ТЕКСТЫ КНИГ ПРИНАДЛЕЖАТ ИХ АВТОРАМ И РАЗМЕЩЕНЫ ДЛЯ ОЗНАКОМЛЕНИЯ
В. А. ПЕЧЕНЕВ. ПРАВДОИСКАТЕЛЬСТВО: НРАВСТВЕННО-ФИЛОСОФСКАЯ ИДЕЯ И ЖИЗНЬ
.
В. А. ПЕЧЕНЕВ. ПРАВДОИСКАТЕЛЬСТВО: НРАВСТВЕННО-ФИЛОСОФСКАЯ
ИДЕЯ И ЖИЗНЬ
Нет, пожалуй, в русском языке слов, которые обладают такой
вдохновляющей, призывной силой, как слово «правда». Что такое правда? Как она соотносится
с любовью к истине и жаждой справедливости — двумя равновеликими страстями
человеческой природы? Эти вопросы, интересные сами по себе, приобретают особую
остроту в контексте современной ситуации в стране, которая характеризуется
трудными поисками путей выхода из кризиса и общественного обновления.
Знаменитый вопрос «что делать?» за последние полтора
столетия отечественной истории настолько вошел в массовое сознание, что служит
сейчас не только предметом стародавних мучений русской интеллигенции, но и
материалом для многочисленных шуток, острот и анекдотов. А между тем он вновь в
который раз, и в наши дни революционной перестройки, оказался в самом фокусе
общественного внимания, вызывая напряженные, порою яростные споры. Примерами
этого могут послужить, скажем, острополемические статьи Г. Водолазова «Кто
виноват, что делать и какой счет?» [1] или Р. Косолапова «Все тот же вопрос:
что делать?» [2].
1 См.: Иного не дано. М., 1988.
2 См.: Экономические науки. 1989. № 8.
Итак, мы вновь оказались перед необходимостью решения вечно
живого вопроса!? А может быть, стоит вспомнить, что еще более ста лет назад
один выдающийся представитель русской этической и философской мысли —
общеевропейского, как это теперь видно, масштаба — находил нечто ложное в самой
постановке такого вопроса. «Спрашивать прямо: что делать? — значит
предполагать, — писал Вл. Соловьев, — что есть какое-то готовое дело, к
которому нужно только приложить руки, значит пропускать другой вопрос: готовы
ли сами делатели?» И добавлял: «…во всяком человеческом деле, большом и
малом, физическом и духовном, одинаково важны оба вопроса: что делать и кто
делает?»[1] И далее Вл. Соловьев излагает (кстати, в 1882 году), что, на его
взгляд, может случиться, если при осуществлении общественного идеала (или
идеального экономического и социального строя жизни) не принимается во внимание
второй вопрос: кто делает. Здесь Вл. Соловьев, собственно говоря, воспроизводит
в сдержанной, лаконичной форме те самые ужасы и издержки революционного
процесса, которые сегодня с сердцем и болью пространно живописуются в советской
литературе, посвященной определенным страницам гражданской войны или
сталинщине.
1 Соловьев В. С. Сочинения. В 2 т. М., 1988. Т. 2. С. 309.
Признаюсь, что для меня лично важность вопроса о социальном
типе и нравственном облике «делателя» революции для определения ее характера и
судеб явственно проступила в результате сопоставления одной из полузабытых и
малоизученных мыслей К. Маркса и Ф. Энгельса (относящейся к середине 40-х годов
прошлого века) с противоречивой практикой грандиозного революционного
эксперимента, который осуществляется на огромных пространствах нашей страны с
Октября 1917 года. Мысль эта состояла в том, что в любой подлинно революционной
деятельности изменение самого себя совпадает с преобразованием обстоятельств
[2]. А практика подсказывала, что есть достаточно веские основания, чтобы в
этой марксистской формуле усилить ударение на ее первой части — изменении
самого себя. Действительно, опыт более чем 70-летнего преобразования нашего
общества показал, во-первых, что переделка окружающей человека социальной среды
— дело сравнительно менее трудное, чем истинно социалистическое (в духе
реального гуманизма) изменение духовно-нравственного облика человека, его
внутреннего мира, его убеждений, привычек и взглядов. Во-вторых (и это, быть
может, самое главное), если радикальное изменение социальной среды не
осуществляется одновременно, совместно с изменением субъекта этого изменения,
то в процессе борьбы нового со старым, революционной общественной ломки
происходит лишь перемещение, так сказать, центра физической силы, а не
ускорение роста сил духовных, культурно-нравственных. А в таком случае как раз
получается то, чего так опасались и А. М. Горький в своих «Несвоевременных
мыслях», и В. Г. Короленко, и М. А. Булгаков, и А. П. Платонов: даже весьма
радикальное изменение обстоятельств не только не ведет автоматически к
духовно-нравственному возрождению человека, но и не способно удовлетворить
насущные потребности обделенного ранее большинства, рождает в людях
потребности, желания, претензии, несообразные ни с материальными возможностями
общества, ни тем более с сутью высококультурного, цивилизованного человека. Не
в этом ли причины появления и зловещего влияния на нашу жизнь различного рода людей,
стоящих фактически вне всякой морали и культуры, способных на все, но легко
усваивающих, подобно шариковым и швондерам — персонажам из «Собачьего сердца»
Булгакова, — чисто внешние атрибуты нового порядка?
2 См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 201.
А если это так, то важно не только более серьезно отнестись
к анализу различных теоретических схем, проектов, концепций нового общества,
исторически возникших, как известно, на Западе, но и более пристально взглянуть
в другую сторону. Причем сосредоточить внимание не только на том, как и каким
образом приспосабливались эти проекты к конкретным условиям России, ставшей —
вопреки теории — первым грандиозным полем их осуществления (хотя и это,
безусловно, очень важно), но, главное, увидеть тот народ, того человека, кто
это сделал, попробовать понять те глубинные, вытекающие из особенностей его
собственного национального бытия духовно-нравственные силы, которыми он творит
свою историю и которые творят его. Без этого трудно разобраться и в
особенностях той «русской» (российской) модели социализма, которую так модно
сейчас ругать, выяснить, что в ней действительно национально-самобытного и
социалистического, а что «заморского» и чуждого социализму. Задача не из
легких. Тем более что решать ее надо, думается, не с помощью заемных понятий и
языка, а на языке, адекватном предмету исследования.
.
