ТЕКСТЫ КНИГ ПРИНАДЛЕЖАТ ИХ АВТОРАМ И РАЗМЕЩЕНЫ ДЛЯ ОЗНАКОМЛЕНИЯ
Глава девятая. Изгой в европейском споре
.
Глава девятая. Изгой в европейском споре
Учение Карла Маркса обладало такой мощной силой во многом
потому, что в нем был найден общий для Запада и не-Запада взгляд на историю:
после капитализма она становится всемирной; человечество, объединенное (объективно)
пролетариями, обращается к всеобщему мирному развитию; подлинная единая история
человечества, освобожденного от ига материальных забот, начинается лишь с
достижением неэксплуататорских отношений в обществе.
Марксизм предлагал пролетариату Запада покончить с
эксплуатацией незападного мира, а незападному миру — последовать за
социал-демократами Запада в новое сообщество народов, лишенное
эксплуататорского начала. Многие в России восприняли учение Маркса именно как
гимн конечному превращению исторического процесса во всемирный, созданию единой
семьи народов, как предвкушение наступления «подлинной истории
человечества» после многих веков взаимоэксплуатации и иррациональной
враждебности. Запад и не-Запад сольются в братском коллективе.
Как справедливо полагает Т. фон Лауэ, «перед
правителями Российской империи — любыми правителями — стояли невероятные по
масштабам проблемы. Нигде более политические амбиции, основанные на потенциале
огромной страны и претензии на превосходство, рожденные столетиями унижений, не
сталкивались столь грубо с горькими реальностями политической слабости. Царская
империя была колоссом на глиняных ногах, влекомая все же посредством своей
интеллигенции к внутренней вере в триумфальное преодоление всех трудностей.
Такая вера поддерживалась огромной надеждой на возможность имитации западной
модели, равно как и намеками на слабость Запада. Подобно всем прочим
наблюдателям — как внутренним западным, так и внешним незападным — русские
интеллектуалы не видели внутренней субструктуры, которая скрепляла Запад в
самой своей основе . Как
практически во всех странах, решающих задачу насильственной модернизации, лидер
российской модернизации вышел из самых низов общества.
В отличие от Ленина, человека с западным образованием,
прожившего половину жизни на Западе, Сталин жил на Западе в целом примерно
четыре месяца о 1906-1907 годах. Сведения о внешнем мире у него, самоучки, были
в основном умозрительными. Строго говоря, это был типичный автохтон, умственно
и эмоционально сформировавшийся внутри России, в условиях жестокого подполья.
Но этот очевидный гандикап, который не позволил бы Сталину в иное время, в годы
господства прозападной элиты, даже приблизиться к вершине власти, оказался его
величайшим внутриполитическим козырем в борьбе за власть на протяжении
десятилетия — с 1918 года по 1928 год.
Сталин был «неотесанным Левиафаном Гоббса, пытающимся
создать в пределах Российской империи порядок, власть и смысл в условиях
анархии и насилия, которые не давали гарантий безопасности, необходимых для
цивилизованного существования… в условиях правления революционной элиты,
раздираемой внутренней враждой, вознесшейся нелегитимно над неуправляемым
народом, распростершимся между темной отсталостью и самыми прогрессивными
импортированными взглядами» . Сталин
прибег к величайшему насилию. При этом он стал опираться на русское
национальное чувство. Его слова о том, что слабых «всегда бьют»
(1931) прозвучали в Советской России и во всем мире как самый громкий призыв к
объединению всех жертв вестернизации. Но Сталин, осуществляя национальную
рекультуризацию и модернизацию, проводил осторожную внешнюю политику, полагая,
что время, дарованное ему разделенным враждой Западом, ограничено, и им нужно
воспользоваться максимально. Символом новой внутренней направленности России,
потерпевшей поражение в попытке романовского слияния с Западом, стал перенос
столицы из петровского Петрограда в допетровскую столицу — Москву. Переезд
правительства Ленина в марте 1918 года был не только символом, он означал
физическое удаление жизненных русских центров от границы с Западом. Сильнее
всего сказалось на отношениях России с Западом то обстоятельство, что
гражданская война истребила воспитываемый веками контактов с Западом
прозападный слой России. Из примерно пяти миллионов европейски образованных
русских, составлявших элиту страны в предреволюционный период, в России после
голода, гражданской войны и исхода интеллигенции на Запад осталось едва ли
несколько сотен тысяч, решительно оттесненных от рычагов власти. Это был второй
(после переноса столицы) фактор в пользу автохтона Сталина, вступившего в
послеленинский период борьбы за власть с более космополитически воспитанными
претендентами на российское лидерство.
В социал-демократии (как и в целом в русской интеллигенции)
шла негласная борьба между почвенниками и западниками — даже когда фракции
борющихся партий не осознавали себя таковыми. Сам Ленин, последовательный
западник и интернационалист, счел возможным «абстрагироваться» от
русской почвы лишь в 1917-1920 годах; позднее почва начала гореть под его
ногами, и он вынужден был отдать дань российской реальности. Вся плеяда социал-демократов-интернационалистов
после отката идеи мировой революции начинает эволюционировать в сторону более
национально-незападных проектов (НЭП и т.п.). Далее — быстрее. В 1925 году
окончательно разрешается спор автохтона Сталина и интернационалиста Троцкого.
Ныне видно, что исход их борьбы не мог быть иным. 170 миллионов не могли быть
принесены в жертву «социальному поджогу» Запада, принесены на алтарь
восстания европейских пролетариев. Поставив задачу собственного общественного
устройства, построения социализма в одной стране, Сталин выиграл бой. Если
отбросить идейный флер, то фактически он поставил ту же задачу, что и Петр, —
догнать Запад. Но в отличие от императора Петра он хотел это сделать
изолированно от Запада, на основе мобилизации собственных ресурсов.
Своего рода «контрреволюции» (по отношению к
западной революции), такие как коммунизм, стремились, фактически, извлечь
западную силу из незападных народов. Результат по определению не мог быть
стопроцентно успешным. Произошло то, что и должно было произойти — столкновение
(под огромным политическим давлением) двух культур, западной и автохтонной, под
руководством нововыдвинутых лидеров, в высшей степени неспособных даже подойти
к проблеме культурной несовместимости.
