканические явления, взрывающие породу;
расплавленные массы пробиваются вовнутрь, застывают и в свою очередь кристаллизуются.
Но им уже не дано образовать свою собственную форму — они должны заполнить
наличную; так возникают поддельные формы, кристаллы, внутренняя структура
которых противоречит их внешнему строению, один вид минерала с внешними чертами
другого. Минералоги именуют это псевдоморфозой.
Исторические псевдоморфозы — так называю я случаи, когда
чужая старая культура так властно тяготеет над страной, что молодая и родная
для этой страны культура не обретает свободного дыхания и не только не в силах
создать чистые и собственные формы выражения, но даже не осознает
по-настоящему себя самое. Все вышедшее из глубин изначальной душевности
изливается в пустые формы чуждой жизни; юные чувства застывают в старческие произведения,
и вместо свободного развертывания собственных творческих сил только ненависть
к чужому насилию вырастает до гигантского размаха.
…Псевдоморфоза лежит сегодня перед нашими глазами: петровская
Россия. Русская героическая сага былинного типа достигает своей вершины в
киевском круге сказаний о князе Владимире с его рыцарями Круглого Стола и о
народном богатыре Илье Му-ромце16. Все неизмеримое различие между русской и
фаустовской душой уже отделяет эти былины от «современных» им сказаний времен
переселения народов об Артуре, об Эманарихе и Нибелунгах в форме поэм о
Гильдебранде и о Вальтари. Русская эпоха Меровингов начинается со свержения
татарского владычества и длится через времена последних Рюриковичей и первых
Романовых до Петра Великого. Я рекомендую любому прочесть франкскую историю
Григория Турского (до 591) и параллельно соответствующие разделы у
старомодного Карамзина, в первую очередь касательно Ивана Грозного, Бориса
Годунова и Шуйского. Большего сходства невозможно вообразить. За этой
московской эпохой великих боярских родов и патриархов следует с основанием Петербурга
(1703) псевдоморфоза, которая принудила примитивную русскую душу выражать себя
сначала в чуждых формах позднего барокко, затем в формах Просвещения и позднее
в формах XIX в. Петр Великий стал для русской сущности роковой фигурой…
За пожаром Москвы, грандиозным символическим деянием молодого
народа, в котором сказалась достойная Маккавеев17 ненависть ко всему чужому и
иноверному, последовали въезд Александра I в Париж, Священный союз и участие в
концерте западных великих держав. Народ, назначением которого было — в течение
поколений жить вне истории, был искусственно принужден к неподлинной истории,
дух которой для исконной русской сущности был просто-напросто непонятен. В
лишенной городов стране с ее старинным крестьянством распространялись, как
опухоли, города чужого стиля. Они были фальшивыми, неестественными, неправдоподобными
до глубины своей сути. «Петербург — это самый абстрактный и искусственный
город, который только существует на свете»,— замечает Достоевский. Хотя он сам
родился в этом городе, у него было чувство, что в одно прекрасное утро
Петербург растает вместе с рассветными туманами. Такой же привиденческий и
неправдоподобный облик имели роскошные эллинистические города, рассеянные по
арамейским полям. Так их видел Иисус в своей Галилее. Так должен был
чувствовать апостол Петр, когда он увидел императорский Рим.
Москва—святая, Петербург—Сатана; Петр Великий предстает в
распространенной народной легенде как Антихрист… Все, что возникает,
неистинно и нечисто; это изнеженное общество, пронизанные интеллектом
искусства, социальные сословия, чуждое государство с его цивилизованной
дипломатией, судебные приговоры и административные распоряжения. Нельзя
вообразить себе большей противоположности, нежели между русским и западным,
иудейско-христианским — и позднеантичным видами нигилизма:
между ненавистью к чужому, отравляющей еще нерожденную
культуру в материнском лоне ее родины, и отвращением к собственной культуре,
вершины которой вконец приелись. Глубочайшее религиозное мировосприятие,
неожиданные озарения, дрожь робости перед грядущим сознанием, метафизические
грезы и порывы стоят в начале истории, доходящая до боли интеллектуальная ясность
— в конце истории… «Нынче все размышляют на улицах и площадях о вере»,— так
говорится у Достоевского… Молодые люди довоенной России, грязные, бледные,
возбужденные и постоянно занятые метафизикой, все созерцающие глазами веры,
хотя бы речь, по видимости, шла об избирательном праве, о химии или о женском
образовании,— ведь это же иудеи и ранние христиане эллинистических больших
городов, которых римлянин рассматривал с такой насмешкой, с отвращением и с
тайным страхом.
Шпенглер О. Закат Европы. Т. 2 // Судьба искусства и
культуры в западноевропейской мысли XX в. М., 1979. С. 34—35, 39—42
.
