ТЕКСТЫ КНИГ ПРИНАДЛЕЖАТ ИХ АВТОРАМ И РАЗМЕЩЕНЫ ДЛЯ ОЗНАКОМЛЕНИЯ
4.1. Историческая теория науки Дюгема
.
4.1. Историческая теория науки Дюгема
Первым, кто сформулировал подобный взгляд, был П.Дюгем[26]. Он говорил, что не мог бы стать физиком, не занимаясь
теорией науки, и не мог бы быть теоретиком науки, не будучи историком науки.
Именно практика научного исследования и изучения истории науки наглядно
показала ему неразрывную связь теории и истории. Двусмысленности и неясности,
которыми сопровождаются попытки строить физическую теорию шаг за шагом, следуя
одной лишь логической или эмпирической необходимости, и которые так часто
обрекают такие попытки на неудачу, заставили его задуматься о возможном
теоретическом обосновании такой теории. В результате он пришел к выводу, что
оправдание физической системы может быть найдено только в ее истории[27]. Поэтому я называю его теорию науки «исторической».
Начнем с краткого изложения и интерпретации философских взглядов Дюгема.
В основе этих взглядов лежит идея, согласно которой перейти
от данных к высказываниям физической теории можно только с помощью сложного
механизма перевода, который не допускает однозначной корреляции. Об этом уже
шла речь в предыдущей главе, хотя там использовались более современные понятия,
чем те, какими располагал Дюгем. Смысл идеи можно было бы выразить следующим
образом: один и тот же факт может соотноситься со множеством различных и даже
взаимоисключающих теоретических высказываний, поскольку точность измерений
зависит от ограничений, внутренне присущих соответствующим измерительным
процессам (например, от характера измерительных приборов)[28]. Кроме того, в измерительных процедурах участвуют понятия, не
выводимые в отличие от обыденных понятий из непосредственных восприятий;
понятия «электрон» или «электромагнитная волна»
принципиально отличаются от таких понятий, как «дерево», «солнце»
или «река» тем, что имеют смысл только в контексте сложных физических
теорий[29]. К этому надо добавить, что понять работу приборов,
участвующих в измерительных процедурах, и судить об адекватности их показаний
можно только на основании теорий, в соответствии с которыми построены эти
приборы[30]. Поэтому невозможна экспериментальная проверка изолированной
гипотезы, ведь каким бы ни был результат эксперимента, он зависит от целой
системы теоретических допущений, каждое из которых вообще не может быть
проверено в отрыве от остальных[31].
Поэтому, заключал Дюгем, вопрос о том, следует ли считать
данную теорию опровергнутой, зависит от того, каким критерием руководствуется
выбор механизма, позволяющего переходить от данных к теоретическим
высказываниям. Хотя без такого критерия обойтись нельзя, он не следует с
необходимостью ни из каких-либо универсальных свойств познающего разума, ни из
природы познаваемых объектов. Перед нами та же проблема выбора, о которой уже
шла речь во 2 и 3 главах.
Чем очевиднее выступала эта идея для Дюгема,
анализировавшего как собственные научные исследования, так и чужой опыт, тем
большее беспокойство она вызывала. Quaestio juris[32] физичеcкой теории не находила решения, а напротив,
приобретала еще большую остроту. Если критерий выбора не является необходимым,
не означает ли это торжество произвола в физике? Можно ли тогда полагаться на
объективность и беспристрастность решений, на основании которых принимаются или
отвергаются физические теории?
Как уже отмечалось, последним гарантом объективности
принимаемых решений Дюгем считал историю науки. Только обращение к истории,
утверждал он, позволяет нам вообще понять физическую теорию и создает
возможность ее всестороннего анализа. Иллюзия произвола в выборе механизма
перехода от данных к теоретическим высказываниям проистекает только из
чрезмерной абстрактности, неисторичности и односторонности теории науки.
История науки, считал Дюгем, напротив, позволяет проследить все глубоко
обоснованные стадии развития науки, ведущие к появлению и утверждению научных
теорий. Хотя верно, что ни одна из этих стадий не связана с какой-либо необходимостью,
тем не менее физике присущ некий «здравый смысл» (bon sens), которым
она безошибочно руководствуется в своем историческом развитии[33].
Этот «здравый смысл», по Дюгему, обладает как
исторически обусловленными, так и внеисторическими характеристиками. Первые
связаны с конкретной исторической ситуацией: чтобы проникнуть в замыслы
исследователя, мы должны изучить все детали и различные возможности
познавательной ситуации, в которой реализовался тот или иной замысел. Однако
это не означает никаких общеобязательных правил, существующих независимо от
конкретных ситуаций. Иногда bon sens позволяет как-то удерживать (несмотря на
экспериментальные трудности) даже те теоретические основания, у которых нет
прямых доказательств или возможностей непосредственного исследования; иногда
же, напротив, он дает возможность отвергнуть ранее некритически принятые
основания и заменить их другими. Очевидно, что дюгемовский bon sens не озабочен
проблемой универсальных критериев фальсификации или верификации, о которой с
такой готовностью рассуждают сегодня. Решения, принимаемые теоретиком, всегда
объясняются уникальным историческим контекстом, в котором протекает процесс
научного исследования.