Новые вожди большевиков, такие как Сталин. Молотов, Микоян,
Хрущев, получили образование у местных священников, а отнюдь не в прозападных
университетах. Их героями в русской истории были такие русские революционеры
как Чернышевский, и такие вожди допетровской Руси как Иван Грозный, а вовсе не
фигуры романовского периода. Почвенник Некрасов, а не западник Пушкин, стал
главным поэтом новой эпохи. Музыканты «Могучей кучки» возобладали в
национальном престиже над менее «почвенными» музыкальными гениями,
художники-передвижники — над отвлеченно-космополитическими талантами.
Все вехи правления Сталина — это поворот к Москве, к
национальной изоляции, поворот в обратную от Петербурга как символа
устремленности к Западу сторону. В 1925-1929 годах Сталин утверждает идею
победы социализма в одной стране и избавляется от троцкистов и прочих
сторонников приоритета всемирного социального движения. Именно о подобном
варианте пишет Т. фон Лауэ: «Ориентированные на Запад, местные
(незападные) лидеры, находящиеся под впечатлением западной мощи, прилагали к
своим собственным народам насилие, которое характеризует экспансию самого
Запада. Они пытались обратить своих подданных посредством насилия в
организованно-мыслящих граждан, столь же дисциплинированных, лояльных и
способных к сотрудничеству, как граждане в западных демократиях. Они хотели
совершить, торопясь и по предначертанному плану, то, чего Запад достиг на
протяжении столетий, создавший в невиданных, условиях особую культуру…
Рассматриваемый в этом свете коммунизм… был не более чем идеализированной
версией западного (или «капиталистического») общества,
закамуфлированного так, чтобы воодушевить униженных и оскорбленных».
Сталин и его окружение могли воображать о себе все, что
угодно, но для истории они были не более чем культурные колонизаторы, создающие
«нового человека», способного соревноваться с западным человеком в
энергии, предприимчивости, прогнозируемости своих действий, плановом характере
построения своей жизни, методичности освоения природы, целенаправленности всех
своих жизненных усилий. Целью всех мук и страданий, жесточайшей коллективизации
и просто героической индустриализации должно было быть осуществление мечты;
создание на востоке Европы народа, не менее энергичного и целеустремленного,
чем его западные соседи. Народы России вольно и невольно заплатили за эти
усилия колоссальную цену. Неразумнее всего было бы только одна высмеять все эти
усилия и попытаться начать все с начала — с первозданного хаоса, джунглей
предкапитализма. Неудачи имманентно заключались в методе. Используя насилие,
социальные революционеры закрепляли прежде всего, увы, незападные черты:
покорность, сугубую лояльность, глубинное неверие в себя, Потому то в час
испытаний даже двадцатимиллионная элитарная партия не могла выделить из своих
рядов вождей. Весь ряд: Ленин, Сталин, Хрущев, Брежнев, Горбачев, Ельцин —
прекрасная иллюстрация отторжения средой лидера западного образца.
Своей слабости большевики не забывали никогда. На
пятнадцатом съезде ВКП (б) в 1927 голу было принято решение о необходимости
«широчайшего использования западноевропейского и американского научного и
научно-технического опыта». Сталин провозгласил в качестве цели
«догнать и перегнать технологию развитых капиталистических стран».
Предполагались два этапа. На первом, в ходе выполнения первого пятилетнего
плана, ценою продажи даже хлеба голодающей страны, была осуществлена массовая
закупка огромного объема западной техники и оборудования. На втором этапе
(второй пятилетний план) Советская Россия сделала акцент на развитии
собственной технологии. Задача, поставленная Семнадцатым съездом ВКП (б)
(1934г.). — превратить Советский Союз «в технологически и экономически
независимую страну, в наиболее технически развитое государство Европы».
Уровень достигнутого на пути приближения к уровню Запада в
20-30-е годы вызывает споры сейчас, вызывал полемику и в свое время. В 1936
году А. Иоффе заявил, что Россия, прежде бывшая незначительной величиной в
физических науках, заняла в середине 30-х годов четвертое место в мире, а в
технической физике — третье . Более
критичный директор харьковского политехнического института А. Лейпунский
указал, что если СССР и занимает четвертое место в мире (после Британии, США и
Франции), то отрыв от первой тройки очень значителен: «Между нами и
европейской наукой существует качественный отрыв». В СССР, несмотря на все
усилия, не сложилось физической школы, равной Центру Резерфорда в
Великобритании. В технической физике СССР, безусловно, отставал от США и
Германии. Еще более скептически был настроен П. Капица: «Мы, может быть, и
сильнейшие в политике, но в науке и технологии мы подлинная колония
Запада».
Жертвы ГУЛАГа гарантируют от исторического прощения Сталина. Но даже американец
Лауэ находит, что «в этой жестокости была своя логика. Замаскированная
политическим инстинктом и цензурированная уже политикой террора, она
заслуживает рационального анализа там, где мы касаемся ключевой проблемы
насильственной рекулътуризации. Как еще могли быть изменены углубленные
убеждения народа, расширены устоявшиеся перспективы; как еще могла твердая
человеческая воля — особенно упорная воля русских — быть приведена во флюидное
состояние с тем, чтобы слить ее в общей воле крупных коллективов? Как еще столь
своеобразные и самоутверждающие себя народы Советского Союза могли покорно
приступить к решению задач, диктуемых людьми, машинами и организациями
индустриального общества?». На
Западе это слияние воль происходило столетия в ходе становления
наций-государств, в гораздо более благоприятных обстоятельствах. Россия пошла
по тяжелой дороге. Поражением на этой дороге была не только очевидная
жестокость, но и не сравнимая с Западом потеря ресурсов, неорганизованность, волевая
дряблость, безразличие, неспособность к самоорганизации, пренебрежение к
талантам, лакейство, малая стоимость человеческой жизни.
