ТЕКСТЫ КНИГ ПРИНАДЛЕЖАТ ИХ АВТОРАМ И РАЗМЕЩЕНЫ ДЛЯ ОЗНАКОМЛЕНИЯ
§6. ПОРЯДОК И ПРАВО В СТРУКТУРАХ РОССИЙСКОЙ ПОВСЕДНЕВНОСТИ
.
§6. ПОРЯДОК И ПРАВО В СТРУКТУРАХ
РОССИЙСКОЙ ПОВСЕДНЕВНОСТИ
Среди многообразных сравнений России
и Европы можно выделить следующие. 1. Россия — самобытная страна, вестернизацию
которой начал Петр1. “Прорубив окно в Европу”, он деформировал тело России. 2.
Судьба и развитие России связаны с Европой, в которую она должна войт, у которой
онадолжна еще долго и старательно учиться. 3. Россия изначально была Европой и
должна ею оставаться. 4. Россия — это полу-Европа, полу-Азия, Евразия. Поэтому
вслед за поворотом к Европе она делает поворот к Азии. 5. Россия — плохая или
испорченная Европа. Перечисленные подходы отмечают отдельные особенности и
специфику России, однако их не следует абсолютизировать. Хотя самобытность ее
не вызывает возражений, тезис об органичности все-таки вызывает сомнения, ибо
российское государство складывалась в ходе нормандских, византийских,
татаро-монгольских, европейских (немецких, французских и иных) влияний. Их
последствия на уровне повседневных форм жизни и социальных институтов не
изучены, но очевидно, что восточный способ собирания дани и до сих пор
остается руководящей стратегией в отношениях центра и периферии.
Что вообще означает тогда слово
“реформа” применительно к преобразованиям в России? Строго говоря, реформа —
это возвращение старого, которое считается искаженным в процессе развития.
Поскольку речь идет о заимствовании Россией европейских форм жизни, постольку
более уместным представляется термин “инновация”. Если говорить о реформах как
переносе европейских институтов в тело России, то следует отдать дань уважения
не только Петру, после которого, по замечанию Милюкова, Россия быстро
оправилась, но и Екатерине. Именно она последовательно и методично начала
преобразование государственности и правопорядка. Однако, в отличие от Петра,
знавшего матушку-Россию с ее патриархальным укладом и поэтому стремившегося
преобразовать ее насильственно-революционным путем и прежде всего прямым
переносом европейского порядка во все сферы жизни, Екатерина, осознавшая
несовместимость Европы и России, действовала половинчато и непоследовательно,
если измерять ее деяния масштабами Просвещения. Это вызвано тем, что она не
хотела и не могла ломать сложившиеся формы жизни, так как видела растущее
сопротивление народа и столкнулась с грозным пугачевским бунтом. Екатерина
пошла не по буржуазному пути предоставления равных прав всему населению, а по
чисто феодальному пути раздачи привилегий и реформирования
административно-управленческих институтов, способствовавших монополизации
власти. Если следовать критериям Н. Элиаса, Россия только создала высокое
придворное общество с центрами монополии власти, а Европа уже переходила к
стадии образования буржуазных республик и национальных государств. Те права и
свободы, которые на Западе полагались всем, в России оказались доступными лишь
дворянам. Вместо третьего сословия сформировались средневековые гильдии.
Создание общего для всех граждан
Российской империи правового порядка отодвинулось на неопределенный срок. Александр!
пытался реализовать первоначальные замыслы Екатерины и разрешил куплю и продажу
земли всем, за исключением крепостных. Однако наполеоновские войны и восстание
декабристов оставили проекты Сперанского пылиться в архивах. “Великий
реформатор” России — Александр II; освободивший страну от крепостного права,
сделал это слишком поздно и не получил благодарности: он был убит
народовольцами. Николай II, казалось, осуществил, с помощью Столыпина,
либеральные проекты своих предков и начал слом станового хребта патриархальной
России — общинного владения землей. Однако и этим проектам не суждено было
сбыться: началась первая мировая война, а затем революция.
