С. Н. ТРУБЕЦКОЙ :: vuzlib.su

ТЕКСТЫ КНИГ ПРИНАДЛЕЖАТ ИХ АВТОРАМ И РАЗМЕЩЕНЫ ДЛЯ ОЗНАКОМЛЕНИЯ


С. Н. ТРУБЕЦКОЙ

.

С. Н. ТРУБЕЦКОЙ

Человеческое сознание предполагает чувственную, телесную
организацию, и вместе оно имеет самобытное, идеальное начало. Оно предполагает
бессознательную природу, которая организуется и постепенно возвышается до него,
ибо оно есть конечный продукт

космического развития. И в то же время оно предполагает аб­солютное
вселенское сознание, точно так же, как и самая чув­ственная вселенная во
времени и пространстве предполагает та­кое сознание и всеобщую чувственность.

Отсюда зависит внутреннее противоречие и двойственность всей
душевной жизни человека. Полуживотное, полубожественное, соз­нание человека
вечно двоится между сном и бдением, знанием и неведением, чувственностью и
разумом. Оно обладает универ­сальными формами, вырабатывает себе общие понятия,
общие иде­алы, и вместе оно всегда ограничено по своему действительному
эмпирическому содержанию. Оно всегда ограничено и вместе не допускает никаких
определенных границ, непрестанно выходя за их пределы. Оно отчасти
универсально, отчасти индивидуально, отчасти действительно, отчасти только
возможно (потенциально). Оно заключает в себе постоянное противоречие, которое
присуще всем его понятиям, представлениям, восприятиям, и вместе оно сознает
свое собственное идеальное тождество, идеальное един­ство истины.

Таким образом, противоречия отдельных философов относи­тельно
природы человеческого сознания имеют действительное основание в самом этом
сознании. Одни рассматривают его физи­ологические условия, другие — его
метафизическое, идеальное начало; одни признают познание чувственным, всецело
эмпиричес­ким, ограниченным; другие раскрывают его логическую, универ­сальную природу,
его априорные элементы. И до сих пор никому не удалось достигнуть
окончательного примирения этих противо­положностей, так что возникает вопрос,
может ли оно вообще быть достигнуто. Ибо если противоречие заключается в самой
действи­тельности, то всякое исключительно теоретическое его решение или
упразднение будет поневоле недостаточным или ложным. Одна из главнейших заслуг
новейшей философии состоит, может быть, именно в том, что она, отказавшись от
догматического разрешения антиномий, противоречий метафизики, стремится указать
их ко­рень в самом разуме и сознании человека или в самой природе вещей
(скептики и пессимисты). Иначе самые противоречия фи­лософов были бы
непостижимы.

Если рассматривать развитие сознания внешним, эмпирическим
образом, то зависимость его от физиологических условий, от нер­вов и мозга не
подлежит никакому сомнению. И тем не менее физиолог навсегда, безусловно, лишен
возможности чем-либо за­полнить бездну, разделяющую явления материального,
физичес­кого порядка от самых простых явлений психического порядка. Пусть
утверждают, что оба порядка, физический и психический, суть две стороны, два
аспекта одного и того же процесса. Стороны эти столь существенно различествуют
между собою, что подобное утверждение либо ровно ничего собою не выражает, либо
же яв­ляется неосновательным, ибо сознание и вещество или сознание и движение —
величины совершенно разнородные. При всей несом­ненности той интимной причинной
связи, которая существует между мозговыми отправлениями и психическими явлениями,
созна­ние, как таковое, не может быть объяснено из чего-либо мате­риального.

С другой стороны, рассматривая сознание в нем самом, в его
логических функциях, в его духовной природе, мы несомненно при­ходим к
предположению абсолютных, идеальных норм, универ­сальных начал,— словом, к идее
вселенского сознания. Но между таким конечным идеалом, который является в одно
и то же время и образующим началом, и высшею нормой действительного соз­нания,
и между этим последним существует не только различие, но и противоречие, о
котором достаточно свидетельствуют ум и со­весть каждого человека. Как бы ни
было скудно наше представле­ние об идеале, мы не можем считать его
осуществленным в дейст­вительности, достигнутым в настоящем сознании. Мы не
можем познать его из действительности и не можем познать, дедуци­ровать из него
эту действительность до тех пор, пока он не будет достигнут нами и осуществлен.
Поэтому высшие философские умозрения наши имеют лишь приблизительное значение и
чисто спекулятивный характер, ибо они заключают в себе лишь предвос­хищаемое
решение. В известном смысле философ спекулирует лишь за счет будущего, и он
одинаково ошибается, когда прини­мает свои сокровища за наличный капитал или
когда он поступает­ся ими, не понимая их действительной ценности.