Позитивная сторона — внедрение новой техники, создание целых
отраслей современной индустрии, обретенный навык организованной части общества
работать спонтанно; мобилизация героического начала; массовое освоение
технического опыта; чувство единого народа. Это было позитивное, удивительным
образом почерпнутое из состояния социальной катастрофы.
Репрессии 30-х годов, безусловно, ослабили советскую науку.
При острой нехватке специалистов, просто организованных людей, тысячи
специалистов испытали муку тирании. Был погублен харьковский политехнический
институт. Не менее ста физиков были арестованы в Ленинграде в 1937-1938 годах.
Насилие и лояльность порождали исполнителей, имитаторов, подчиненных, но не
западных людей, не личностей воли, воображения, исторического чутья. Насилие
может дать (и давало) немедленный результат в виде домны, турбины или ракеты,
но оно лишало основы — творческой раскрепощенности. Парадоксальным образом
получалось так, что чем убедительнее была видимость (аэропорты, скорости,
военная техника, сталь и бетон), тем обманчивее, ненадежнее суть
(ответственность, воображение, страсть к новизне).
Жалким выглядит результат государственного строительства на
основе имитации в высших сферах проявления духа, в литературе и искусстве.
Патронируемая политическим руководством, эта сфера способна дать результаты
мирового калибра, но лишенная творческой спонтанности и, может быть главное,
связи с почвенной культурой, она не переживает поколения, чьи корни ведут к еще
не заангажированной творческой обстановке. Поколение А. Ахматовой и Б.
Пастернака, А. Толстого и В. Гроссмана формировалось не в эпоху
целенаправленной лояльности. А потому и не имело наследников. Дальнейший бунт
литературных одиночек только подтверждал правило — диссидентское восстание было
возможно, творческое мирообъяснение — нет.
Двумя важнейшими процессами в утверждении национального
начала и выработки собственного пути России в XX веке были коллективизация
крестьянства и индустриализация. В марте 1930 года Сталин выступил со
знаменитыми словами, ставшими едва ли не манифестом для целого поколения:
«Нас били монгольские ханы и германские рыцари, польская шляхта и французы
Наполеона, немцы и все, кто был сильнее нас. Били нас потому, что мы были
слабы. Мы отстаем от развитых стран на 50-100 лет. История дала нам лишь десять
лет. Либо мы ликвидируем отставание, либо будем снова биты».
Не считаясь ни с какими жертвами, Сталин использовал
историческую склонность российского крестьянства к общинному землепользованию для
создания индустриального сельскохозяйственного производства. Целью этой войны
против собственного народа (1929-1933 гг.) было внедрение массовых промышленных
методов в традиционную сферу национальной жизни, утверждение пути, абсолютно
отличного от западного индивидуального фермерства. Столь же трагичным и
героическим был процесс превращения в 30-е годы страны, потерпевшей поражение
от индустриального гиганта — Германии — во вторую промышленную нацию мира.
Сталин никогда бы не добился этих целей (и даже не поставил бы их), если бы не
глубинное народное убеждение в том, что дальнейшая потеря времени грозит
Советскому Союзу потерей исторического места в мировом развитии.
Архитектура, музыка и литература этого периода изоляционизма
никогда бы не были реализованы, если бы в советском обществе, как в ее
просвещенной, так и глубинной части, не было бы соответствующих традиций,
фундаментального психологического и культурного основания. Ленинизм-сталинизм
покоился на этом старом московском основании отстояния от враждебного внешнего
мира.
Сталинизм, как реакция на прозападный курс прежней
самодержавной России, стал апофеозом ухода в своего рода евразийство. В
1936-1939 годах Сталин с небывалой жестокостью наносит удар по прежней
большевистской гвардии с ее предпочтением общемировых социальных идеалов перед
идеей национального возвышения России. Последняя террористическая кампания
Сталина направлена в 1948-1953 годах против «безродных космополитов»,
не желающих жертвовать собою в экзальтации новой — советской государственности,
некоего нового, евразийского сплава народов, решительно отстоящего от
атлантического, западного мира.
Подобно тому, как после 1612 года Россия первых Романовых во
главе с Филаретом решительно отгораживается от Западной Европы, Сталин после 1945
года жестко проводит водораздел между восточноевропейским и атлантическим
миром.
Поразительно, но еще при дворе Александра Михайловича
строили планы реализованного Сталиным Беломоро-Балтийского канала. Равным
образом была избрана первая гигантская тюрьма — Соловецкий монастырь, место
ссылки в далекие годы Ивана Грозного. В тюрьмы ГУЛАГа пошла та прозападная
интеллигенция, которая пыталась приблизить страну к атлантическому миру. Режим,
с молчаливого согласия запуганных и добровольно присоединившихся жителей
страны, осуществил попытку модернизации не в союзе с западным миром, а
самостоятельно или даже противостоя этому миру.
Результаты первой мировой войны внешне были сугубо в пользу
Запада. Противник Запада — Германия — был сокрушен, восточный сосед — Россия —
ушел в самоизоляцию, мощь атлантических стран консолидирована, зоны влияния в
мире распределены между западными странами. Но, взглянув на вопрос глубже,
можно было увидеть совсем иную картину. Лига Наций, во многом из-за отсутствия
США, не стала гарантом мира. Созданные в результате войны государства Восточной
Европы тянулись к Западу, но они не были частью Запада, и их развитие началось
в самых отличных от западного образца формах. Главное: мировая война оставила
обиженными две величайшие силы Германию и Россию. Поражение в мировой войне
вызвало две антизападные революции: левую — коммунистическую в России и правую
— фашистскую в Германии, Сочетание этих двух условий сделало Версальскую
систему господства Запада эфемерной. Не так уж много понадобилось времени,
чтобы еще при жизни Ленина две страны, Германия и Россия, ощутили определенную
общность судеб, Желая прорвать внешнюю блокаду, советское правительство уже в
1921 году тайно обсуждало с германскими представителями возможности военного
сотрудничества.