Этот краткий обзор хорошо известных
станиц истории России наводит на разноречивые выводы. С одной стороны, поражает
постоянство, с каким верховная власть обращалась к европейским рецептам
переустройства общества. Глядя на неоспоримые преимущества Запада, от него,
конечно, невозможно удержаться. Реализация этого желания сталкивается с
сопротивлением российского коллективистского менталитета. Поскольку у нас
человек эгоистичен и анархичен, пугающим выглядит вопрос: что будет связывать
автономных индивидов, отдавшихся жажде наживы, если разрушатся традиционные
ценности, составляющие основу совести русского человека, которые и так не
действовали, но составляли моральную опору власти и тем самым легитимировали
ее? Русская душевность всегда уживалась и дополнялась репрессивностью, ибо без
власти она оказывалась совершенно бессильной. Голод и страх—вот что двигает
нищей голодной толпой, и поэтому надежды на свободных индивидов оказались
несбыточными.
Сила и справедливость издавна
опосредуются правом, и неприятие его важной цивилизующей роли является одной из
вызывающих сожаление особенностей российского менталитета. Для него характерно
христианско-православное представление о том, что власть — это форма
осуществления силы, не способствующая справедливости. Таким образом,
справедливость, оказываясь совершенно бессильной, неспособна осуществиться в
нашем мире. Дилемму, сформулированную Ф. М. Достоевским в известной “Легенде о
великом инквизиторе”, и до сих пор еще не преодолели некоторые российские
интеллигенты, остающиеся в устойчивой оппозиции к власти. Для нас характерна та
же надежда, которой жили в прошлом веке: “Я никогда не мог поверить и теперь
не верю, чтобы нельзя было найти такую точку зрения, с которой правда-истина и
правда-справедливость явились бы рука об руку, одна другую дополняя”181.
Право это не только инструмент
утверждения господства сильного, но и ограничитель произвола. Сила, выражающая
и обосновывающая свои претензии в открытом дискурсе, устанавливает формальные
общепризнанные границы, которые прежде определялись в ходе борьбы одной силы с
другой. Таким образом, право — это некоторый компромисс силы и справедливости,
благодаря которому сила становится отчасти справедливой, а справедливость
—сильной. Отсюда следует важность развития права. В русской литературе не было
работ, подобных “Духу законов” Монтескье, “Общественному договору” Руссо или
“Философии права” Гегеля, не было и имевших широкий общественный резонанс
споров, подобных европейским дискуссиям о естественном и историческом праве
или о социальной защите. Гуманитарная интеллигенция в России считает право
неким этическим минимумом, а политики — формой принуждения. Если принять во
внимание отсутствие правопорядка на уровне повседневности, то неудивительно в
целом нигилистическое отношение к праву. Поскольку государство было
несправедливо по отношению к человеку, постольку последний не испытывал
угрызений совести, когда нарушал или, как говорят у нас, “обходил” закон. Этот
недостаток русского правосознания славянофилы превратили в достоинство, и
прежде всего К. С. Аксаков считал его залогом того, что русский народ,
пренебрегающий государством и правом, продвигается путем поиска “внутренней
правды”. Это убеждение перешло и в идеологию народников, основанную на вере в
“возможность непосредственного перехода к лучшему, высшему порядку, минуя
срединную стадию европейского развития, стадию буржуазного государства”182.
Нет нужды писать о правовом нигилизме русских марксистов, которые, хотя и
осознали значимость политической борьбы для изменения общественной жизни,
однако так и не дошли до понимания роли права и конституционного государства.
Приоритет революции над демократией, господство силы над правом — все это
привело к тому, что и сегодня провозглашенная политическая и экономическая
свобода, не закрепленная в правовой форме, превращается в произвол или
нарушается.
В чем же видится легитимность власти
в сегодняшней России? Ее источник может отыскиваться как внутри, так и вне
властных отношений, а критерием ее может служить стабильное существование и
эффективное функционирование политической системы или убежденность большинства
граждан в соответствии ее их интересам, ценностям, традициям и т. п.
