ТЕКСТЫ КНИГ ПРИНАДЛЕЖАТ ИХ АВТОРАМ И РАЗМЕЩЕНЫ ДЛЯ ОЗНАКОМЛЕНИЯ
ЧЕЛОВЕК И ЖИВОТНОЕ
.
ЧЕЛОВЕК И ЖИВОТНОЕ
Любая концепция человека исходит из
наличия в нем природного и разумного. С этим связано различие дисциплин,
изучающих человека. Разумная сторона исследуется философией и другими
гуманитарными дисциплинами, а животная — биологией, медициной и другими
науками. Целостный образ человека складывается как сумма этих познаний. Но две
стороны человеческой природы расцениваются далеко не как равные. Согласно
философии разума, только он является определяющим в человеке, ибо подчиняет
страсти души и контролирует телесное поведение. Биология, наоборот, объявляет
главной другую половину, считает человека высшим животным, разум которого генетически
или функционально зависит от природы. Может быть, только морфология Гете
представляет собой проект монистического подхода, признающего в человеке
равноправие телесного и духовного.
Несмотря на кажущееся принципиальное
различие, биология и философия пользуются при оценке человека одним и тем же
масштабом, в качестве которого выступает разум. Если философия объявляет его
высшим началом, а человека венцом творения, то биология не считает интеллект
чем-то надприродным и рассматривает человека в ряду живых организмов. Однако и
философия, и религия, и биология одинаково возвышают человека над остальной
природой и признают, хотя и по разным основаниям, его принципиальное
своеобразие. Таким образом, проблема состоит не в том, чтобы примирить эти
подходы путем простого суммирования накопленных ими знаний, а в том, чтобы
выйти на новое определение человека и вписать его в природу без того, чтобы
переоценивать его своеобразие: человек противостоит остальной природе не как
житель иного, высшего мира, а как существо, в котором осуществляется план
самой природы.
Уже у древних народов, которые
признавали несомненное превосходство сильных животных над человеком и даже
наделяли своих богов их внешностью, встречаются мифы, повествующие о превосходстве
и особом назначении человека. Несомненно, что все это связано с практиками
приручения и одомашнивания диких животных, что дало мощный импульс развитию
человеческого общества, но также интенсифицировало чувство превосходства
человека над человеком и сделало “естественным” господство и принуждение. Во
всяком случае не вызывает сомнений то, что различение человека и животного и
обоснование превосходства человека, осуществляемое на космологическом,
биологическом, моральном и др. уровнях, служило оправданием власти над
природой и эксплуатации животных.
Однако морфологическое сходство с
высшими млекопитающими и особенно человекообразными обезьянами обескураживало
мыслителей и вероятно поэтому столь рано и столь остро встал вопрос о признаках,
отличающих человека от животного. Человек отличается прямохождением, наличием
руки, умением изготавливать орудия труда, речью, а также внутренним
своеобразием: только он испытывает стыд, создает культуру, помнит прошлое,
умеет смеяться и плакать, знает о своей смертности и т. п. Вместе с тем,
некоторые из перечисляемых признаков можно найти и у животных: птицы ходят на
двух ногах, пчелы пользуются языком танца, чтобы сообщить о нахожде
нии медоносов, муравьи образуют
сообщество, не уступающее по сложности организации человеческому. Кроме того,
дистанция между человеком и животным несимметрична: различие между инфузорией
и шимпанзе не меньше, а может быть больше, чем различие между обезьяной и
человеком. Очевидно, что различие человека и животного должно лежать в
какой-то иной плоскости. Но тогда вообще исчезает основание для их сравнения.
Следовательно, то странное упорство, которое ученые проявляли в сравнивании
человека именно с животным, не объясняется наличием “объективных” различий.
Оно вызвано ценностными предпочтениями и жизненными ориентациями. Некоторые
философы и, в частности еще Платон, пытались противостоять обыденной установке
и считали, что различение человека и животного во многом связано с различениями
благородных и низших сословий в обществе.
Между тем, именно от Платона и берет
свое начало дуалистическое определение человека как зоологического существа
(двуногое без перьев) и как носителя разума. Правда, Платон не исключает переселения
душ и в том случае, если человек при жизни недостаточно использовал потенции
разума, его душа может воплотиться в животном.