Столь превратные исторические судьбы иллюстрирует то
обстоятельство, что на вершине победы в первой в истории мировой войне Запад
заглянул в пропасть.
Впервые за четыреста лет подъема и безусловного мирового
лидерства Запад оказался в обстоятельствах, делавших возможным союз сил,
способных его сокрушить. Союз Германии с СССР создавал такое антизападное
сочетание сил, которого мир не видел со времен Чингиз-хана. Помимо
геополитических соображений, сработало незападное видение мировых проблем. И левая
и правая идеологии выступили в 1917-1945 годах против базовых западных
ценностей — рационализма, прагматизма, индивидуализма, капитализма,
освобожденной энергии самодовлеющего индивида, либерализма за кровнородственный
романтизм и социальные утопии.
Впервые возможность краха Запада обозначилась после
подписания германо-советской договоренности в Рапалло (1922 г.), давшей основания
для экономического сближения двух антизападных стран и их скрытого военного
сотрудничества. Фактически обозначилась угроза Западу, самая страшная со времен
гуннов и монголов. Эта угроза стала явью в августе 1939 года с подписанием
германо-советского пакта. Запад отныне могло спасти только чуда конфликт
фашизма и коммунизма.
После 1918 года на определенное время в германской внешней
политике возобладало «бисмарковское» направление, требовавшее
дружественных отношений Германии и России.
Военный министр генерал фон Сект послал в Москву своих
представителей. Две страны, являвшиеся жертвами Версальского мира, довольно
быстро нашли общий язык. Немцы обещали помощь в создании индустрии вооружений.
Советская сторона обещала немцам прикрытие. Юнкерс построил авиационный завод в
Филях, в Туле были возведены цеха по производству стрелкового оружия. К 1926
году немцы получили с этих заводов 200 самолетов (100 было оставлено Красной
Армии), 400 тысяч ручных гранат.
В России Германия создала центры подготовки военных кадров в
военно-воздушной школе в Липецке (1924г.), школе химической войны близ Саратова
(1927 г.),
танковой школе под Казанью (1926
г.). Связь с этими школами осуществлялась немцами через
«Централе Москау» (Ц. Мо). Снабжение шло через Штеттин и Ленинград по
морю. Офицеры рейхсвера всегда путешествовали в цивильных костюмах с фальшивыми
паспортами. Перевозка больших объектов морем осуществлялась в туманную погоду
или ночами. В период 1925-1930 годов в СССР находились приблизительно 200
немецких военных специалистов. Базируясь на 50-60 военных самолетах, немцы
проходили в Липецке годичный курс навигации, шестимесячный курс искусства
бомбовых атак, ведения боя в воздухе и пользования радиотехникой. Германия
получила 120 пилотов-истребителей, 300 человек технического персонала и 450
прочих специалистов. Создатель германских воздушно-десантных войск капитан Курт
Штудент испытал в Липецке 800 компонентов авиатехники. Среди получивших высшую
квалификацию пилотов были три будущих маршала авиации — Альберт Кесселъринг,
Ганс Штумпф и Хуго фон Шперле.
Но расчет России на Германию в противостоянии с Западом не
удался. Пришедший к власти в 1933 году Гитлер, был против этого сотрудничества.
Он считал, что «бисмарковская» Россия ушла в прошлое, в Москве
царствует большевизм и еврейский заговор — два смертельных врага Германии.
Вопреки завещанию Бисмарка он го ворил партийной верхушке НСДАП: «Наше огромное
экспериментальное поле лежит на Востоке. Там возникает новый европейский
социальный порядок, и в этом величайшее значение нашей восточной политики.
Конечно же, мы допустим в нашу новую правящую элиту представителей других
наций, которые покажут себя достойными нашего дела».
Потенциальные жертвы Германии — СССР, Франция и Чехословакия
— подписали в 1935 году договор о взаимопомощи. Лига Наций словесно осудила
действия немцев. Собравшись в Стрезе, Британия, Франция и Италия высказались
против политики Германии, но никаких действий не последовало.
Правящие силы западных стран полагали, что Германия, в
конечном счете — скорее западная страна, — цивилизованная, христианская,
европейская, которой суждено волею географических и исторических обстоятельств
стать заслоном перед варварством атеистического большевизма. В той или иной
степени подобными идеями руководствовались, по меньшей мере, три лидера Запада,
три премьера Британии периода германского перевооружения — Рамсей Макдоналд,
Стэнли Болдуин и Невилл Чемберлен. Это повело Запад к Мюнхену и поощрило
Берлин. Ревизия чехословацких границ означала возможность ревизии всех
европейских границ, прежде всего на Востоке. О России Гитлер, однако, писал в
«Майн кампф»: «Национал-социалисты возобновляют движение там,
где оно было остановлено шесть столетий назад. Мы прекращаем безостановочное
германское движение на юг Европы и обращаем наш взор на земли Востока… Когда
мы говорим о новых территориях в Европе, мы должны думать, прежде всего, о
России и вассальных государствах на ее границах. Кажется, сама судьба указывает
нам дорогу в этом направлении. Эта колоссальная империя на Востоке созрела для
распада, и конец еврейского доминирования в России будет также концом России
как государства».
На Нюрнбергском процессе фельдмаршал Кейтелъ объяснил:
«Целью Мюнхена было изгнать Советский Союз из Европы». Советник
германского посольства в Москве Вальтер фон Типпельскирх 3 октября 1938 года передал
в Берлин свою оценку влияния происшедшего в Мюнхене на советское руководство;
Советскому Союзу придется пересмотреть свою внешнюю политику,
«посуроветь» в отношении Запада.
Осуществляя грандиозный социальный эксперимент, столь
отодвинувший ее от Запада, Советская Россия начала метаться между двумя
лагерями, индустриальная мощь каждого из которых становилась для нее смертельно
опасной. Запад, несмотря на усилившуюся германскую угрозу, продолжал оставаться
жестким. Чемберлен 26 марта 1939 года в частном письме признается «в самом
глубоком недоверии к России: «Я не верю, что она способна к эффективному
выступлению, даже если бы она хотела этого. Я не верю и ее мотивам» .
