Лучшее качество экономических фактов :: vuzlib.su

Лучшее качество экономических фактов :: vuzlib.su

43
0

ТЕКСТЫ КНИГ ПРИНАДЛЕЖАТ ИХ АВТОРАМ И РАЗМЕЩЕНЫ ДЛЯ ОЗНАКОМЛЕНИЯ


Лучшее качество экономических фактов

.

Лучшее качество экономических фактов

Не только экономика вдохновляла экономистов-историков на
реконструкцию статистики прошлого, дающей экономистам новые категории фактов,
во многих отношениях более богатых, чем факты современные. Само то
обстоятельство, что люди и компании девят­надцатого и предшествующих веков уже
мертвы, позволяет выста­вить на всеобщее обозрение касающиеся их документы,
закрытые для экономиста, который желает изучать живых или недавно скон­чавшихся
субъектов. Только успешный антитрестовский процесс позволяет обнародовать
документы о заговорах «Дженерал Элект­рик», имевших целью ограничение
свободной торговли, но исследо­ватель промышленной организации мог бы при
желании получить у историка бизнеса информацию об издержках и доходности сгово­ров,
которая подкрепила бы статистикой его размышления об их масштабах. Министерство
торговли, Комиссия по ценным бумагам и биржам и собственные интересы компаний
обеспечивают снабже­ние общественности обрывками информации об издержках, дохо­дах
и капиталовложениях промышленных фирм, но исследователи инвестиций и финансов
могли бы получить гораздо больше инфор­мации в таких работах как книга Ф.
МакГулдрика «Текстильная промышленность Новой Англии в XIX в. доходы и
инвестиции» (McGouldnck, 1968).* Даже в отношении фирм, деятельность кото­рых
теперь подлежит жесткому регулированию со стороны любозна­тельного
правительства, например банков, старые документы, не­когда конфиденциальные и
потому откровенные и полные, лучше новых (Olmstead, 1974).

* Тэвин Райт назвал эту впечатляющую работу «самым
вертикально интегриро­ванным» исследованием на сегодня МакГулдрик сам
осуществил все «стадии производства», начиная с работы с
первоисточниками — данными по выборке текстильных фирм действовавших в Уолтэме
и Лоуэлле в 1836-1886 гг., до анализа различных концептуальных проблем,
связанных с подсчетом основных фондов продукции, мощ­ностей и т.д., кончая
наконец регрессионным анализом движения дивидендов и ин­вестиции (Wright, 1971.
Р. 440).

Демографическая история, долго практиковавшая вне экономи­ческой
истории, но теперь активно на нее влияющая, дает еще бо­лее яркие примеры того,
насколько предпочтительнее покойники как объект экономического исследования.
Сами регистрационные списки умерших, оценки наследуемого имущества, завещания —
богатые источники фактов (см. Jones, 1972), равно как и подсчеты некогда
живших. Правило открытия информации через сто лет, ска­жем, в Англии, позволяет
сделать с материалами переписи населе­ния 1871 г. то, что невозможно для переписи 1971 г. — проанализи­ровать выборку или, при желании, данные
о всем населении всех шахтерских городов (с их поразительно высокой
рождаемостью) или всех заводских поселков (с их поразительным разнообразием в
струк­туре семей).* Главное, что отсутствует в любой современной выбор­ке из
переписи, — это имя человека, а без этого имени невозможно связать данные
переписей с другими источниками информации. Чтобы оценить значение этого факта,
достаточно вспомнить, что люди и правительства сегодня более методично ведут
свои документы и более смелы — можно даже сказать бесцеремонны — в своем лю­бопытстве,
чем когда-либо ранее, и если какой-нибудь будущий экономист-историк сможет
прослеживать людей по имени (или по номеру карточки социального страхования)
через все документы семей, фирм, Службы внутренних доходов,** кредитных учрежде­ний,
школ, больниц и судов, то наши знания о поведении экономиче­ских субъектов,
мягко говоря, расширятся. Демографы-историки сообразили, что не нужно ждать до
XXI в. (а если подождать, то мы будем разочарованы, потому что удешевление
путешествий и рас­пространение телефона — непрослушиваемого — обеднило письмен­ные
документы). Если, к примеру, для решения некоторых вопросов экономики труда
потребуются экономические биографии отдельных людей историк готов предоставить
их во всех подробностях. В тру­дах Кембриджской группы по истории
народонаселения и социальных структур, опирающихся на послевоенные работы
французских де­мографов-историков, прослежены истории английских семей за два
столетия на основе пользуясь канцелярским жаргоном, «актов граж­данского
состояния» — записей о рождениях, смертях и браках — начиная с XVI в.*** В
проекте, который на сегодня можно назвать самым амбициозным предприятием такого
рода, ученые Монреаль­ского университета восстанавливают данные о всем
населении Кве­бека от начала колонизации до франко-индейской войны, фиксируя
каждое упоминание каждого человека в поразительно полных ар­хивах Французской
Канады и связывая их в единое целое. По мере расцвета эры экономистов и
калькуляторов такую статистику мож­но будет увязывать со все более широким
спектром регистрацион­ных записей о доходах, недвижимости, состоянии дел,
образовании и тому подобном, что позволит воссоздавать жизненные истории
гораздо успешнее, чем это делается в использующих текущие дан­ные работах,
подготавливаемых с большой любовью и публикуемых в каждом номере «Journal
of Political Economy» или «American Eco­nomic Review».