Сакральное обоснование власти в современных обществах не является достаточным,
и лишь некоторые сильно редуцированные символы (например, большая меховая шапка
президента) напоминают сегодня о божественном происхождении власти (например,
о “шапке Мономаха”). Источник оправдания власти лежит вне властных отношений:
в сфере, называемой гражданским обществом, включающей относительно независимые
от государства общественные нормы, ценности и институты, обеспечивающие
основные потребности человека. Отсюда легитимность политического режима
определяется его общественной поддержкой. При этом возникает вопрос: какие
ценности характеризуют российское общество? Либерально-демократическая традиция
считает таковыми прежде всего свободу и невмешательство государства в частную
жизнь. Социально-демократическая традиция утверждает необходимость воздействия
власти на общество с целью создания институтов свободной общественности,
способной противодействовать монополизации власти.
В нашей литературе все чаще
высказывается мнение, что “либерально-демократическая концепция
функционирования гражданского общества принципиально не согласуется с
культурно-историческими, национальными и духовными традициями России”183.
Поскольку патерналистская политика государства стала нормой, то общественное
сознание россиян и сегодня отвергает либеральные и неолиберальные ценности,
под таком которых были начаты социальные реформы 1992 г.184. Между тем либеральная идеология в России имеет достаточно давние исторические корни.
Принципы свободы личности, законности, вера в необходимость социального
прогресса и реформирования общества — отстаивались А. С. Хомяковым, К.Д.
Кавелиным, Б. Н. Чичериным, П. И. Новгородцевым и др. Кавелин настаивал на
автономии морали, Чичерин — на автономии права, Новгородцев — на автономии
политики. Это обстоятельство представляется весьма важным, ибо может
рассматриваться как свидетельство коммуникативного понимания ценностей,
которые не даны Богом или Природой, а вырабатываются самими людьми. При этом
следует иметь н виду непоследовательность теоретиков либерализма и, главное, их
недемократичность, так как они считали, что власть должна принадлежать элите.
Переход от власти силы к власти
права остается самой насущной потребностью для России. Какие можно отметить
сдвиги правопорядка на уровне повседневности? Прежде всего — это постепенное
разделение моральных норм и законов. Как это не покажется странным, но господ-т
ство первых над последними и является одной из причин правового нигилизма.
Считая право инструментом власти, русский обыватель оценивал поступки по
моральным критериям. Отсюда непонятная для посторонних наблюдателей жалость к
правонарушителям, которые воспринимаются народом как пострадавшие от
неправедной власти. Нельзя сказать, что на основе аргументов правозащитников в
повседневном сознании укрепилось мнение о дисциплинирующей роли права, о
понимании его как условии свободы и возможности цивилизованного общества. Однако
длинные очереди в юридические консультации, судебные процессы о нарушении прав
потребителей и т. п. — все это свидетельства формирования в России новых
дисциплинарных пространств, реализующих равенство людей перед законом и
формирующих правосознание. Это, может быть, гораздо важнее, чем разговоры о
правовом государстве, которые ведет интеллигенция. Именно в этом видится залог
того, что в будущих свободных выборах наконец примут участие свободные люди,
которые не только знают о правах, но и действуют в соответствии с ними.
Ткань общественных отношений
сплетается в каждом обществе из самых разнородных нитей и поэтому вряд ли
возможно конструирование общего для всех стран правопорядка. Даже если
признать, что русский народ относительно поздно вступил на европейский путь
развития, то и в этом случае простое заимствование идей оказывается
невозможным. Дело не в количестве людей, захваченных этими идеями. Нет
одинаковых для всех способов осуществления свободы личности, правового строя,
конституции, как нет капитализма, одинакового во всех странах. Современная
Россия — это сложнейший общественный организм, которым нельзя управлять ни так,
как раньше, “самодержавно”, ни по европейским образцам. Совершенно очевидно,
что любой правопорядок осуществляется в поле неписаных правил, которые
складываются на уровне повседневной жизни. Речь идет не только о моральных
нормах, но и о знании, которое особенно в России, в силу высокого уровня
образования ее граждан, выступает как важный и эффективный способ реализации
общественного порядка. Как известно, право было главной формой исполнения
власти в Европе в XVII-XVIII столетии. На эту роль сегодня претендуют разного
рода эксперты, консультанты, советники, которые дают рекомендации политикам,
предпринимателям и всем остальным гражданам. Новая форма власти, является не
репрессивной, а позитивной, ибо предлагает рациональный способ действий,
способствующий улучшению жизни.