Речь шла о выживании Британской империи, и наиболее
талантливый защитник Запада Черчилль открыто говорил о пяти миллионах солдат
Красной Армии как оплоте против вермахта. «Россия представляет собой
колеблющийся противовес на весах мира. Нам трудно даже измерить поддержку,
которая может поступить из Советской России… Наша задача: максимум возможного
сотрудничества. Разумеется, в свете прошлого опыта трудно ждать ее
автоматической помощи. Но надежду в возникающей ситуации дает то, что Советская
Россия в высшей степени затронута амбициями нацистской Германии. Никто не может
сказать, что не существует солидной общности интересов между западными
демократиями и Советской Россией… Величайшей глупостью, которую мы могли бы
совершить, был бы подрыв нашего естественного сотрудничества с Советской
Россией». Выход
для Британии — забыть идеологические распри и сформировать союз с Францией и
Россией, союз Запада с Россией, Но идеи Черчилля разделяли далеко не все как на
Западе, так и в Москве. И все же шанс был.
Как пишет американский историк У. Манчестер,
«исследовать сознание психопата невозможно — кратчайшее расстояние между
двумя точками становится лабиринтом, и все же… в мышлении Сталина был метод.
По-своему, следуя собственным извращенным представлениям, он все же был
патриотом; как Уинстон, он видел опасность рейха и желал своей стране избежать
этой опасности. Такова была его цель. Любые средства были приемлемы для него.
Он начал поиски выхода из данного положения. Без сомнения, он предпочел бы
избежать привязанности к союзникам вовсе. Если на него с подозрением смотрели в
европейских столицах, то и он наблюдал за западными лидерами с немалой долей
паранойи». Пока
союз с Британией и Францией выглядел предпочтительнее. Поэтому сместившему
Литвинова комиссару иностранных дел Молотову было поручено не прекращать
дискуссий с представляющими Запад министрами Галифаксом и Бонне.
На Западе Черчилль писал: «Советское правительство под
воздействием Мюнхена убедилось в том, что ни Британия, ни Франция не станут
воевать до тех пор, пока немцы на них не нападут. Россия обязана позаботиться о
себе. Смещение Литвинова означало конец эпохи. Оно регистрировало то
обстоятельство, что в Кремле потеряли веру в обеспечение безопасности совместно
с западными державами». Надежда Гитлера на сокрушение Запада покоилась на
расширении сотрудничества с Россией и перенесении его в политическую сферу. 26
мая 1939 года Гитлер отдал распоряжение послу Шуленбургу сказать Молотову
следующее: «Между Германией и Советской Россией не существует подлинного
противоречия интересов… Пришло время рассмотреть возможности умиротворения и
нормализации германо-советских отношений. Итало-германский альянс не направлен
против Советского Союза. Он направлен исключительно против англо-французской
группировки». Словно зная об этих инструкциях Гитлера, Черчилль прямо
спросил у премьера Чемберлена и его кабинета: «Готовы ли вы быть союзником
России во время войны?» и, предупреждая ответ, заметил: «Ясно, что
Россия не собирается заключать соглашения, если с ней не обращаться как с
равной».
Паранойя Сталина, его незнание Запада, особенность
сформировавшейся в СССР системы заставили обостренно и недоверчиво воспринимать
все действия западных союзников. Роковой ошибкой советского правительства было
то, что оно не видело принципиального различия между фашистскими режимами
Германии и Италии (с последней у СССР были особенно тесные отношения) и
буржуазными демократиями Британии и Франции. В Москве думали о них, прежде
всего как о недавних лидерах интервенции. Политические переговоры с представителями
Запада в Москве многократно описаны, и мы опускаем детали. Отметим лишь, что
шли они неспешно и никак не отражали экстренности причины, их породившей,
Будущий премьер Гарольд Макмиллан, оценивая поведение англичан, считал их
жертвами «искаженного представления о себе». Они видели в
Великобритании сверхдержаву, а в СССР — просящую сторону, не учитывая опыт двух
последних десятилетий: англичане были интервентами в России, они лишили ее
(согласно договорам) дореволюционных территорий. В конечном счете, как пишет У.
Манчестер, «Британия и Франция не могли гарантировать Сталину мира — а
Гитлер мог. Нацистско-советский пакт о ненападении означал бы мир для России,
которая предпочитала остаться нейтральной, и означал бы, без потери единого
солдата Красной Армии, возвращение территорий, отданных Румынии, Польше,
возвращение балтийских государств, потерянных двадцать лет назад под давлением
западных держав. Если бы Сталин выбрал этот курс, и западные союзники были
разбиты, он мог бы оказаться перед Германией в одиночестве. Но к тому времени
Гитлер мог быть мертв или свергнут, Германия могла потерпеть поражение. Соблазн
избежать попадания в водоворот, выиграть время для вооружения был
огромным». В те
дни даже ведущий американский обозреватель У. Липпман писал: «Отдав
Чехословакию в жертву Гитлеру, Британия и Франция в реальности пожертвовали
своим союзом с Россией». Сталин, выбирая между Германией и Западом, выбрал
первую. Гитлер так охарактеризовал Муссолини 18 марта 1940 года значение
советско-германского договора: «Еще в «Майн Кампф» я заявил, что
Германия может либо идти с Англией против России, либо с Россией против Англии.