«Историческое» поэтому вовсе не означает, что
нечто, считавшееся прежде истинным, позднее обнаруживает свою ложность. Имеется
в виду другое. «Историческое» означает здесь скорее то, что
физическая картина мира в той мере и до тех пор, пока она зависит от механизма
перехода от данных к теоретическим высказываниям, возникает в конкретной
исторической ситуации и исчезает вместе с последней. С этой точки зрения
картина мира — это часть и конституирующий элемент истории; у нее нет вечного и
неизменного прототипа, к которому она якобы приближается в своем развитии.
Именно так следует понимать мысль Дюгема, хотя сам он использовал для ее
выражения другие слова.
По Дюгему, типичная ошибка заключается в том, что забывают
об этой исторической обусловленности признанных теоретических суждений и
начинают усматривать в них некие универсальные, вечные, самоочевидные истины.
Для пояснения своего тезиса Дюгем приводил, в частности, пример Эйлера[34]. Эйлер полагал, что принцип инерции основывается на интуиции
чистого разума и что он очевиден даже необразованному человеку. При этом
упускалось из виду, что такая очевидность могла появиться только в ходе
длительного исторического процесса, каждый шаг которого нельзя было предвидеть
заранее, что она является выражением постепенно упрочившейся привычки
воспринимать как данность то, что представляет собой плод кропотливой работы и
бесконечных дискуссий. Аристотелизм, отвергавший этот принцип, мог бы тоже
сослаться на очевидность интуиции (хотя и это было бы верно лишь условно).
В какой мере bon sens физики мог претендовать на
сверхисторическую инвариантность? Во-первых, по Дюгему, в основе здравого
смысла лежат одинаковые ощущения и мнения; это свидетельствует, что теории
упорядочивают явления в соответствии с определенной онтологией[35]. (Такая онтология заставляет, например, рефракцию света
отнести к одной области явлений, а отклонение световых лучей — к другой). По
причинам уже названным онтология не может найти истинное отображение
непосредственно в теоретических построениях, однако Дюгем полагал, что следует
верить в некую аналогию между теорией и действительностью, ибо в противном
случае пришлось бы признать, что физика — не более, чем игра с тенями[36].
Во-вторых, эта конституирующая мир науки вера в
онтологический порядок лежит в основе неизменных правил, фундаментальных
принципов, формулируемых теорией науки, которые, по мнению Дюгема, красной
нитью проходят сквозь всю историю науки. Эти правила обеспечивают расширение,
углубляющееся единство и универсальность физики. Благодаря их выполнению
история физики представляет собой процесс непрерывной эволюции. Это означает,
что физика постепенно, шаг за шагом становится все более объемной целостностью.
В соответствии с этой целью, считал Дюгем, каждый отдельный исследователь
должен усвоить весь корпус физического знания своей эпохи, чтобы затем
продвинуться в своей работе. Таким образом, далекий и, быть может, недостижимый
идеал естествознания заключается в возможности выведения явления из теории, с
небольшим количеством как известных, так и еще неизвестных аксиом.
Дюгем пытался продемонстрировать сверхисторическое
содержание bon sens на примере ньютоновской теории тяготения[37]. Он усматривал в ней некое непрерывное развитие, направляемое
этим содержанием и приведшее к формулировке гравитационных законов. Это развитие
представлялось ему следующим образом.
Аристотелизм называл некую точку в центре вселенной oikeios
topos[38] тяжелых тел. В противоположность этому воззрению Коперник
исходил из идеи универсального стремления всех тел, в том числе и небесных,
находиться в единстве друг с другом и принимать сферическую форму. Гильберт,
стремясь к еще большей унификации, видел модель этого вселенского тяготения в
магните. Кеплер и Мерсенн продвинулись в универсализации еще дальше и
постулировали тяготение друг к другу не только частей тел, но и небесных тел,
что подтверждалось наблюдениями приливов и отливов. Роберваль говорит уже об
универсальном, всеохватывающем взаимном притяжении. Однако сперва Кеплер,
Буллиалдус и Кирхнер почти одновременно поняли, что притяжение по вполне
понятным причинам должно зависеть от расстояния между телами. Борелли, который
в этом отношении был предшественником Гюйгенса, вновь вернулся к античному
воззрению, согласно которому некая центробежная сила мешает вселенной стянуться
в сингулярность. Развивая идеи Кеплера, Гук приходит к пониманию того, что сила
тяготения должна быть обратно пропорциональной квадрату расстояния между тяготеющими
телами. И, наконец, Ньютону остается преодолеть только оставшиеся к тому
времени нерешенными математические проблемы, которые стояли на пути объединения
всех этих гипотез в единую теорию.
Таким образом, Дюгем всюду видел развивающееся единство и,
следовательно, эволюцию, непрерывность, универсализацию, упорядочивающую
классификацию, короче — работу bon sens. В этом смысле его взгляды совпадают с
представлениями, распространенными и по сей день.
.