Допущение о том, что власть в России
имеет исключительно идеологическую форму, является причиной устойчивых поисков
универсальной идеи, способной мобилизовать массы. Напротив, в развитых странах
власть не афиширует себя, однако в своей анонимности управляет людьми через
систему массовых коммуникаций гораздо надежнее, чем раньше. Разумеется,
необходим достаточно высокий уровень развития для того, чтобы население могло
следовать рекламе, советам врачей, специалистов по здоровому образу жизни и т.
п. Но даже учитывая сегодняшнее бедственное положение России, нельзя не видеть,
что чем сильнее власть пытается быть вездесущей и контролировать своими указами
различные сферы жизни, тем сильнее у населения впечатление ее бессилия.
Технология власти в современном
обществе настолько модифицировалась, что поначалу кажется исключительно
советующей и рекомендующей. Институты советников и консультантов, терапевтов и
психологов, специалистов по обстановке жилья, организации отдыха, разного рода
страховки, учитывающие профессиональный риск и опасности на улице — все это образует
плотную сеть, исключающую свободу. Поэтому сегодня протест принимает странные
формы: люди время от времени начинают протестовать против врачей, навязывающих
дорогостоящие методы лечения, против платных педагогов и воспитателей, против
всякого рода специалистов по здоровому образу жизни, навязывающих непрерывную
борьбу с собой в форме диеты и тренировок. И что можно сделать, когда, с одной
стороны, все эти специалисты стремятся гарантировать сохранение важнейших
жизненных ценностей — здоровье, право, образование, работу, жилье и т. п., а с
другой стороны, все эти знания окончательно отнимают возможность самостоятельных
решений и выбора своей судьбы. Повседневная жизнь все больше напоминает
конвейер гигантского завода, который обслуживает множество специалистов.
Человек в одиночку уже не может сегодня эффективно организовать свою
собственную жизнь и попадает под власть рекламы и разного рода агентств,
обслуживающих население.
История цивилизации — это история
ограничений и запретов. Человек на протяжении всей истории боролся со своими
страстями и желаниями, выступал против слабостей плоти и себялюбия. Господство
над сам собой — таково первое и главное требование гуманистической философии.
Нам трудно понять древних с их ограничениями и усилиями, направленными на сохранение
социума. Угрозы и запреты, внешнее принуждение и насилие постепенно
трансформировались в самоконтроль и самодисциплину. Но и эта система морального
долга и внутренней цензуры сегодня стала стремительно разрушаться. Причиной
тому является не некий таинственный нигилизм или падение нравов, а изменение
порядка повседневности. Аскетизм, самоотречение, солидарность, альтруизм,
экономия и ограничение потребления сегодня являются устаревшими добродетелями,
так как современный порядок строится на основе не экономии, а траты. Отсюда
необходимо скорректировать мысль, согласно которой отношения, основанные на
даре и трате, выступают эффективной формой отрицания порядка, основанного на обмене.
На самом деле, современное общество потребления уже не ограничивает, а
управляет потребностями. Расчет и дальновидность, предусмотрительность и
осторожность перестали культивироваться на индивидуальном уровне и уже не
составляют основу человеческого этоса. Реклама, а также разного рода советы и
рекомендации, касающиеся здорового образа жизни, вся система жизнеобеспечения
мягко и ненавязчиво, но надежно и всесторонне опутывают человека своими
сетями. Человек не должен ограничивать себя и бороться со своими желаниями, он
должен их удовлетворять. Другое дело, что сами эти желания искусственно заданы,
и поэтому их исполнение не только разрушает, а наоборот, укрепляет систему
порядка.
Любая конституция считая
общественное устройство незыблемым, вынуждена допускать возможность протеста.
Однако, надо признать, что и эта возможность подверглась в современных обществах
значительному ограничению, так как различные ветви современной власти пригнаны
друг к другу значительно сильнее, чем, например, в эпоху разделения королевской,
общественной и духовной власти. Современное государство легитимируется как
выражение воли народа. Вместе с тем, оно гарантирует права личности и различных
социальных меньшинств. Последние могут реализовать свое право только в форме
протеста. Поэтому происходит интенсификация негативного опыта, который в
современном обществе выступает как форма защиты прав и свобод гражданина.