Познание наше безусловно только по своей идее, по своему иде­алу
полной, абсолютной истины. В действительности оно обладает возможной,
формальной общностью, чисто логической универсаль­ностью, которой противолежит
всегда ограниченное, эмпирическое содержание. Чтобы стать абсолютным и полным,
всеобъемлющим не по форме только, но по существу, по содержанию,— сознание
должно обнять в себе все, стать сознанием всего и всех, сделаться воистину
вселенским и соборным сознанием. Достижима ли эта цель или нет, она во всяком
случае не может быть задачей чисто теоретической. Сознать себя во всем и все в
себе, вместить пол­ноту истины в реальном, абсолютном союзе со всеми — это ко­нечный
религиозный идеал жизни, а не знания только. Задача фи­лософии состоит в
возможно конкретном познании идеала и ука­зании пути к его осуществлению. Мы не
можем ожидать от нее ко­нечного разрешения противоречий, имеющих корень в самых
усло­виях нашего временного бытия, и мы не можем ждать от нее полно­го
откровения истины. Много уже то, если она может сознать противоречия бытия и
усмотреть ту внутреннюю гармонию, которая в них скрывается и обусловливает
собою самое относительное су­ществование вселенной, ее сохранение, жизнь и
развитие. В своих различных концепциях, в своих противоположных системах филосо­фия
выражает, с одной стороны, многоразличные противоречия бытия и постигает
коренное, онтологическое, реальное значение этих противоречий; с другой
стороны, в своем идеализме, в своем стремлении к конечному единству она
постигает, что противоре­чия эти не могут быть безусловны,— иначе и
относительное бытие и познание не были бы возможны; она сознает всеобщую приро­ду
разума и предвосхищает тот идеал, в котором противоречия при­мирены. И чем
глубже сознает философия противоречия вселенной, тем глубже познает она
превозмогающую силу идеала. Ибо сознать реальные противоположности, как
противоречия, значит признать и внутреннюю логику бытия, тот скрытый, идеальный
разум вещей, то Слово Гераклита, которым все вертится, в котором разгадка все­ленной.

Итак, познавая природу нашего сознания, мы приходим к не­которым
основным противоречиям, не допускающим отвлеченного разрешения,— противоречиям
между индивидуальным и родовым, частным и общим содержанием и формой, реальным
и идеальным. Но самые эти антиномии предполагают некоторое скрытое от нас
примирение, без которого сознание и познание — даже относи­тельное — не было бы
осуществимо; они заключают постулат, тре­бование такого примирения и указывают,
в каком направлении, где следует его искать. Прежде всего нам важно выяснить
родовые и универсальные элементы сознания, не смущаясь их противоре­чием с тем,
что кажется нам в нем индивидуальным, личным: вслед за Аристотелем, мы должны
признать подобное противоречие за­дачей, объективным затруднением (апорией),
зависящим от дей­ствительной противоположности. В своей идеальной деятельности
живое сознание примиряет эти противоречия, обобщает частное, индивидуализирует
общее, осуществляет идеальное, идеализирует действительное; и хотя такое
примирение лишь относительно, хотя анализ раскрывает противоречия, присущие
всему нашему теоре­тическому сознанию, всякий положительный прогресс его в
сознании истины и добра представляется нам конкретным осу­ществлением его
идеала, частным выражением конечного всеедин­ства. В своей положительной
истинной деятельности, а сле­довательно и в своем истинном существе, сознание
обладает кон­кретною, живою универсальностью. Как ни противоположны от­влеченные
начала «общего» и «частного», «рода» и «индивида», в действительности одно не
существует без другого. Нет сознания без сознающих индивидуальностей, и нет
сознания абсолютно субъективного, нет абсолютно изолированных сфер сознания.
Рас­сматривая сознание внешним образом в связи с прогрессивно развивающимися
явлениями жизни, или изнутри, при свете пси­хологического анализа, мы убедимся
в его органической универ­сальности, в идеальной соборности сознания.