По-иному описывает человека
Аристотель. Целостную душу он разделяет на множество духовных способностей,
высшей и бессмертной среди которых он считает разум — чуждый природе и сближающий
человека с божествами. Аристотелево учение развивает резкое деление материи и
формы, ставит человека на вершину иерархии живых существ. Моральный пафос в
описании человека, преобладающий у христианских мыслителей, только в XVII веке
ослабляется сначала у Линнея, а потом у Дарвина. Однако и Линней не
освободился от предпосылок старой антропологии, так как характеризовал человека
не только по физическим, но и по духовным признакам. Как homo sapiens человек
образует вершину лестницы живых существ.
В противоположность этому пониманию
человека еще досократики развивали эволюционный подход и настаивали на
самостоятельности культурного прогресса. Идеи Демокрита и Эпикура были обстоятельно
разработаны Лукрецием в поэме о “Природе вещей”. Однако в XIX веке
эволюционизму противостояли не только догмат о творении, но и механистическое
мировоззрение. Поэтому Дарвин осуществил настоящую революцию в сознании людей.
Он начинал с разработки идеи селекции, благодаря которой соединил принципы каузальности
и развития. “Борьба за существование” и “отбор” — это основные понятия теории
Мальтуса, разработанной применительно к обществу и направленной на контроль и
ограничение рождаемости. Дарвин использовал их для описания развития в царстве
животных и при этом существенно изменил все еще действующую аристотелевскую
категориальную структуру, в основе которой лежало различие материи и формы,
рода и вида. Он допустил изменение формы под влиянием случайных индивидуальных
отклонений, которые оказывались необходимыми в новых условиях изменившейся
среды и которые постепенно приводили к фундаментальной перестройке всего
организма. Дарвин исключил внешнюю целесообразность, управляющую ходом
развития живого: природа сама по себе цель и она управляет всеми изменениями
жизни.
Критики Дарвина считали аккумуляцию
индивидуальных отклонений недостаточной для объяснения возникновения новых
видов, так как оно должно соотвествовать “плану природы”. Дарвин и Гек-кель
построили монистическую теорию на механической основе и в этом состояла ее
уязвимость. Поэтому всегда актуальной остается задача, поставленная Гете,
который исходил из единства всего живого — из пантеистического единства
природного и божественного.
Теория эволюции завораживала прежде
всего тем, что переход от животного к человеку описывался как плавный и
постепенный. Именно этим объясняется интерес ее сторонников к поискам
“переходного звена”. Однако, давшие интересные результаты, сами по себе они не
решают главной проблемы и, более того, вытекают из неправильного ее понимания.
Исходная мысль Дарвина была революционной и состояла в новом взгляде на феномен
происхождения. У истоков человеческого рода находилось существо, непохожее на
человека. Однако логика эволюционизма и историзма толкала ктому, чтобы вывести
его из “обезьяны” и тем самым преодолеть разрыв между истоком и современным
состоянием. И это естественным образом привело к утрате специфики человека. Желание
выстроить развитие природы в одну линию, неспособность допустить множество
гетерогенных и при этом взаимосвязанных регионов живого являются основными
догмами биологической антропологии. В ее рамках утрачивается вопрос о сущности
человека, который вновь подняла философско-культурная антропология XX
столетия.
Другим недостатком споров о различении
животного и человеческого является неявное принятие моральной дихотомии добра
и зла в качестве основы классификации: например, агрессивность, неразумность,
подчинение поведения инстинктам, желаниям и влечениям считаются отличительными
признаками животных, в то время как человек рассматривается как существо,
выпавшее из-под власти эволюции, наделенное божественным разумом, ценностями и
идеалами, чувствами любви, сострадания, солидарности и т. п. И до сих пор, размышляя
о человеческой агрессивности, мы списываем ее на “природу”, забывая о том, что
она старательно культивировалась в человеческой истории, ибо выступала
условием войн, конкуренции, соперничества и других движущих сил цивилизации.
В истории культуры происходили
существенные сдвиги в понимании как животного, так и человеческого. Прежде
всего, теория эволюции выводила человека из животного и тем самым отбросила
гипотезу о божественном творении. Абсолютное различие человеческого и
животного было подвергнуто пересмотру в ходе развития медицины и физиологии. В
XVIII и XIX веках имел место всплеск интереса широкой общественности к
археологическим раскопкам, обнаружившим черепа и скелеты древних людей, а также
к анатомии. Сам термин “анатомический театр” — свидетельство того, что
публичное вскрытие человеческого тела производилось не только с научной целью
его изучения. Вместе с патологоанатомами люди предприняли интересное и
увлекательное путешествие в глубь человеческого тела. Их взору предстал
удивительный универсум — взаимосвязанная система костей, связок, мышц, нервов,
кровеносных путей, химических и электрических реакций, связывающих внутренние
органы. Но при этом не обнаружилось места для души, духа, разума и т. п.