Я всегда намеревался сотрудничать с Англией при условии, что она не будет
ограничивать Германию в обретении жизненного пространства, особенно на
Востоке». Риббентроп — ума палата — приказал это упоминание о «Майн
Кампф» отослать почтой советскому правительству. Те, кто абсолютизирует
зло тайного протокола договора Риббентропа-Молотова, должны помнить, что он,
будучи сам по себе аморальным, шел на смену жестоким, несправедливым и тоже
аморальным соглашениям. Брест-Литовский мирный договор был подписан тогда,
когда Германия поставила кованый сапог на горло России. Версальский мир был
выработан в отсутствие и Германии, и России (при этом, напомним, он определял
границу России и Польши по этнической границе, насильственно передвинутой
поляками в 1920 году). Советско-германский договор 1939 года позорен, но справедливо
ли унижение России в 1917-1920 годах, когда ее территория при содействии
интервентов была оккупирована и передана враждебным России силам? Даже те, кто
возглавлял интервенцию в эти годы — англичане Ллойд Джордж и Черчилль (два,
пожалуй, самых блестящих политика Запада в XX веке), видели несправедливость
захвата русской территории в ходе гражданской войны, Вудро Вильсон в шестом из
своих «14 пунктов» отстаивал тезис о единой России. Прибалтийские
провинции и поляки Восточной Польши отчаянно сражались за Россию в ее тяжелый
час в 1914-1917 годах. История связала эти народы, и понадобилась немецкая
оккупационная политика 1915-1918 годов, чтобы посеять рознь среди верного
России населения.
Сталин ожидал «вязкой» войны на Западе. Судя по
всему, он предполагал увидеть повтор окопной войны 1914-1918 годов с ее
изматывающими обе стороны последствиями. Ему мнилась роль «третьего
радующегося». Если бы Сталин мог представить себе майский блицкриг 1940
года, он не был бы так самонадеян с Риббентропом в августе 1939 года. (Но
нельзя также забывать, что в 1941 году Британия вела отчаянную войну с
Германией, а в 1939 году у Сталина были определенные сомнения по поводу
вступления Запада в борьбу, если германские танки после Польши устремятся в
Россию. Британия и Франция к тому времени уже пожертвовали Австрией и
Чехословакией, к которым они, разумеется, относились с большей симпатией, чем к
большевистской России).
В феврале 1940 года между СССР и Германией были подписаны
соглашения стоимостью 640 миллионов рейхсмарок. Речь шла о крейсере
«Лютцов», тяжелых морских орудиях, тридцати новейших германских
военных самолетах («Мессершмиттах-109 и 110», штурмовиках
«Юнкерс-88»). СССР получал оборудование для электротехнической и
нефтяной промышленности, локомотивы, турбины, генераторы, дизельные моторы,
корабли, машинное оборудование, закупал образцы германских орудий, танков,
взрывчатых веществ. Немецкая сторона в течение первого года экономических
обменов получила миллион тонн зерна, 100 тысяч тонн хлопка, 500 тысяч тонн
фосфатов, многие другие сырьевые материалы. Советник по экономике Шнурре
утверждал, что «это соглашение означает для нас открытие Востока».
За несколько дней до начала германского блицкрига на
западном фронте «Нью-Йорк таймс» опубликовала обширную статью о возможностях
использования атомной энергии. Академик В.А. Вернадский получил эту статью,
находясь в академическом санатории «Узкое», что ныне в пределах
Москвы. Его письмо академическому начальству привело к созданию
«тройки» академиков (Вернадский, Хлюпин, Ферсман) для изучения
возможностей «использования внутриатомной энергии», решения той
задачи, которую уже поставили перед собой в Великобритании, США и Германии.
Вернадский определил, что в соревновании с Западом ядерная энергия в XX веке
будет иметь такое же значение, как пар в XVIII столетии и электричество в XIX.
Обращаясь к Заместителю Председателя Совета Министров Н.А. Булганину,
семидесятисемилетний академик требовал предпринять шаги, «которые позволят
Советскому Союзу не отстать от зарубежных держав в этом вопросе» . 15
октября 1940 года Академия наук выделила дополнительные фонды Институту Радия и
Биохимической лаборатории. На фоне грандиозных побед Германии и неудач Красной
Армии на Карельском перешейке эта негромкая битва стала приобретать важнейшее
значение для определения отношений России с Западом. Начиная с этого времени,
академики Вернадский, Вавилов, Лазарев, Лейпунский и такие исследователи как
Курчатов и Харитон внимательно следили за продвижением вперед Ферми в Нью-Йорке
и Жолио-Кюри в Париже. Теперь западные статьи о ядерном распаде приобрели
важнейшее значение для России. Западные же специалисты больше интересовались
происходящим в мире физиков Германии, о советской физической науке они знали
довольно мало.
А Гитлер уже рассуждал о зависимости выживания Запада от
России (31 июля 1940г.): «Надежда Британии покоится на России и Америке.
Если надежда на Россию будет разрушена, тогда будет разрушена надежда и на
Америку, потому что уничтожение России в огромной степени увеличит мощь Японии
на Дальнем Востоке, России стоит лишь намекнуть Англии, что она не желает
видеть Германию слишком сильной, и англичане, как утопающие, заново обретут
веру, что ситуация через шесть или восемь месяцев полностью изменится. Но если
Россия будет сокрушена, последняя надежда Британии будет разбита. Тогда
Германия будет хозяином Европы и Балкан. Решение: ввиду указанных обстоятельств
Россия должна быть ликвидирована. Весна, 1941». Гитлер
уже знал, что делать с покоренной страной. Непосредственно в рейх войдут
Украина, Белоруссия и три балтийские республики. К Финляндии отойдет территория
до Белого моря.
Почему линия Архангельск-Ростов (позднее
Архангельск-Астрахань) казалась Гитлеру и его военному окружению
«достаточной»? Гитлер считал, что шестьдесят миллионов, живущих за
Волгой, не представляют опасности для Германии. Страшный первый удар развеет веру
в большевистскую идеологию, вызовет межрасовые и межнациональные противоречия,
покажет всему миру, что большая Россия — искусственное формирование. Что же
касается дальнейшей судьбы этой страны, то, как выразился однажды Гитлер,
«славянский гад должен содержаться под присмотром расы господ». Чтобы
обеспечить решение этой задачи, следовало лишить завоеванные территории системы
экономических связей, ликвидировать коммунистическую интеллигенцию и евреев, а
всю массу населения подчинить прямому командованию верховных комиссаров рейха.
Самому жестокому обращению следовало подвергнуть собственно русских —
великороссов.