Сознание есть существенное проявление жизни. Первоначаль­но
оно как бы сливается с прочими ее отправлениями; затем оно дифференцируется и
развивается в связи с общей организацией физиологической и социальной жизни.
Оно дифференцируется и развивается вместе с нервной системой и вместе с
прогрессом социальных отношений, с организацией общения между суще­ствами.

Как известно, высший организм есть общество, агрегат бесчис­ленного
множества элементарных организмов или анатомических элементов, которые
группируются в ткани, органы, аппараты или сложные системы органов. Всеобщее,
органическое согласие этих элементов при развитой специализации их отправлений
обусловли­вает единство жизни в ее разнообразии. Между индивидуаль­ностью
целого и частей, единством жизни и распределением функ­ций существует постоянно
возрастающее соответствие. Чем выше стоит организм в лестнице живых существ,
тем большую степень различия, специализации функций, автономии проявляют от­дельные
его органы; чем выше организм, тем более все эти эле­менты, органы, аппараты
согласованы между собою, восполняют и предполагают друг друга в своем различии,
подчиняясь индиви­дуальному единству живого целого. Но с другой стороны, всякий
организм сам является живым членом своего вида и состоит в по­стоянном или
временном, физиологическом или психологическом общении с другими индивидами
своего вида,— общении, которое органически необходимо.

Сознание в своей элементарной форме — чувственности —
предшествует не только дифференциации нервной системы, но и первичным
организмам — клеточкам. Уже первичные амебы, ли­шенные всякой организации,
обнаруживают чувствительность и некоторые признаки сознательности. Как
показывают точные наб­людения, раздражительность и чувствительность суть
всеобщие, первоначальные и, так сказать, стихийные свойства живой прото­плазмы,
этой первоматерии всего органического мира. С возник­новением и развитием
органической индивидуальности возникают и развиваются элементарные органические
союзы, те вначале бессвязные физиологические группы, из которых в течение
беспре­дельно зоогенического процесса образовались сложные организмы растений и
животных. Вместе с тем, параллельно этому общему развитию, неопределенная
органическая чувствительность также растет, развивается, усложняется; но
первичный базис ее — об­щая психологическая материя — не имеет в себе ничего
индиви­дуального. Это стихийный родовой процесс, на почве которого воз­можны
индивидуальные образования, точно так же как и сложные сочетания, ассоциации
обособляющихся элементов. И как всякий организм есть продолжение другого
организма, всякая жизнь про­должение предшествовавшей жизни, так точно и
сознание, чув­ственность индивидуального существа: она не есть нечто абсолют­но
новое, но является также продолжением предшествовавшей, общеорганической
чувственности в той специальной ее разновид­ности, которая присуща виду данного
организма. Чувственность не рождается, а продолжается, как жизнь протоплазмы.
Сознание, как и жизнь, есть от начала родовой, наследственный процесс.

Поэтому от низших ступеней зарождающегося сознания до выс­ших
социальных, этических его проявлений мы находим в нем об­щую основу, родовые
формы и функции. От низших ступеней соз­нающей жизни до высших ее проявлений мы
наблюдаем постепен­ное развитие этого универсализма сознания, постепенный
переход от естественного, стихийного безразличия, от непосредственной стихийной
общности, психических отправлений к конкретному и свободному, универсальному
единству, к связному многообразию, к живой соборности. И этот прогресс идет
вместе с развитием индивидуального начала.

