ТЕКСТЫ КНИГ ПРИНАДЛЕЖАТ ИХ АВТОРАМ И РАЗМЕЩЕНЫ ДЛЯ ОЗНАКОМЛЕНИЯ
4.4. Значение введенных категорий для истории физики
.
4.4. Значение введенных категорий для истории физики
Названные здесь категории (или соответствующие им
исторически обусловленные модификации) позволяют нам систематически исследовать
историю физики с точки зрения тех многообразных основоположений, какие были в
ней задействованы. Мы уже знаем об исключительной важности истории для вопроса
физического обоснования; категории определяют те основные линии, по которым эта
история может быть написана.
Рассматривая проблему в этом свете, мы уже не найдем те
сверхисторические инварианты, какие допускались Дюгемом. Напротив, теперь мы
можем утверждать, что большая часть того, что могло бы быть подведено под эти
категории, да и сами они подвержены изменениям, определяемы конкретной исторической
ситуацией. И не только в рамках истории физики.
Фундаментальное значение истории физики для теории науки
состоит в том, что она освобождает от стереотипов наше понимание основных
отношений, характерных для научного исследования, и предоставляет примеры,
выясняющие эти отношения. В этом смысле история науки выступает в роли
пропедевтики.
Краткий экскурс в исторический период, завершением которого
стала физика Ньютона, уже показал, что названные установления могут брать
начало вне сферы физики — в теологии, метафизике, в культурном контексте как
таковом, не исключая политики, экономики и техники.
Разумеется, может быть так, что какие-то правила просто
выводятся из других правил. Установления, относящиеся к различным категориям,
обычно не возникают независимо друг от друга, а скорее образуют некую иерархию,
внутри которой отдельные категории могут изменять свою относительную
значимость. Иногда, особенно в тех ситуациях, когда происходит серьезный сдвиг
в научном знании, на первый план выдвигаются аксиоматические, нормативные и
оправдательные правила, которыми определяются и остальные. Бывает иначе, когда
главная роль переходит к инструментальным и функциональным установлениям,
которые ведут за собой аксиоматические. Как раз в этом случае часто создается
впечатление, что этим и определяется природа физического познания. Когда дело
выглядит так, что отдельный эксперимент может решить проблему, предпосылки
отходят на второй план. Но почему же главная роль переходит от одних
установлений к другим? Как показывают исторические примеры, прослеживая пути,
по которым такие правила входят в научную практику, мы постоянно выходим в
сферы лежащие вне самой физики.
Формулировка закона излучения Планка и введение понятия
кванта действия (постоянная Планка) — это, на мой взгляд, пример того, как
инструментальные, функциональные и оправдательные установления удерживают
приоритет по сравнению с другими. Совершенно иное соотношение (как было
показано во 2 главе) имеет место в более поздний период развития квантовой
механики, когда аксиомы ее были подвергнуты ревизии физиками школы де Бройля с
явной целью вернуться к детерминистической трактовке квантовой физики.
Далее, вспомним аргументацию в пользу такого нормативного
установления, согласно которому всегда следует предпочесть более простую
теорию, какие бы более точные интенции за этим ни стояли. Эта аргументация
сводится к следующему: природа является отражением божественной мудрости и
потому должна быть простой; или — простота необходима, ибо она позволяет
кратчайшим путем достичь цели, которой служит физика, господства над природой;
или — самая простая физическая теория одновременно и самая красивая и т.п. Эти
расхожие примеры также показывают, что постановка общих целей, понимаемых
опять-таки исторически, имеет решающее значение в выборе той роли, какую
призваны играть те или иные установления.
В настоящее время имеет место широко распространившаяся
тенденция рассматривать условия возникновения теории как нечто относящееся к
области психологии и поэтому не представляющие никакого интереса для теории
науки. Она же должна иметь дело только с самими научными теориями и их
следствиями.
Первое, что можно возразить против такого подхода, — здесь
субъективный акт возникновения теории (нечто подобное условиям, при которых
может появиться вдохновение) смешивается с установлением или объяснением его
оснований; таким образом, психологический феномен смешивается с историческим.
Во-вторых, мы должны понять, что те же самые мотивы или типы мотивов, которые
играют определяющую роль при создании теории (например, мотивы выбора ее
аксиом), играют ту же роль и при ее проверке. Это отчетливо видно из правил
оправдания. Если кто-либо, как, например, Поппер, отмахивается от проблемы
возникновения аксиом как не имеющей отношения к теории науки, поскольку эта
проблема имеет якобы чисто психологический характер, а взамен ее настойчиво
выдвигает критерий фальсификации[41], то при этом упускается из виду, что каждая фальсификация
сопровождается: а) принятием определенных базисных предложений и б) вытекающим
из этого решением принять или отвергнуть теорию. И эти решения вместе с
мотивами их принятия аналогичны тем основаниям, по которым формулируются
аксиомы, поскольку ни то, ни другое не является необходимым образом
определенным. Всякий, кто не может довольствоваться бездумным принятием
каких-либо критериев и правил фальсификации — да и кто, собственно, мог бы? —
должен подвергнуть анализу стоящие за ними цели и стремления, за этими
критериями и правилами; а ступая на этот путь, исследователь, как мы уже
видели, выходит далеко за рамки того, что обычно относится к теории науки.
Нельзя ограничиться тем, чтобы допустить определяющую роль исторически обусловленных
мотивов, действующих на стадии формирования теории (при формулировании аксиом),
а потом забыть о них при рассмотрении заключительных стадий (например, при
проверочных процедурах). Этот момент мы еще обсудим в последующих главах,
особенно в 10 главе.
.