Многие немецкие офицеры смотрели на русскую армию, как на
заведомо ниже стоящую, на русских, как на людей с низким интеллектом, слабой
волей, сильных лишь в смысле природного приспособления к трудностям. Полковник
Блюментрит (которому предстояло приобрести немалый опыт в ходе войны на
советско-германском фронте) писал в 1940 году: «Сила русского солдата
заключается в его бесчувственном азиатском упорстве, с которым мы как пехотные
офицеры действующей армии хорошо познакомились, прежде всего, в 1914-1915
годах. В те дни считалось абсолютно надежным поручить одной германской дивизии
сдерживать две или три русские дивизии. В цепных атаках, столь любимых русскими
как детьми природы, часто от 10 до 12 цепей пехотинцев двигались одна за другой
против наших, лишенных глубокого тыла, позиций. Ружья и пулеметы стреляли до
тех пор, пока не раскалялись до предела». Гитлер полностью соглашался с
такой оценкой. «Русские — ниже нас» — это его слова.
Разумеется, значение потери каждого четвертого офицера в
чистках 30-х годов было хорошо известно германским военным. После окончания
основной волны чисток журнал «Милитер-Вохенблатт» объявил, что
Красная Армия лишилась руководителей полностью. В целом германские аналитики не
видели особой разницы между русскими солдатами первой и второй мировых войн.
«Советский Союз сегодня сохраняет лишь внешнюю форму, а не подлинную
сущность марксистского учения… Государство управляется лицами, слепо
преданными Сталину, которые действуют сугубо бюрократическими методами,
экономика управляется инженерами и менеджерами, которые обязаны новому режиму
всем и по-настоящему преданы ему». Подчеркивалось, что «русский
характер — тяжелый, механический, отстраняющийся от решений и ответственности —
не изменился».
Обобщающая оценка Красной Армии была такова:
«Неповоротливость, схематизм, стремление избежать принятия решений и
ответственности… Слабость Красной Армии заключается в неуклюжести офицеров всех
рангов, их привязанности к формулам, недостаточной тренированности, как того
требуют современные стандарты, стремлении избежать ответственности и очевидной
неэффективности организации во всех аспектах». Отмечались отсутствие
компетентного, высокопрофессионального военного руководства, способного
заменить генералов, погибших в чистках, отсталость системы подготовки войск,
недостаточные военные запасы для их оснащения.
Наихудшее впечатление Красная Армия произвела в ходе финской
войны. Тогда Гитлер позволил себе сказать: «Русская Армия — это шутка…
Если нанести удар, то Советский Союз лопнет, как мыльный пузырь».
Важнейший просчет германских военачальников состоял в том,
что они не представляли себе промышленных и военных возможностей Центральной
России, Урала, Сибири и Средней Азии. Дело обстояло именно так даже с
топографической точки зрения, с точки зрения знакомства с ландшафтом. О немцах
немало сказано как о прекрасных картографах. Многие мелкомасштабные карты
европейской России хотели бы иметь в своих планшетах советские командиры. Но
при общей высокой картографической культуре немцы на удивление мало знали о
мощных демографических процессах имевших место в России в 20-30-е годы. Для
германского руководства — от Гитлера и ниже — неожиданностью было встретить
огромные индустриальные центры там, где на немецких картах значились
провинциальные захолустья. Скажем, небольшой кружок на германских картах
оказался мощным индустриальным Херсоном. В местности, обозначенной как глухая степь,
немцы встретили многочисленные поселки и деревни. Два обстоятельства —
недостаточная работа разведки и ставшая второй натурой самоуверенность —
подготовили для вермахта неприятные сюрпризы.
При хладнокровном анализе Гитлер и его окружение должны были
понять, что страну таких масштабов, такого населения, такой жесткой
политической системы, неистребимого патриотизма и мученического стоицизма
Германия, при всей се колоссальной мощи, завоевать не могла. Даже если бы
германские танки вошли в Москву и Ленинград, даже если бы они пересекли Волгу у
Сталинграда.
О проблеме освоения побежденной страны Гитлер говорил так:
«Мы должны привлечь норвежцев, датчан и голландцев на наши новые восточные
территории. Они станут жителями германского рейха. Германский колонист должен
жить на красивой, большой ферме. Германские официальные учреждения будут
размещены в прекрасных зданиях, губернаторы будут жить во дворцах… Вокруг
города, в радиусе oт тридцати до сорока километров, мы создадим пояс
привлекательных деревень, связанных между собой прекрасными дорогами. За
пределами этих поясов будет находиться другой мир, в котором мы намерены
позволить русским жить так, как они хотят. Простая необходимость диктует, чтобы
мы управляли ими».
В октябре 1941г., когда началось наступление на Москву,
Гитлер снова дал волю своему воображению: «Мы населим эту русскую
пустыню… Мы лишим ее черт азиатской степи, мы европеизируем ее. Для этого мы
предпримем строительство дорог, которые будут вести в самые южные районы Крыма
и Кавказа. Вдоль этих дорог будут стоять немецкие города; а вокруг этих городов
будут жить наши колонисты. Что касается двух или трех миллионов человек, в
которых мы будем нуждаться для реализации этого плана, то мы найдем их быстрее,
чем думаем. Они прибудут из Германии, Скандинавии, западных стран и Америки…
Я… не увижу всего этого, но уже через двадцать лет на Украине будут жить
двадцать миллионов жителей, не считая местного населения…
Мы не будем заселять русские города, мы позволим им
распасться на части без внешнего вмешательства. И, прежде всего, никакой
жалости в этом вопросе! У нас нет абсолютно никаких обязательств в отношении
этого народа. Борьба с лачугами, изгнание блох, обеспечение немецких учителей,
доставка газет — вот все, что от нас будет требоваться! Возможно, мы ограничим
свои функции установлением радиоретрансляторов под нашим контролем. Что
касается остального, пусть знания русских ограничиваются лишь пониманием наших
дорожных знаков, чтобы их не давили ниши автомобили. Для них слово «свобода»
означает право умываться по праздникам… Существует лишь одно обязательство:
германизировать страну посредством иммиграции немцев и надзиранием над местными
жителями как над краснокожими».