Низшие организмы обладают столь незначительной степенью
индивидуализации, что между родом и индивидом, точнее, между отдельными
индивидами не существует определенной границы. Индивидуальность организма и его
частей также развита чрез­вычайно слабо. Отдельные части низших животных слабо
обособ­лены, переходят друг в друга, заменяют или повторяют друг дру­га; жизнь
целого не обладает устойчивым единством. Мы можем рвать и резать на части иных
полипов, моллюсков, червей, глистов, не убивая индивидуальной жизни и
чувствительности этих отдель­ных частей; они живут самостоятельной жизнью,
иногда сами восполняя себе недостающее целое. Таким образом, отдельные органы
обладают такою же индивидуальностью, как и целое, или, точнее, целое лишено
развитой, центральной индивидуальности. Поэтому, рассматривая составные части
низших организмов, ис­следователь часто не в состоянии определить, имеет ли он
дело с индивидом, состоящим из многих органов, или с колонией индиви­дов, с
цепью индивидов или с одним индивидом, состоящим из по­следовательных частей. В
некоторых случаях, как, например, у иных полипов, у губок, мы наблюдаем мириады
органических единиц, проявляющих вполне ясно каждая свою особенную жизнь,
которые возникают из одного и того же зародыша, сохра­няют прочную материальную
связь друг с другом и в своей совокупной деятельности обусловливают жизнь
собирательного тела. Если сблизить две губки так, чтоб они соприкасались, они
срастутся; если резать их, части будут жить вполне самостоя­тельно.

В развитом высшем животном, наоборот, все отдельные части и
органы координированы между собою и в значительной степени подчинены контролю
центральных органов. Все элементарные жиз­ни, элементарные сознания впадают в
одну общую жизнь и созна­ние, в одну общую индивидуальность. И нервная система
высшего животного, заключающая в себе сложную совокупность органов сознания, подобно
целому организму, представляет в своем раз­витии ту же картину постепенно
возрастающей дифференциации и интеграции, усложнения и централизации. Подобно
целому организму, она состоит из многосложного соединения миллиар­дов
органических элементов, клеточек и волокон, которые некогда стояли особняком в
низших животных или составляли простые, относительно слабо координированные
группы. Нервные волокна соединяются системою местных и центральных узлов,
связанных между собою в сложном иерархическом порядке, причем функции отдельных
центров, узлов, нервов строго разграничены. Созна­тельное восприятие
сосредоточивается в высших центрах -— в головном мозгу у человека; но его сфера
может простираться на спинной мозг уже у птиц, на совокупность нервных центров
у менее совершенных животных, и, наконец, все более и более теряя в яс­ности и
напряжении, оно может рассеиваться по всему телу низ­ших животных, не
обладающих организованной нервною систе­мой, ибо и такие животные проявляют
признаки не только чувстви­тельности, но даже инстинкта.

На низшей ступени своего развития сознание животного,
подобно его жизни и организации, многоединично. У кольчатых, например, каждый
нервный узел соответствует сегменту тела, ко­торый состоит иногда из нескольких
колец. Всякий сегмент, кроме своего нервного узла, обладает еще сходственною
частью главных аппаратов, иногда даже аппаратами чувств. Поэтому когда мы от­резаем
эти сегменты, каждый из них остается при своей индиви­дуальной жизни и
сознании, и если перерезать или перевязать спе­реди и сзади нервного узла те
спайки, которые соединяют его с узлами соседних сегментов, то уколы,
причиняемые сегменту это­го изолированного узла, будут ощущаться им одним.
Подобные опыты, произведенные над множеством беспозвоночных, мол­люскообразных,
насекомых, приводят к одинаковым результатам: каждый сустав, каждый узловой
центр этих животных имеет свое сознание, из совокупности которых слагается
сознание целого ор­ганизма. Рассеянное, раздробленное многоединичное сознание
предшествует в природе сознанию собранному, сосредоточенному, неделимому…

Таким образом, уже физиологически жизнь и сознание ин­дивида
представляются нам коллективными функциями. Но ин­дивид высшего порядка не
только обнимает в себе бесконечное множество индивидуальностей низшего порядка,—
он сам явля­ется органическим членом некоторого собирательного целого, об­разуемого
его видом или родом. Во всем животном царстве род деспотически властвует в
индивидах, повторяя неизменные формы в бесчисленном ряде поколений. Его
господство имеет физиоло­гическую основу и в животном царстве сохраняет почти
исклю­чительно физиологический характер. Самые психологические, нравственные и
эстетические связи, которые соединяют в половые, семейные и общественные союзы
животных отдельных видов, раз­виваются на почве физиологических инстинктов.
Каждый индивид так или иначе возникает из другого индивида и некоторое время
составляет часть другого организма, другой жизни. Затем он либо остается
навсегда связанным со своим родичем материальною связью, либо отделяется от
него: В первом случае, при полном отсутствии всяких психических связей, иногда
даже всякого со­судистого сообщения, индивиды связаны своими тканями и пи­таются
одной и той же питательной жидкостью. Во втором — индивиды связываются более
сложными психофизическими узами, половыми, родительскими, социальными
инстинктами; но тем не менее восстановление физиологического единства и
физиологичес­кого общения (чрез посредство питательных жидкостей и запол­нение
полостей) необходимо и между такими индивидами для со­хранения и размножения
рода.