* См. книгу под редакцией Э.А. Ригли (Wrigley 1972),
особенно очерк Майкла Андерсона (Anderson) об использовании рукописных
материалов британской переписи для изучения структуры семьи.

** Служба внутренних доходов — налоговое управление США.

*** Избранные труды Кембриджской группы стоило бы включить в
любой список рекомендуемой литературы по новой экономике труда. Аналитический
обзор см. в Wrigley 1969, а в качестве примера работ такого рода см. Leslett,
1972.

Наиболее масштабными обследованиями являются, конечно, пе­реписи,
и, когда рукописи открываются, то есть когда перепись ус­таревает, ничто не
может сдержать любопытства экономиста. К при­меру, в упомянутой выше работе
Паркера и Голлмана проведено сравнение рукописных материалов американской
сельскохозяйствен­ной переписи 1860 г. с рукописными же материалами переписи на­селения
— такое сравнение нельзя произвести по нынешним ано­нимным переписям, в которых
не указывается имя респондента, — что дало полную характеристику тех, кто был
занят сельскохозяй­ственной деятельностью. Поскольку в переписи 1860 г. ставился во­прос о богатстве обследуемых, можно определить детерминанты рас­пределения
богатства в 1860 г. в таких деталях, какие недостижимы для современных
переписей, и эти возможности сейчас использует Ли Солтоу (Soltow, 1975). Роджер
Рэнсом и Ричард Сатч смогли из рукописей переписи 1880 г. извлечь детальные характеристики слу­чайной выборки, состоящей из 5283 ферм в Южных штатах, и
ис­следовали вопрос о расовой дискриминации более точно, чем это было возможно
по современным данным (Ransom and Sutch, 1977). В сравнении с такой богатой и
разнообразной фактологией обычный набор экономиста выглядит жалким и мизерным.

И погрешностей в этих фактах ничуть не больше, чем в
современ­ных. Считать, что в исторической статистике больше погрешностей,
наивно по двум причинам это значит, во-первых, переоценивать современную
статистику, во-вторых недооценивать статистику ис­торическую. Экономист, если
его прижать, обычно сознается, что в его данных, скажем, о ценах в американской
экономике за послед­ние двадцать лет есть крупные погрешности, степень которых
неиз­вестна, потому что качество рассматриваемых товаров улучшилось, потому что
прейскурантные цены мало соответствуют ценам сде­лок, потому что принцип
определения выборки для переписи со­мнителен или потому что используемый индекс
цен мало соответ­ствует концептуально правильному определению. Он сознается и в
том, что эти погрешности вводят смещения неопределенной направ­ленности в его
множественные регрессии, в которых цены выступают в качестве независимой
переменной. Он все равно будет оцени­вать эти регрессии, утешая себя
заблуждением, что лучших дан­ных все равно нет и что его оценки, по крайней
мере, состоятельны.*

* Оценка параметра множественной регрессии является состоятельной,
если при увеличении размера выборки ее так называемый предел по вероятности
равен ее математическому ожиданию (см. Джонстон, 1980. С. 269—271).