сущностных сил человека. Так, сцена религии и метафизики, на которой разыгрывались
душевные драмы, уступила место иной сцене, на которой фигура человеческого
принимала облик машины.
Метафора машины стала ведущей в
европейской культуре и ее важное значение состояло в том, что она объединила
природное и божественное, духовное и телесное в человеке. Старинный роман
“Франкенштейн”, получивший недавно впечатляющую экранизацию, показывает логику
работающего скелета — “живого трупа”, мертвые органы которого движутся
электрически-спиритуалистической энергией. Однако менее заметными остались
действительные воздействия машины на реальных живых людей. Техника не только
инструмент и средство для увеличения и усиления способностей человека. Даже
снабжая человека разного рода протезами, приборами, инструментами и органами,
она содействует превращению его в свой придаток. Но и сознание подлежит
существенной модификации: часы, паровая машина, наконец, компьютер — все это
требует от человека особых качеств точности, самоконтроля, преобразования и
управления информацией. Например, часы, собственно говоря, находятся не на
руке, а в голове человека: какой смысл иметь самые точные часы, если человек
не приучен приходить в назначенное время.
Таким образом, размышляя о
противоположности человека и животного нельзя ограничиться абстрактными философско-теологическими
и биологическими дихотомиями. На самом деле в культуре произошли существенные
сдвиги, изменившие традиционные границы. Так, биология занимающаяся описанием
жизни популяций животных, установила наличие у них кооперации, дифференциации,
коммуникации, а также практического интеллекта, которые прежде приписывались
только человеку. Наоборот, историки и культурологи отмечают важную роль
биологических факторов даже в современном обществе. Историей правит не только
разум, но и “основной инстинкт”, и поэтому для понимания исторических событий
приходится учитывать страсти и аффекты, желания и влечения, определяющие
поведение людей. Не менее ошеломляющими являются открытия микробиологии и
генной инженерии, в корне изменившие традиционные представления о сохранении
рода и воспроизводстве человека. Обычно полагают, что здоровый ребенок
рождается у физически здоровых родителей. Однако, наблюдение за цепью
поколений обнаруживает непрерывные мутации и раскрывает еще одного невидимого
участника процесса зарождения — микроба.
Научные открытия и теоретические
дискуссии сопровождаются важными переоценками места и роли животных на уровне
повседневного сознания. Уменьшение сектора дикой неокультуренной природы,
уничтожение опасных животных привели к тому, что животное не воспринимается как
нечто низкое и злое и уже не может служить символом низости самого человека.
Однако учитывая положительное значение экологической парадигмы, воспитывающей
любовь к живому, нельзя забывать о необходимости различения животного и
человеческого, природного и культурного и контроля за воздействиями разного
рода вирусов и микробов на человеческую популяцию. Истребление крупных
хищников еще вовсе не означает, что человек раз и навсегда завоевал обширную
экологическую нишу. При всех своих завоеваниях и достижениях он продолжает
оставаться весьма уязвимым организмом, продолжающим вести борьбу за выживание,
и должен сохранять в себе способность удерживать и расширять сферу своего
обитания. Другое дело, что формы выживания и сохранения должны изменяться.
Человек привык бороться с природой и крупными хищниками. Отсюда выработался
взгляд на эволюцию как борьбу за существование и естественный отбор. Однако
эта модель — отражение скорее человеческого, чем животного сообщества. В мире
животных и людей существуют, как показал оригинальный русский философ Кропоткин,
взаимная помощь, поддержка, кооперация. Такой синергети-ческий подход является
чрезвычайно важным для сохранения и выживания человека. Он привык бороться с
природой и рассматривает микроорганизмы и вирусы по аналогии с крупными
хищниками. Они вызывают у него столь же сильный страх. Но человек выжил
благодаря не только уничтожению, но и одомашниванию животных. Так, и сегодня
одной из важнейших задач цивилизации является превращение неуправляемых
микроорганизмов в своих союзников.
.