Когда физиологическое назначение животного исполнено, ког­да
новое, свежее поколение вполне обеспечено в своем разви­тии или вырастает в
достаточном количестве зрелых индивидов, это последнее, в свою очередь, вытесняет
своих предшественников, сменяя их в служении роду. За кратким расцветом половой
зрелос­ти наступают старость и смерть. Жизнь индивида, как такового, сама по
себе случайна и безразлична. Потому и в сознании живот­ного преобладает родовое
начало инстинкта. Весь индивидуальный ум животного является простой вариацией
на общие инстинк­тивные темы.

Инстинкты, управляющие наиболее сложными и целесообраз­ными
действиями животных, их спариванием, устройством жилищ, иногда столь изящных и
сложных, инстинкты охоты и самозащиты, семейные, стадные инстинкты во всех
своих многосложных прояв­лениях не могут быть результатом личного опыта или
размышле­ния. Это прежде всего безотчетные внушения, которым животное
повинуется как бы автоматически. «Инстинкт,— говорит Гартманн,— есть то, что
побуждает к действию в виду некоторой цели, но без сознания этой цели». «При
этом,— прибавляет Роменс *,— необходимо иметь в виду наиболее существенную
черту инстинк­тивного действия — его единообразие у различных индивидов од­ного
и того же вида… Инстинкт есть у человека и животных умственная операция,
которая имеет целью особое приспособлен­ное движение, но предшествует
индивидуальному опыту, не нужда­ется в знании соотношений между средствами и
целью и соверша­ется однообразно при одинаковых условиях у всех индивидов дан­ного
рода». Умственные операции, из которых вытекает инстинкт, совершенно независимы
от личного сознания животного. «Оно не может ни вызвать, ни задержать их; они
побуждают его к дейст­виям, цели которых оно не сознает и которые

*См.: Ромене. Ум животных. М., 1890. Гл. I.

деятельность животного не имеет ничего личного,— она
передается неизменно, от повторяются из по­коления в поколение без заметного
изменения… Психическая поколения к поколению. Таким образом, инстинкт в
высокой степени наследствен и видоизменяется столь медлен­но, что он кажется
неизменным» *.

Столь же непроизвольный, как органические отправления,
инстинкт, несомненно, предполагает некоторые установившиеся физиологические
особенности в самой нервно-мозговой организа­ции животного. Бесконечно
усложненный рефлекс — инстинктив­ное действие — вытекает из ряда
нервно-психических движений, интегрировавшихся в связную и постоянную группу, в
одно слож­ное действие, установившееся неизменно в наследственной пере­даче
многих поколений. Но это еще нисколько не объясняет инстинкта психологически,
т. е. не объясняет инстинкта как особую форму сознательности. Ибо очевидно, что
инстинктивное действие, совершаемое в виду определенной цели, не может быть
абсолютно

бессознательным. Под наитием некоторых инстинктов животные
живут удвоенной жизнью; и мы усматриваем в их поступках не прекращение
сознания, а как бы его расширение за пределы жи­вотной индивидуальности.