Сталкиваясь с неверием обеих сторон — коллег-историков в убе­дительность
статистической аргументации, а коллег-экономистов в надежность исторической
статистики, экономист-историк не может идти проторенным путем. Он уже развил в
себе искусство творче­ского сомнения, которое практикуется в некоторых других
разде­лах экономики, а могло бы не без пользы практиковаться и более широко.
Привычка проверять свои аргументы на чувствительность к возможным погрешностям
в данных или возможным ошибкам в аналитических рассуждениях распространена
среди ученых и ис­ториков, но не среди экономистов. Многие, конечно, понимают
нена­дежность «данных» и действуют соответственно. Традиция Нацио­нального
бюро и более добросовестных эмпириков вне него публико­вать полное описание
того, как были получены данные и где могут быть ошибки в надежде, нередко
тщетной, что пользователи это прочитают, соответствует традициям в
историографии. В предисло­вии к книге Альберта Фишлоу «Американские
железные дороги и трансформация предвоенной экономики» Александр
Гершенкрон обратил особое внимание на «статистические приложения, в кото­рых
автор полностью раскрывает свою творческую лабораторию и без которых невозможно
полностью оценить всю важность этого исследования и надежность интерпретации
результатов» (Fishlow, 1965. Р. XII). И все же крупные журналы по общей
экономике редко публикуют такие ревизии фактов, как статья Роберта Дж Гордона
«45 миллиардов долларов американских частных инвестиций были
потеряны», возможно потому, что экономисты редко их пишут (Gor­don,
1969).* Цви Грилихес точно определил причину, по которой эко­номисты не
интересуются источниками данных и их погрешностя­ми «Проблема, я думаю,
возникает во многом потому, что в эконо­мике те, кто производит данные,
отделены от тех, кто их анализи­рует. В общем, мы не производим собственные
данные, а потому и не чувствуем за них ответственности» (Gnhches, 1974. Р.
973).

* Тот факт, что Джордж Джэзи из Министерства торговли США
мог утверждать в своем комментарии, будто Гордон не открыл ничего нового
(Jaszi, 1970), заставляет задуматься о другом подробности о данных, даже и
важные, не интересны экономистам. В своем ответе Джэзи сам Гордон заявляет, что
«профессиональные экономисты, и особенно исследователи производственных
функций, ничего не знали о капитале, которым владеет государство, а
распоряжаются частные лица» (Gordon, 1970 Р 945), и узнали только из его
статьи. Это, очевидно, верно.

Экономисты-историки, которые должны сами собирать свои ма­териалы
и привыкли обращаться с ними скорее как историки, чем как экономисты, сохраняют
чувство ответственности за статистику. Лучшим примером такого отношения на
сегодня является, видимо, книга Роберта Фогеля «Железные дороги и
экономический рост в Америке» (Fogel, 1964).* В этой работе, сочетающей
традиции твор­ческого сомнения в экономической истории и в оценке проекта, 260
страниц фактически посвящены получению одной цифры — разме­ра прибылей от
инвестиций в американские железные дороги в XIX в. Фогель начал это
исследование, считая, что сумеет подтвердить пред­положение о незаменимости
железных дорог, из которого исходили авторы более ранних работ (например,
Шумпетер и Ростоу), но об­наружил, к своему удивлению, что факты заставляют в
этом усом­ниться. Поэтому, чтобы разрешить свои сомнения, он направил свою
энергию на вычисление верхнего предела возможного вклада же­лезных дорог в
национальный доход и обнаружил, что он невысок Отсюда он пришел к выводу, что
железные дороги нельзя считать незаменимыми для экономического роста в Америке.
Для экономис­тов качество исторических фактов нередко превосходит качество
фактов сегодняшних первые более подробны, объемны и точны, а к содержащимся в
них ошибкам относятся с должным почтением.

* Фогель сделал расчеты за 1890 г., «Американские железные дороги» Фишлоу — аналогичное исследование на материалах
середины XIX в. (Fishlow, 1965). Вместе они обеспечили блестящее переосмысление
роли транспорта в экономическом росте Америки, за что и получили в 1971 г. премию Шумпетера.