Обладание новыми землями оплодотворит германскую экономику.
«Никто никогда не похитит у нас Восток!.. Мы скоро будем снабжать зерном
всю Европу, а также углем, сталью, лесом. Чтобы эксплуатировать Украину
надлежащим образом — эту новую Индийскую империю — мы нуждаемся только в мире
на Западе… Для меня целью является эксплуатация возможностей континентальной
гегемонии… Когда мы станем хозяевами в Европе, мы займем доминирующие позиции
в мире. Сто тридцать миллионов жителей в рейхе, девяносто миллионов на Украине.
Добавьте к этому другие государства Новой Европы, и вы увидите, что у нас будет
400 миллионов по сравнению со 130 миллионами американцев».
Неизбежно возникает вопрос, звучали ли в одной из наиболее
цивилизованных европейских стран голоса протеста против хладнокровного геноцида
соседнего народа? Если среди военных, пусть и самым двусмысленным, нелепым
образом, был, хотя бы в некоторой степени ощутим ропот неодобрения по поводу
«приказа о комиссарах», то гражданские чиновники (Моцарт по
воскресеньям, Гете на ночь) не выразили ни малейшего протеста. В течение многих
месяцев сотни (если не тысячи) германских служащих спокойно калькулировали
планомерное убийство народа, не причинившего им зла. Национальное чувство
заменило им совесть — это исторический урок для наших дней.
Сталинизм с его бескомпромиссной жестокостью в наказаниях за
малейший проступок наносил удар по лучшему качеству русского солдата — умению
полагаться на себя, действовать автономно, если ты отрезан, и в то же время сохранять
веру в коллективную борьбу. Лозунг «Бить врага на его территории» был
оторван от реальности и лучше всего характеризовал слепое пренебрежение
суровыми фактами жизни.
Бедой и горем страны стала ее изоляция, оторванность от
западного мира и его опыта. Страх Сталина оказаться «поклонником
Запада» обернулся фактически преступлением перед своей страной ввиду того,
что армия не сумела извлечь уроки из польской и западной кампаний германской
армии.
Талант наших инженеров сказался в создании танков и самолетов,
превосходящих немецкие. Воины показали готовность отдать жизнь. Но чтобы
соединить передовую технику и самоотверженность солдата, нужен был третий
элемент — координация войск и техники. Страх не позволил прямо указать на самое
слабое место наших войск — отсутствие надежной связи и координации (а это
подразумевает наличие радио и телефонной связи, постоянной авиационной
разведки, действенной службы тыла).
Час нашей страны пришелся на рассвет самого долгого дня 1941
года, самого трагического дня нашей истории. Далекий от благоденствия народ был
погружен в проблемы социального переустройства, неслыханной по темпам
индустриализации, перехода крестьянства в новое состояние, рецидивов
гражданской войны. По отношению к утвердившейся диктатуре Сталина царила
спартанская лояльность. Наша армия, отличающаяся исконной готовностью к
самопожертвованию, традиционным стоицизмом, безусловной преданностью Родине,
была, увы, в огромной степени ослаблена перерывом в традиции военного
воспитания профессиональных военных, пять столетий делавших ее непобедимой. Она
была подорвана истреблением той новой командирской поросли, которую дала
гражданская война, воцарившимся террором, убивавшим инициативу,
предприимчивость, свободу анализа, рассудительность и ответственность. Противостоящая
ей германская армия была вооружена всеми средствами технически совершенной
цивилизации, приемами многовекового военного опыта, обновленного в 1939-1941
годах, и укомплектована западными людьми, преимущественно индустриальными
рабочими — методичными, инициативными, дисциплинированными, воспитанными в духе
безусловного расового превосходства. Эти обстоятельства предопределили
несоразмерность жертв двух стран, пулемет опять нейтрализовал личную доблесть.
В конечном счете — и это прискорбный факт — на одного погибшего немца
приходится четырнадцать наших воинов. Два обстоятельства спасли нашу страну.
Первое — военная промышленность дала меч. Второе, главное, — в час выбора между
жизнью и спасением Родины наш солдат бестрепетно пожертвовал жизнью.
В конце августа 1941 года к Гитлеру в Вольфшанце прибыл
Муссолини. Он нашел Гитлера уверенным в себе, но фюрер признал, что
«плохая работа разведки дала ему полностью неверные данные о численности и
качестве русских войск, а также о решимости, с которой они идут в бой». До
Москвы оставалась одна треть уже проделанного пути, на юге завершалось
окружение миллионной русской армии под Киевом, впереди — у Вязьмы — в клещи
попадает еще один миллион наших солдат. Но реальность уже бросила свою тень на
безумные планы тех, кто хотел сделать нас рабами.
Немецкие генералы — возможно, лучшие профессионалы в мире —
начали осознавать особый характер борьбы, особый характер противостоящего им
противника. Генерал Блюментрит, наступавший на Минск, отметил «Поведение
русских войск даже в этой первой битве являло собой поразительный контраст с
поведением поляков и западных союзников, когда те терпели поражение. Даже
будучи окруженными, русские дрались за свои позиции и сражались».
Германия не сумела верно оценить противника. Его вооружение
было гораздо лучше, чем полагали немецкие военные специалисты. И численность
советских войск едва ли не вдвое превосходила ожидаемую. Генерал Гальдер занес
в свой дневник 11 августа: «Мы недооценили силу русского колосса не только
в экономической и транспортной области, но, прежде всего в военной. Вначале мы
рассчитывали встретить 200 дивизий противника, но теперь мы идентифицировали
уже З60 дивизий». Командующий группировкой армий «Юг»
фельдмаршал Рунштедт уже после войны сказал: «Я понял вскоре после
нападения, что все, что было написано о России, является глупостью».
У берегов Ньюфаундленда Черчилль и Рузвельт подписывали в
эти часы «Атлантическую хартию». Но судьба Запада зависела от того
солдата, который решил на этот раз не отступать на восток. Он обрекал себя на
смерть, но его не нужно было ни в чем убеждать. В самый страшный час России ее
сыновья выполнили свой долг.
.