Мы не будем приводить здесь бесчисленных примеров, которы­ми
ярко освещается эта форма родовой безличной разумности жи­вотных, это их общее,
атавическое сознание **. Мы не станем также рассматривать здесь различные
гипотезы о происхождении инс­тинктов. Многие из них признаются непостижимыми
большинством естествоиспытателей, как, например, отеческий инстинкт некото­рых
рыб или другие формы инстинкта, которые никогда ни при каких условиях не могли
выработаться из личного опыта,— те формы, в которых явственно выражается
предвидение, приспособ­ление к будущим обстоятельствам. Посредством учения об
изме­няемости видов происхождение подобных инстинктов объяснялось в отдельных
случаях с большим или меньшим вероятием. Но психо­логически самые основные,
общие инстинкты, самая форма инстин­ктивной разумности, наследственного
сознания совершенно непо­нятны, если рассматривать сознание животного как нечто
индиви­дуальное. С точки зрения такой индивидуалистической психологии непонятен
никакой инстинкт. Непонятно, например, почему самец узнает самку, почему вообще
животное узнает других представи­телей своего вида, заботится о своем
потомстве, яйцах, личинках? Очевидно, что представление, которое оно имеет о
других особях своего вида, существенно отличается от прочих его представле­ний.
Ибо оно не только весьма часто вызывает в животном сильные и сложные волнения,
но нередко заключает в себе рас­ширение его сознания. Границы индивидуальности,
времени и пространства как бы отодвигаются, животное отождествляет свои
интересы с интересами вида, узнает свое в других существах, в своей самке, в
семье, в своем виде. И оно действует, ввиду буду­щего, как бы в силу ясного
сознания предшествовавшей судьбы своего рода.

Каждый индивид воспроизводит,
представляет свой род в своем собственном лице. Поэтому и самое сознание его,
как слож­ный продукт его организации, как ее психическое отражение, за­ключает
в себе потенциально смутный, общий образ его рода, его психологическое
представление. Такое представление, строго го­воря, не сознательно, хотя в
известном смысле оно окрашивает собою все явления животного сознания. Столь же
врожденное, как и самая организация животного, оно не усматривается им, не «ап­перципируется»,
по выражению Лейбница. Ибо животное чуждо самосознания.

 *Perrier Е. Anatomie et physiologie animales. 1882. P. 216.

** Читатель найдет примеры этому у Гартманна и в специальных
сочинениях Брема, Роменса и др.

 И тем не менее это общее представление, эта орга­ническая
родовая идея заключает в себе смутное определение ума, чувства, влечений
животного и есть скрытый мотив всей его жизни. Это как бы психологический
коррелат наследственности, ее интимная тайна. В силу этой инстинктивной идеи,
которая про­буждается в животном по поводу каких-либо впечатлений или фи­зиологических
возбуждений, в силу этого родового сознания жи­вотное узнает членов своего
вида, как незрелых, так и взрослых, понимает их, ищет физиологического и
социального общения с ни­ми, чувствует свое единство с ними, сознавая себя с
другими и в других. В общем подъеме жизненной энергии, в минуту полового
возбуждения или сильного страдания и страха, в потрясенном ор­ганизме животного
пробуждаются унаследованные органические воспоминания, наслоявшиеся и
обобщавшиеся в течение беспре­дельного ряда поколений; предшествовавшая жизнь
рода как бы воскресает в душе животного, навязывает ему общие итоги своей
мудрости, своего вековечного опыта,— и животное обнаруживает свое инстинктивное
ясновидение, ту загадочную прозорливость, которая нас изумляет.

Такой взгляд на природу инстинктов, на родовое преемство
сознания бросает свет и на те явления коллективного, собира­тельного сознания,
которые мы наблюдаем столь часто в половой и социальной жизни животных. Таковы
все те сложные действия, которые выполняются стадными животными сообща, при
видимом разделении труда и взаимном содействии и понимании; таковы яв­ления
высокоразвитого альтруизма у млекопитающих, птиц и даже рыб; таковы общества
насекомых, ульи и муравейники, представ­ляющие несомненно единство сознания во
множестве индивидов,— «одну, хотя и раздробленную, действующую мысль, наподобие
клеточек и волокон мозга млекопитающих» *.

То же безличное, родовое, инстинктивное сознание состав­ляет
базис человеческого сознания, его нижний слой. Как выс­шее животное, человек
подчинен общим зоологическим законам и является наследником предшествовавших
организаций. После всех явившихся на свет, он обладает наиболее древними
традици­ями. Как разумное существо, имеющее за собою целые эры куль­туры,
человек освобождается от неограниченного господства сре­ды, а постольку и от
тех специальных и сложных в своей односто­ронности инстинктов, которые
выработались у некоторых видов в течение целых тысячелетий и отвечают некоторым
специальным и неизменным условиям среды, постоянным установившимся соот­ношениям.
Тем не менее и в человеке общие животные инстинкты сохраняются и получают
своеобразное развитие. Трудно оценить достаточно их значение в человеческой
жизни, ибо если никто не живет одними инстинктами, то все же большинство живет
преиму­щественно ими и тем, что к ним привилось. Большинство челове­ческих
действий и характеров определяется врожденными свойст­вами, воспитанием и
влиянием общественной среды — унаследо­ванным и внушенным сознанием.