Но, конечно, их качество лучше и в другом смысле — ведь исто­рия
ставит эксперименты и снабжает экономиста не только более ценными и точными, но
и более разнообразными фактами. Жутко­ватый пример такого рода — использование
Т. У. Шульцем индий­ской статистики сельскохозяйственной продукции и
народонаселе­ния во время эпидемии инфлюэнцы 1918—1919 гг. для доказатель­ства
того, что предельный продукт труда был положительным и примерно равным
выплачиваемой зарплате: продукция сокраща­лась по мере сокращения работающего
населения, и поэтому рабо­чая сила не была «избыточной», вопреки
утверждениям авторов мно­гих работ об экономическом развитии, в том числе Индии
(Schultz, 1964. Р. 63-70). Столь же мрачный эксперимент, Великая депрес­сия,
надолго останется великим полигоном для макроэкономических теорий, в чем имели
случай убедиться монетаристы, фискалисты и прочие. Фридман и Шварц очень
способствовали пониманию ковар­ства денежно-финансовой политики, доказав, что
она не столько не оказывала воздействия, сколько совершенно неправильно проводи­лась
в 30-е годы. В свою очередь, Э. Кэри Браун очень способствовал пониманию
потенциала фискальной политики, показав, что она не столько провалилась,
сколько не проводилась (Brown, 1956, см. также Peppers, 1973).

Время от времени каждый экономист должен осознавать, что
история уже провела тот эксперимент, который ему нужен. Он дол­жен понимать и
то, что экономика, как и астрономия, — наука, по­строенная на наблюдениях, и
имеющиеся данные и средства конт­роля не следует воспринимать как заданные
извне. Однако во вре­мя своих нечастых посещений «обсерватории»
экономист направля­ет свой телескоп только на Солнце, Луну и ближние планеты.
Дела­ет он это по двум причинам во-первых, он считает, что только эти близкие к
дому объекты помогают понять поведение родной плане­ты, во-вторых, он считает,
что заглядывать за пределы близлежа­щей Солнечной системы, не говоря уже о
галактике, — значит за­глядывать в иную структуру, где могут не действовать
привычные ему законы, согласно которым существует только шесть планет, звез­ды
прикреплены к небесной сфере, а свет движется по прямой. Ниже будет рассмотрена
точка зрения, заключающаяся в том, что исто­рия не важна для государственной
политики и доказана ее несо­стоятельность. Достаточно очевидна
несостоятельность и другой точки зрения — будто история происходит из иной
структуры, нежели ежеквартальные цифры национального дохода за послевоенный
период, и потому ее не нужно знать. Тех, кто смотрит на мир таким образом,
пытаясь облегчить свою эмпирическую работу, остается только пожалеть. В своей
невинности они всегда будут считать, что «эмпирическая работа» — это
компиляция приложения к «Эконо­мическому докладу Президента» и
«Эконометрических методов» Джонстона. Даже серьезные и умудренные
опытом ученые-эконо­мисты склонны принимать на веру утверждение, что прошлое
уст­роено иначе. Клиометристам же приходится подвергать проверке это утверждение
на каждом шагу, когда они сталкиваются как с экономистами, так и с историками,
которые принимают его как само собой разумеющееся. В самом деле, если бы выводы
новой экономи­ческой истории за последние лет пятнадцать нужно было суммиро­вать
одной фразой, она звучала бы так в XVIII и XIX вв. погоня людей за прибылью
имела такую незамутненную и конкурентную форму, какая только может привидеться
экономисту в мечтах об аукционерах* и совершенных рынках. Вслед за Лениным и
Вебленом можно, конечно, считать, что атомистическая конкуренция вре­мен Смита
и Милля умерла, а простейшие модели конкурентного поведения могут подходить для
XIX в., но не для XX. Однако, хотя этот тезис играл большую роль в
политэкономии последних пятиде­сяти лет, он никогда не подвергался проверке по
крайней мере до­статочно убедительной для тех, кто не был в нем убежден изна­чально,
что лишь подкрепляет нашу точку зрения. Даже если бы можно было показать, что
для какого-то явления (скажем, воздейст­вия государственных расходов на занятость)
среда XIX в. настоль­ко отличалась от, например, 1970-х годов, что из этого
сравнения вряд ли можно было бы что-то узнать о сегодняшних структурах,
остается непреложным тот факт что структуры продолжают изме­няться, как
показывают нередко обескураживающие а иногда и ко­мические результаты
прогнозов, полученных с помощью больших эконометрических моделей. История как и
изучение других стран и культур, есть познание структурных изменений. Знакомый
при­мер — распространенная практика изъятия из регрессий военных лет как
вторжений из иных структур. Однако войны повторяются и ученому-экономисту, даже
если его интерес к науке ограничивается возможностями ее приложения к
сегодняшней государственной по­литике, приличествует знать, как война меняет
функционирование экономики (см, например, Gordon and Walton 1974, Olson, 1963).
Пол Давид выразил то же самое следующими словами «Уравнение, которое
вполне подходит для половины данных, входящих в имею­щиеся долгосрочные
статистические ряды, но не подходит для ос­тальной их части, в глазах обычного
экономиста-прикладника нику­да не годится, ему приходится преодолевать
искушение отбросить непокорные данные при изложении полученных результатов. На­против
экономист-историк может радоваться наполовину не удав­шемуся уравнению
регрессии как триумфу в том смысле, что обна­руженное изменение в экономической
структуре сигнализирует ему надо выяснить, что произошло в истории»
(David, 1975. Р. 14).