Интеллектуалы, находясь в
зависимости от власти, фактически обслуживая ее, осознают себя противниками
власти и реализуют свой протест в форме критики идеологии. Тем самым они отдают
дань устарелым представлениям, согласно которым власть выступает как внешняя
принуждающая и угнетающая сила. Но в современном обществе именно интеллектуалы
репрезентируют власть и поэтому не имеют морального права занимать
леворадикальные позиции. С этим связан поиск новых форм эмансипации. Общее
направление этих поисков характеризуется постепенным осознанием того, что
власть, заложниками которой выступают народ и интеллектуалы, политики и
общественность, происходит не от демонстрирующих ее субъектов, а от безличных
структур порядка повседневности. Именно реорганизация и либерализация этого
порядка должна стать предметом заботы интеллектуалов.
Однако и сегодня русская
интеллигенция тяготеет к политизации и идеологизации форм протеста: встать на
позицию угнетенных и организовать акции протеста или разоблачать идеологию
власти. Обе эти позиции оказываются достаточно наивными. С одной стороны, масса
не нуждается в просвещении, ибо знает о действительности больше и глубже, чем
интеллектуалы. С другой стороны, не являясь обманутой, она желает власти, даже
если испытывает на себе ее угнетение. Поэтому как протест, так и критика не
должны рассматриваться как универсальные способы борьбы против власти, которая
не может быть устранена одним ударом, ибо включает в себя прежде всего те
знания, которые производятся самими интеллектуалами. Если они узурпируют право
думать и решать за других, то с неизбежностью приходят к репрессиям. Поскольку
власть не является самодержавной, и всякий человек является угнетающим и
угнетенным одновременно, то наивно думать, что от нее можно освободиться путем
политического переворота. В эпоху “Большого террора” между маленьким
чиновником и диктатором в сущности была чисто количественная разница, и в
результате кадровых перемещений сама власть не менялась. Либерализация
общества имеет место там и тогда, где и когда происходит изменение не столько
субъектов, сколько структур власти, тех конкретных дисциплинарных пространств
от школы до казармы, от дома до предприятия, где люди не только учатся, служат
или работают, но и формируются, наделяются идеями и нормами, желаниями и
потребностями, необходимыми для выживания в этих структурах.
О какой власти и о каком принуждении
может идти речь сегодня, и как ощущается их давление? Кажется, что они
измельчали сегодня, когда авторитетные органы не вытаскивают по ночам из
квартир абсолютно невиновных граждан и не предают их зверским пыткам с целью
запугать остальных. Трата и протест тоже стали умеренными. Сегодня человек попадает
в моральную блокаду за отступление от общественных норм, но это все-таки
несоизмеримо с изоляцией в тюрьмах и лагерях. Поэтому, говоря об измельчении
как власти, так и форм протеста, нельзя забывать о том, что они переместились
как бы внутрь самого человека, поведение которого регулируется искусственной
системой понятий, ценностей, потребностей и желаний. Человек вынужден
восставать против самого себя, а это неизмеримо труднее, чем указать пальцем на
внешнего врага и призвать к непримиримой борьбе с ним.
На место политических революций, в
которых сталкивались крупные социальные труппы и классы, сегодня приходят иные
формы протеста, которые можно назвать партикулярными и которые осуществляются
индивидами, малыми группами или национальными меньшинствами. Этот протест
против господства общего, против гомогенности, стирающей различия и
многообразие, характеризует ситуацию постмодерна. В ее основе лежит иной образ
человеческого. Сегодня индивидуум не отождествляет себя с абстрактным субъектом
права или морали, он с опасением относится к рациональности и не
идентифицирует себя с высокой культурой. Это поликультурное,
мультинацианальное, но не космополитическое существо. Обитая в одном из
культурных гетто современного большого города, он свободно фланирует по другим
территориям и терпимо относится к носителям иных культурных миров. Он мыслит
себя не сверхчеловеком, не носителем абсолютных моральных норм, а пионером
партикулярное и мечтает не о возвышенном идеале, а о возможности многообразных
форм жизни.
.
