ТЕКСТЫ КНИГ ПРИНАДЛЕЖАТ ИХ АВТОРАМ И РАЗМЕЩЕНЫ ДЛЯ ОЗНАКОМЛЕНИЯ
3.1. Основные направления трансформации региональной науки
.
3.1. Основные направления трансформации региональной науки
Самые радикальные изменения в сложившемся за полвека на
Северном Кавказе региональном научном комплексе были связаны с постсоветским
периодом, когда наука, как и все другие жизнедеятельные сферы российского
общества, была вынуждена изменяться, адаптируясь и трансформируясь
применительно к новым реалиям своего существования. Лишь небольшая часть этих
изменений осуществлялась организованно, на основе реализации разработанных
государственных программ федерального и регионального уровня. В основном
структурные и функциональные сдвиги происходили стихийным образом, что,
безусловно, самым негативным образом сказалось на интегральном потенциале
научного комплекса, его творческой отдаче и самой способности ставить и
эффективно реализовывать масштабные научные проекты.
Было бы, однако, неверным не замечать и определенных
положительных сдвигов, ставших результатом развития науки в новых политических
и социоэкономических условиях. Соотношение системного позитива и негатива различается
по отдельным параметрам научного процесса, как и по отдельным его секторам.
Несмотря на то, что «генеральное» направление происходивших в последнее
десятилетие изменений фиксируется, невооруженным глазом, детальная оценка
современного состояния научного комплекса Северного Кавказа сопряжена со
значительными трудностями. С одной стороны, они обусловлены недостатком или
отсутствием информации по многим важным показателям, не позволяющим представить
динамику регионального научного процесса, специфику трансформации отдельных
блоков научной системы. С другой — сложность такого комплексного анализа
определяется несоотносимостью содержательной стороны современной научной деятельности
с ее внешними количественными характеристиками, которые в основном и фиксируются
статистикой.
Данное несоответствие в некоторой степени неустранимо,
поскольку объективно невозможно передать, зафиксировать качественные
содержательные моменты изучаемого объекта через какие-либо внешние количественные
его проявления. Серьезные нарекания вызывает и сама система применяемых в
отечественной (а в определенной степени и в международной) статистике
показателей научной деятельности, оценивающих уровень ее творческой отдачи,
эффективность функционирования исследовательских коллективов или отдельных
ученых, фиксирующих реальные результаты инновационных проектов и т.д. Однако в
последние годы перед российской статистикой встали проблемы совсем иного рода.
Радикальные изменения существенным образом трансформировали
само качество регистрируемых явлений, сохранив неизменным подчас только
название. К примеру, ограничиваясь указанием общей численности научных
работников, современная российская статистика не в состоянии зафиксировать
уровень их занятости, в то время как по экспертным оценкам известно, что во
многих научных учреждениях от 30 до 80% сотрудников числятся на 0,5; 0,25 и 0,1
ставки. Вне всякого сомнения, ни о какой продуктивной работе в таких условиях
не может быть и речи. И статистический учет массы таких «мертвых душ» только
затемняет действительное положение дел в отечественной науке. Так что научный
работник конца 80-х и конца 90-х гг. — две во многих отношениях мало сравнимые
величины. Следует учесть, что удельный вес таких реально несуществующих работников
различается по научным направлениям, отдельным региональным центрам и
исследовательским структурам, что делает невозможным использование какого-либо
общего коэффициента, приводившего бы статистические данные в соответствие с
реальным состоянием регионального (и всего российского) научного процесса.
Гиперинфляция первой половины 90-х и новый инфляционный
«рывок» конца 1998 — начала 1999 гг. также затрудняют сравнение объемов
современных научно-исследовательских разработок с масштабами НИР предыдущего
десятилетия. А без такого сравнительного анализа не складывается общая картина
динамического развития научного комплекса Северного Кавказа (как в целом, так и
по отдельным его секторам, центрам и территориям). Но повторим, дело не только
в количественной несводимости статистических данных 70-80-х и 90-х гг.
Изменения, происшедшие в социодинамических (инфраструктурно-воспроизводственных
и креативных) циклах научного процесса, трансформировали некоторые
содержательные аспекты исследовательской деятельности, сделав, тем самым, не
совсем корректным прямой сравнительный анализ современного научного комплекса с
его аналогом десятилетней давности. И, следовательно, ко всем подобным оценкам
надо подходить взвешенно и осторожно. С другой стороны, при «девальвации»
многих количественных индикаторов научной работы советского периода появились
новые показатели, позволяющие фиксировать значимые моменты научного процесса
(на них, в частности, и будет опираться наш анализ современного состояния
регионального научного комплекса).