* Аукционер — абстрактный агент рынка в теории общего
равновесия Л. Вальраса.

Во всяком случае, сужение кругозора до ближних объектов не
менее странно в экономике чем оно было в астрономии. При жела­нии всегда можно
привести примеры более крупных, четких и ре­шающих исторических экспериментов,
нежели те, которые предос­тавляет нам недавний опыт. Тревожившие современные
правитель­ства миграции из одной страны в другую в течение последних двад­цати
лет есть лишь бледная тень миграций XIX в.* То же самое можно сказать и о
миграциях капитала: если кто-то пожелает оце­нить воздействие иностранных
инвестиций на экспортирующую или импортирующую страну, то самый доступный
материал — опыт Ве- (так, за период 1870—1913 гг. Великобритания отправила за
грани­цу треть своих сбережений). Если кто-то пожелает оценить бремя или выгоды
государственного долга, то самые очевидные экспери­менты — опыт Великобритании
с долгом во время наполеоновских войн или Америки во время Гражданской войны, и
произошло это до того, как правила внутреннего налогообложения, вкупе с други­ми
нарушающими порядок факторами, пришли в сегодняшнее хао­тическое состояние (об
американском долге см. Wilhamson, 1974).** В 1820-х годах долг английского
правительства примерно в 2,5 раза превышал национальный доход, почти такое же
соотношение на­блюдается сейчас в Соединенных Штатах.*** Если кто-то пожелает
оценить воздействие изменений в законодательстве, то к его услу­гам масштабные
и разнообразные эксперименты — опыты XIX и более ранних веков с законами о
корпорациях, об обязательном школьном образовании, о детском труде и т.п. (Sylla,
1969, Landes and Solmon, 1972, West, 1975, Sanderson, 1974). А если кто-то поже­лает
оценить воздействие плавающего обменного курса, то не менее масштабны и
разнообразны опыты США в 1860-х— 1870-х годах, Великобритании с 1914 по 1925 г. или Китая в 1930-х годах. Времена свободной банковской деятельности, как это было в США перед
Гражданской войной, дают материал для изучения последствий сво­бодного
вхождения на рынок (Rockoff, 1974), времена свободных рынков капиталов, как это
было во время Гражданской войны, дают материал для анализа реакции ожиданий на
текущие события (Roll, 1972), времена массированных новых инвестиций в
общественную гигиену, как это было в американских городах после Гражданской
войны, дают материал для оценки стоимости здоровья (Meeker, 1972, Meeler, 1974)
История— это лаборатория общества.

* Об этом экономисты историки написали очень много: Thomas,
1954; Easterlin, 1961; Hill, 1970; Neal and Uselding, 1972; Kelley, 1965.

** См. статью Майкла Иделстайна (Edelstein, 1974) и
процитированные в ней работы. Основополагающей работой о стране — импортере
капитала была книга Джейкоба Вайнера (Viner, 1924). Исторически насыщенными
были и другие труды Школы международных финансов Тауссига, опубликованные в
Гарварде в 20-х — 30-х годах: Williams, 1920; White, 1933; Beach, 1935. Сам
Тауссиг в молодом возрасте писал исторические работы (Taussig, 1888).

*** Ср.: Feldstein, 1974. Р. 915. Col. 3 и Dean and Cole,
1962; Mitchell, 1962. P. 8, 366, 402. То же самое относится к процентам по
государственному долгу, которые в обоих случаях составляли 8-9 % ВНП (ср.
Mitchell, 1962. Р. 396; Economic Report of the President, 1975. P. 325).

.

    Назад

    НЕТ КОММЕНТАРИЕВ

    ОСТАВЬТЕ ОТВЕТ