С эмпирической точки зрения два фактора определяют степень
психического развития человека: его мозг и его общество. Первый носит в себе
совокупность унаследованных способностей предрасположений, органов сознания;
второе вмещает в себе сово­купность актуального сознания, к которому человек
должен при­общиться. Эти два фактора заключают в себе естественную норму индивидуального
развития, в пределах которой личная самодея­тельность имеет более или менее
широкую сферу. Социальная организация восполняет неизбежные недостатки и
ограниченности индивидуальной физиологической организации. Коллективная память,
общечеловеческое знание, воплощаясь в слове, закрепля­ясь письмом, безгранично
возрастает, обобщается и вместе без­гранично расширяет сферу, доступную
отдельным

* Эспинас.
Социальная жизнь животных. Пб., 1882. С. 446. В этой интересной и остроумной
книге собрано много примеров по занимающему нас вопросу.

умам. Коллек­тивная мысль обобщает и объединяет совокупность
знаний, созда­ет науки и системы наук, в которых отдельные умы могут охватить
сразу общие итоги предшествовавшего знания. И, усвоив себе об­щую науку, человек
способен дать ей в себе дальнейшее раз­витие.

У человека, как и у высших животных, воспитание является
органическим продолжением наследственности. Только при по­мощи воспитательных
внушений человек овладевает своими орга­нами и способностями, элементарными и
общими знаниями, распространенными в его среде. Его врожденные способности
должны сами быть воспитаны другими людьми, чтоб он сам мог себе их усвоить.
Язык, которым он говорит, знания и понятия, ко­торым он учится, закон, которому
он подчинен, понятие о Боге, которому он служит и поклоняется,— все содержание
его сознания дано ему людьми или через посредство людей. Самая внешняя среда,
природа, действует на него через посредство человеческой среды, определяя его
антропологический тип в наследственной передаче медленно образовавшейся
организации, его культурный тип — в преемстве местных традиций, обычаев и
понятий, сложив­шихся под общим и продолжительным влиянием данных естествен­ных
условий.

Социальная среда, социальная жизнь человечества предпола­гает
физиологические и психологические связи — особую реаль­ную организацию
общественных союзов. Поскольку всякое племя, народ, государство предполагает
семью как элементарную ячей­ку — общественный организм предполагает
физиологические узы между отдельными индивидами. И вместе с тем уже семейный со­юз,
не говоря уже о более сложных общественных образованиях, скрепляется реальными
психологическими связями, органическою коллективностью сознаний, их родовым
единством. Все формы со­циальной жизни и общения являются как органические
образо­вания, возникшие на почве наследственных инстинктов, родового сознания,
общего безличного творчества. Слово есть органичес­кая способность человека,
обусловленная специальным устрой­ством его мозга и нервов. Отдельные языки
живут и развиваются, как роды и виды, по некоторым общим, постоянным законам,
имеют свою органическую морфологию. Нравственные чувства и понятия не суть
результат личного опыта или утилитарных соображений, но плод развития того
непосредственного альтруиз­ма, без которого род не может существовать. Наконец
самые боги, которым служит человек, не простые выдумки жрецов и правите­лей, но
плод действительного теогонического процесса в общем сознании отдельных племен
и народностей, соединяемых в религи­озные общины. В этом — реальное, позитивное
значение истори­ческих богов для отдельных народов; в этом — объяснение тех кол­лективных
галлюцинаций, в которые народы воплощают свои ре­лигиозные идеи, тех чудес и
теофаний, которые составляют нор­мальное явление в истории религий.

Трубецкой С. Н. О природе человечес­кого сознания II Вопросы
философии и психологии. 1891. № 2. С. 132—149

.

Назад