Прежде всего оценим самые внешние количественные изменения,
происшедшие с Северо-Кавказским региональным научным комплексом в 90-е гг. В
первой половине — середине этого десятилетия основные характеристики научного
процесса (численность научных работников, количество исследовательских
структур, объемы финансирования в сравнимых ценах) неуклонно сокращались. По
отдельным отраслевым направлениям такое сокращение приняло едва ли не
катастрофический характер. Только по одной Ростовской области численность
работников, выполняющих научные разработки и исследования, сократилась за 7 лет
(1991-1997 гг.) с 43 до 19,9 тыс. человек. Таким образом, потери наличного
кадрового состава областной науки оказались более чем двукратными.
В соотносимых количествах сократились кадровые прослойки научных
работников и в других административных субъектах региона. В целом в конце 90-х
гг. по сравнению с началом этого десятилетия на Северном Кавказе сохранилось не
более половины специалистов, занятых в сфере науки. На это указывают и данные
по вузовским научно-учебным и исследовательским структурам, подведомственным
СКНЦ ВШ и координируемым его деятельностью. К середине 90-х гг. кадровый
персонал названной системы сократился с 40 до 23 тыс. человек. По этому
показателю региональный научный комплекс вернулся на уровень тридцатилетней
давности (конец 60-х — начало 70-х гг.)
Хорошо известно, что научная прослойка включает известный
процент специалистов, выполняющих вспомогательные виды научной работы. С
началом реформ происходит быстрый отток этих специалистов из научной отрасли.
Но параллельно из науки уходили и многие высококвалифицированные профессионалы,
перспективные начинающие ученые, не успевшие сделать карьеры и занять свое
место в научной иерархии.
С другой стороны, резко упавший общественный престиж научной
карьеры (по крайней мере, в сравнении с вновь открывшимися возможностями
социальной реализации) вызвал отток деятельных и талантливых исследователей в
другие сферы общественной жизнедеятельности. Наконец, быстрая активизация
международных научных контактов, включение российской науки в мировой научный
процесс, существенно облегчили возможность научной эмиграции. А трудности
социально-экономического характера, со своей стороны, стали фактором,
катализирующим данный процесс. Причем по этому каналу региональная наука теряла
наиболее талантливых исследователей, показавших себя конкурентоспособными на
международном «рынке мозгов». С учетом того, что помимо научной эмиграции
появилось множество контрактных форм, позволяющих ученому, не полностью разрывая
с Россией, значительную часть своей жизни проводить в зарубежных научных центрах,
реальные потери элитной группы региональной науки оказались самыми значительными.
Прямые кадровые потери науки Северного Кавказа, как и в
целом по стране, в эти годы составили примерно 50%. Следует также учесть
существование различных способов скрытого ухода из сферы исследовательских
разработок. Один из них уже был назван — работа на неполную ставку, которая
ниже определенного уровня загруженности свидетельствует о полном выходе из
научно-исследовательской сферы. Распространенным подвариантом данного сценария
является совмещение научной деятельности с работой в различных
бизнес-структурах. Такое совместительство, расконцентрируя деловую и
исследовательскую энергию научного работника, как правило, негативно
сказывается на творческой стороне его научной деятельности, превращает ее в
простую формальность.
Тем самым кадровые потери региональной науки оказались
максимальными на двух концах ее системной иерархии: в нижней части, среди
научной молодежи и обслуживающего персонала, и на самой ее вершине — в группе
наиболее квалифицированных профессионалов. Этот вывод полностью подтверждается
социологическим исследованием, проведенным СКНЦ ВШ в 1996 гг. Согласно
полученным данным, из общего числа ученых и специалистов, покинувших науку и
прекративших преподавательскую деятельность, 6,6% являлись докторами наук,
27,7% — кандидатами и 65,6% были научными работниками без степени. Чтобы эти
цифры помогли уяснить направление происшедших сдвигов, укажем, что в конце 80-х
гг. среди научных работников Северного Кавказа было 2,5% докторов, 35%
кандидатов и 62,5% не остепененных, а второй половине 90-х соотношение между
указанными группами существенно трансформировалось и выглядело следующим
образом: 5,5% докторов, 45,5% кандидатов и 49% научных работников без степени.
Именно доктора наук и «не остепененные» в 90-е гг. ускоренно
выбывали из сферы научно-преподавательской деятельности. В большей степени в
науке сохранилось среднее звено, которое можно условно определить как группу
«кандидатов»: его удельный вес среди научных работников вырос с 35 до 45,5%. И
данная группа практически сравнялась по численности с нижним звеном
региональной научной прослойки, доля которой сократилась с 62,5 до 49%. Было бы
логичным ожидать также значительное снижение доли докторов, ускоренно
выбывавших в иные сферы социальной реализации. Однако их удельный вес вырос
более чем в два раза.
Объясняется это стремительной активизацией деятельности
диссертационных советов и небывалым для отечественной науки количественным
ростом докторских защит. Появление множества новых докторов не только позволило
компенсировать отток профессионалов из данного слоя за рубеж и в другие сферы
деятельности, но и стало причиной его абсолютного (количественного) и
относительного (удельного) роста. Разумеется, на фоне падения подавляющего
большинства содержательных и количественных параметров научной деятельности
корреляция этого роста с качеством и творческой значимостью защищаемых работ не
может быть линейной (будь то прямая или обратная зависимость). Но в целом,
подобное явление служит индикатором многих принципиальных изменений,
происшедших в последние годы в российской и северокавказской науке. И потому
оно должно быть проанализировано отдельно.
Возвращаясь к сложившейся в последние годы структуре
должностной системы-иерархии научных работников, мы можем констатировать
превращение ее схематического контура из пирамиды в трапецию. Размывание нижних
звеньев данной иерархии — один из серьезных симптомов и свидетельств
болезненного состояния научной системы. Зауженное основание кадровой иерархии
не позволяет на полную мощность использовать и творческий потенциал
квалифицированных специалистов, которые в настоящий момент вынуждены выполнять
значительную часть работ, являвшихся по своему характеру рабочей обязанностью
обслуживающего персонала.
Сохранение такой диспропорции в перспективе грозит серьезным
нарушением воспроизводственного цикла, ответственного за преемственность
научных поколений. Действительно, рост «остепененных» ученых происходит на фоне
количественного сокращения молодых специалистов, которые спустя 10-15 лет
должны будут составить основной костяк региональной науки. Такую опасность
подтверждают и результаты уже упоминавшегося социологического исследования,
согласно которому 52% всех выбывших из сферы региональной науки находилось в
возрасте 25-35 лет, еще 31% — в возрасте 35-45 лет. Таким образом, из науки в
первую очередь вымывается будущая смена (впрочем, и потери ученых из наиболее
творчески продуктивного возраста были весьма значительными).
Имеющаяся в нашем распоряжении информация о количественной и
отраслевой динамике региональных научно-исследовательских учреждений фиксирует
сокращение их общего числа на 15-20%. Так что инфраструктурное сокращение региональной
науки не столь значительно как падение численности научных работников. Но это
обстоятельство в современных условиях означает лишь, что кадровый состав
многих исследовательских организаций заметно ослабел и сократился (особенно с
учетом недофинансирования исследовательских разработок, ставшего в последние
годы хроническим).
Однако отдельные структурные элементы научного комплекса
трансформировались по разным сценариям. В качестве примера рассмотрим динамику
научной инфраструктуры Ростовской области. По данным областного управления
статистики общее число организаций, выполнявших научные исследования и
разработки за период 1991-1997 гг., сократилось на 15% (со 142 учреждений до
121). При этом число вузов области, занимавшихся научными исследованиями, не
уменьшилось, а количество научно-исследовательских институтов даже возросло с
55 до 73. Более чем в два раза выросло и число научно-технических подразделений
на промышленных предприятиях (с 10 до 21). С другой стороны, практически
перестал существовать проектный сектор научной системы. Из 19 областных
учреждений, занимавшихся проектными и проектно-изыскательскими разработками, в 1997 г. выполняли подобного рода работы только 3. Самые значительные потери понесли и конструкторские
организации (из 31 действовали 8).
Таким образом, динамика разных секторов инфраструктурного
комплекса была столь различна, что самым существенным образом изменила
структуру последнего. Но говорить о каких-то устоявшихся тенденциях в настоящее
время едва ли возможно. Период социально-экономических реформ в России не
закончен, и каждый год вносит известные коррективы. Характеризуя в целом
инфраструктурные потенции ростовской науки в том промежуточном положении,
которое сложилось в 1990-1999 гг., мы должны констатировать максимальные потери
в сфере отраслевой и производственной науки. Требует своего анализа и
происходивший в 90-е гг. количественный рост самостоятельных
научно-исследовательских институтов. Он может объясняться появлением структур,
разрабатывающих социальную проблематику.
Были активизированы исследования в области этнокультурной и
историкокультурной проблематики. Возникли новые направления, отсутствовавшие
ранее (регионоведческие исследования широкого спектра, конфликтологические,
геополитические и т.п.). Но и в секторе естественных наук, одном из наиболее
пострадавших в 90-е гг., наряду со множеством зон глубокого содержательного
кризиса и стагнации, на некоторых направлениях параллельно появляются точки
роста нового знания, оформляемые инфраструктурно.
Аналогичные изменения происходили и в других
административных территориях Северного Кавказа. При неизменном количестве
вузов, занятых в научных разработках, резко сокращалось число проектных и
конструкторских организаций, росло число научно-исследовательских институтов
(так, в Дагестане число последних выросло в 90-е гг. с 18 до 23). Однако
динамика инфраструктурной составляющей научного комплекса далеко не полностью
отражает содержательное состояние его потенциала в отдельных секторах.
Специфика развития каждого из этих секторов предполагает их раздельное
рассмотрение.
Еще одной существенной проблемой, с которой столкнулась
российская наука в последнее десятилетие, стала резкая активизация сферы
паранаучных (условно говоря «околонаучных» и «антинаучных») исследований.
Данная проблема многоаспектна и ее детальный анализ выходит за рамки нашей
работы. Но отметим, что речь идет о глобальном явлении, отчасти связанным с
трансформацией самих критериев «научности». Открытия ХХ в. свидетельствуют о
более сложном и в терминах синергетики «стохастически неопределенном»
устройстве реальности, нежели это предполагалось в конце XIX столетия.
Как следствие, парадигма позитивизма постепенно сдавала свои
позиции по всему фронту научных разработок. Однако усложнение и расширение
научной методологии, сближение ее со сферой философских разработок не полностью
объясняет стремительный рост сферы «пограничных» с наукой исследований.
Существенную роль играет современное противоречивое (иногда его обозначают как
«мозаичное») социокультурное и социопсихологическое состояние культуры
западного общества. Причем наряду с разработками, способными по мере роста
человеческого знания включиться в сферу «строгой» науки, данная пограничная
область содержит значительное число направлений, которые по всем параметрам
можно было определить как «антинаучные».
Для российской науки ситуация осложняется тем, что на
протяжении советского периода в ней были приняты достаточно жесткие критерии,
не позволявшие массе подобных разработок идентифицировать себя с научной
сферой. Тем самым, у отечественного научного сообщества (и в целом у
российского общества) оказался ослабленным психологический иммунитет,
позволяющий достаточно успешно противостоять активной околонаучной сфере.
Научиться дифференцировать последнюю по степени ее эвристической
перспективности — задача достаточно сложная, но абсолютно необходимая для
успешного финансирования российского научного процесса.
Наука Северного Кавказа, как составная часть российской
науки, в последнее десятилетие в полной мере почувствовала давление сферы
«антинауки». Более того, в силу ряда причин, такое давление на Северном Кавказа
оказалось более ощутимым нежели во многих других региональных научных
комплексах. В максимальной степени пострадали общественные науки. Научные
направления, изучающие место и роль отдельных народов в истории и
социокультурной динамике региона подверглись массированному давлению местного
этноцентризма.
С другой стороны, сама регенерация архаических социопсихологических
и этнокультурных комплексов и элементов, стало причиной появления в регионе
новых форм околонаучных (иногда прямо «антинаучных») форм объяснения
реальности. Податливыми к их воздействию оказались не только довольно широкие
слои населения, но и отдельные представители научного сообщества. Причем в ряде
случаев, ученые с авторитетным именем и солидной научной репутацией. В
республиках, краях и областях Северного Кавказа в настоящее время официально
зарегистрировано более десяти научных обществ, которые определяют сферу своей
уставной деятельности, например, как изменение способов мышления, астральное
гадание и т.п.
Вместе с тем не следует преувеличивать местную специфику
паранаучной сферы Северного Кавказа, спектр направлений которой заключает формы
типичные для всей современной российской действительности. Очевидно, что и
противодействие масштабной инфильтрации паранаучных элементов в содержательные
и институциональные структуры научного процесса на Северном Кавказе, будет
происходить во взаимосвязи с аналогичной «профилактикой» всей российской науки.
В настоящее время имеется достаточно много свидетельств того, что пик
паранаучной диффузии во внутренние области научного процесса уже пройден. Хотя
для полного решения проблемы (т.е. установления новой достаточно отчетливой
структурной делимитации «территорий» науки и противопоставленных ей форм
объяснения реальности) предстоит сделать еще очень многое.
.
